*Но холм хранит безмолвие – строка из стихотворения северокорейского поэта Тё Ги Чена «Холм» в пер. А. Гитовича
– Чхон Иль, Чхон Иль! Да где ты, бездельник? – пожилая женщина, на вид лет восьмидесяти, кричит в глубину яблоневого сада, не особенно выбирая направление. Если правнук слышит, он и так придёт, не слышит – не откликнется. Незачем бегать меж стволов, как молодая коза, в надежде, что ноги окажутся быстрее звука. Ведь как гласит поговорка? «Не начинай обед с супа из кимчи». Язык обожжёшь сразу, а рис, может, и вовсе не подадут. Так и будешь ходить, пока не заживёт. Всё надо делать в своё время.
– Чхон Иль, Чхон Иль! Я сейчас улечу без тебя! – заклинание сработало – из кустов красной жимолости вынырнул мальчишка в комбинезоне со здоровенной дырой на колене.
– Хальмани1, я боялся, ты ругаться будешь…
– Эх ты, – покачала головой бабушка Кан, – такой пустяк, а мы могли опоздать на встречу. И сейчас ещё можем.
– Летим, летим, ба! Только как же дырка-то?
– Нужна она кому, дырка эта, – фыркнула бабушка Кан. – Беспокойство – это твоя судьба2.
Воздух этой земли
Летели не так, чтобы долго, но успели почитать книжку, съесть пян-се3 с фунчозой4 и курицей, поиграть в самхэнши5 и даже немного поспать. Во всяком случае, Чхон Иль вздремнул, а бабушка Кан, кажется, ни разу не сомкнула глаз, так и сидела, кутаясь в серебряную накидку с цветками гибискуса6, вышитыми тонкими серебряными же нитями. Может, она обиделась, что Чхон Иль загадал слово «самолёт»? Да нет, почему бы. Слово как слово. И стихотворение у бабушки Кан получилось хорошим, хотя Чхон Иль подозревал, что стоило бы немного обидеться:
Самоуверенный мальчик
Может добраться до дальних звёзд:
Летать не умеет пока.
– Ещё научусь! – ответил Чхон Иль на подначку.
– «Самоуверенный мальчик», – процитировала своё же творение бабушка Кан, и сказала, что детям пора немного подремать. Сама она смотрела в окно до момента приземления на космодроме.
– Уважаемые пассажиры, наш беспилотный шаттл прибывает на космодром Байконур, – раздался голос пилота-искина, тёплый и мягкий, как пян-се. – Выход на второй терминал, просим вас не забывать вещи в салоне. Включите ваши коммуникационные устройства, сообщите о прибытии встречающим. Выдача багажа – на выходе из терминала. Спасибо за полёт!
Все зашумели, где-то захныкал ребёнок, требуя свой где-то потерянный счастливый ттакчи7, у кого-то загудел разряженный дрон-носильщик, и бабушка Кан мягко придержала Чхон Иля в кресле, мол, сиди, подождём.
– Раньше, когда до Байконура летали самолёты, – сказала она правнуку, – было то же самое. Правда тогда аэропорт был в другом городе, а оттуда – больше трёх часов трястись на автобусе по пыльной дороге…
– Автобусе? Но он же на воздушной подушке, как его может трясти?
– И обезьяна падает с дерева, внучек. Сколько лет назад, по-твоему, это было?
– Сто?
Бабушка Кан рассмеялась:
– Почти. Мне было десять лет, как тебе, а значит – семьдесят пять лед назад. Тогда мой отец приехал на Байконур, чтобы улететь оттуда домой. А там ждали его мы с мамой. Вот он удивился и обрадовался!
– Зачем вы его встречали?
– Он хромал – получил ранение в бою, ему было тяжело не только нести вещи, но и ходить. И он очень тосковал по нам. «Ещё три дня в разлуке – это как три года», – так он сказал. Весь путь до Чхонджина мы проделали вместе: и болтали, и смеялись, а мама всё кормила его ттокпоками, которые, как ты знаешь, «даже лучше, чем рис»8. Как было не встретить папу? Я не могла остаться дома и изводить себя ожиданием. Ты же и сам знаешь, что ждать – хуже, чем действовать. И гораздо тяжелее.
– Когда ты оставила меня одного в четыре года – помнишь? – я изрисовал все стены, так мне было скучно. Горами, и птицами, и космическими кораблями…
– Как не помнить! Мне пришлось просить у соседей в аренду роботов-уборщиков, чтобы оттёрли твои художества. Но я честно всё сфотографировала и сохранила.
Бабушка Кан обняла правнука и улыбнулась ему в макушку, а Чхон Иль, хоть и не видел этой улыбки, но почувствовал тёплое дыхание, и понял, что бабушка вовсе на него не сердится. К тому времени в шаттле они остались одни, и настала пора выходить, тем более что глазок над выходом моргал зелёным всё настойчивее. Вещей у них – лёгких на подъём, как птицы, – было всего два рюкзака, да и те полупустые. Закинул на плечо, да пошёл: сначала по мягкому пластику шаттла, потом – по ребристой дорожке трапа, потом – по заботливо подстраивающемуся под сердечный ритм траволатору, дальше, дальше, пока мраморные ступени аэропорта не выпустили путешественников на воздух.
На огромной бетонной столешнице – круглой, гладкой, бесконечной – стояли гиганты космоса, корабли колонистов. Узкие и длинные, с соплами глюонных двигателей, похожими на собранные в пучок гигантские чёрные иглы, они выглядели величественно: металлические жирафы, застывшие по стойке «смирно» и протянувшие к небу внимательные морды.
– Уу-у, – сказал Чхон Иль. Больше сказать было нечего.
Бабушка Кан взяла его за руку и отвела к небольшой группе людей с напряжёнными лицами: они тоже ждали прилёта корабля «Свист»9, первого корабля Народной Объединённой республики Корея, который отправился за экспедицией на Энцелад. Что ж, три с половиной года Чхон Иль не видел родителей, и они, наверное, удивятся, когда разглядят, что их встречает не шестилетний карапуз, а вполне взрослый юноша. Ради этого он даже надел три своих медали: за пилотирование подводного дрона, за успехи в металингвистике и маленькую, но очень почётную награду – за совместный проект с русскими школьниками по созданию спутника-монстра, «поедателя космического мусора».
Все ждали молча. Ветер забирался в дюзы и шуршал в них, отражался от литых металлических углов, забирался в рукава и даже попытался отобрать у бабушки Кан серебряную накидку, но ничего не вышло: слабоват ветер Байконура против бабушки. Наконец, высоко-высоко появился огненный мячик, который превратился в шар, увалился за горизонт, снова вынырнул, упал окончательно куда-то в степь и в небо поднялись клубы дыма и пыли. Потом пришёл звук. Группа встречающих терпеливо ждала, и только Чхон Иль переминался с ноги на ногу, готовый бежать навстречу кораблю, да подпрыгивала на месте ещё одна девочка, в таком же оранжевом комбинезоне, только без дыры на колене.
От аэропорт отделились несколько белых медицинских шаттлов – изоляционных боксов – низко, будто не на магнитной подушке, а на собственном пузе, поползли к кораблю. Это Чхон Илю так казалось, на самом деле медики спешили изо всех сил: капитан уведомил их, что при посадке пострадало шесть человек – так бывает, да. Перегрузки, давление, волнение… Даже самые тренированные космонавты, бывает, страдают галлюцинациями и депрессией, сны не снятся и сердце стучит в два раза быстрее. Бывает, бывает. Белые искорки окружили не видимый со смотровой площадки корабль, поклевали его, как чайки клюют упавший из окна кусок хлеба, и направились в другую сторону: к Космическому карантинному центру, над которым развевались флаги Бразилии, Эмиратов, Объединённой Кореи, Китая, а выше всех стоял флаг России – космического флагмана Земли.
– Ба, а мы что, не увидим маму и папу ещё месяц? – огорчённо спросил Чхон Иль. – Вот это вот и всё? Три секунды?
– Увидим, конечно. Сейчас и поедем. Только обнять их у тебя не получится, придётся потерпеть.
…Плотный поток встречающих распался сначала на разноцветные ручейки, потом – на отдельных людей, которые ныряли в белые двери с загорающимися наверху номерами. У семьи Кан был номер 147. И вот: горит!
– Один, четыре, семь! Бабушка, нам сюда! – Чхон Иль буквально вбежал в дверь, за которой обнаружилась небольшая комнатка, где вместо стены стояла плексигласовая перегородка. А за перегородкой – о, счастье! – папа. Такой же, как и три с половиной года назад, просто немного похудевший и потемневший, как дорогое дерево, долго пролежавшее в воде.
– Папа, папа! – закричал Чхон Иль, и забился о стекло, как мотылёк.
– Сынок! – папа Кан встал на колени и прижал обе ладони к стеклу, а Чхон Иль прижал свои, так и вышло, что они будто бы играют в «хлопушки».
– Чхун Сим, родной мой, а где Хоннён? – Чхон Иль не сразу сообразил, что речь идёт о маме, но почему-то сразу догадался, что произошло что-то страшное, чего никогда и никому не исправить. Отец молчал долго, а потом сказал:
– Не уберёг…
Чхон Иль так и замер, не смея вдохнуть даже когда сожжённый в лёгких воздух начал печь его изнутри. Серебряное облако – светлый туман с контурами цветущих гибискусов – опустилось на его плечи. Оно окутало Чхон Иля тонким запахом яблонь и степной пыли, обняло теплом, и когда он окончательно в нём утонул, – пришло понимание. Воздух на крике ворвался в лёгкие, Чхон Иль поперхнулся и закашлялся.