В ожидании митинга...

В Лужниках, в ожидании начала митинга под девизом «День Победы порохом пропах...», два старика хоронились под трибуной тренировочного поля от холодного дождя и пили водку.

– Слушай, Матвеич... А это правду болтают, что Иисус Христос был еврей?

– Ты что, сдурел, Кинстинтин?!. Совсем крыша поехала?! Русский он был, православный! Ну надо же такое блямкнуть!.. Как язык-то повернулся, мудило старое! До седых волос дожил...

– О Господи... Да погоди ты, не лайся. Мне это еще когда один человек говорил...

– Небось, сам этот человек твой был из жидов, вот и говорил!

– Вообще-то, конечно, он был из этих... Из явреев. А только фамилие его и имя-очество были абсолютно наши, русские: Табачников Александр Михайлович.

– Правильно! Они завсегда за нашими спинами да именами – чтобы не прознали, кто они в сути своей!.. Нагребут, нагребут от нас, а потом нам же и пакостят!..

– Елки-моталки! Чего от тебя грести-то, голь перекатная? Тебе же пенсии на неделю не хватает! Кто тебе такую пенсию положил? Явреи, что ли? Наливай, шут гороховый... На-ко вот луковку, закуси лучше. А то явреи, вишь ли, ему жисть заедают! Ты явреев этих хоть когда видел? Не разное говно собачье вроде наших, а настоящих явреев?

– А то нет! У меня сосед по квартире – чистокровный жидяра.

– Ну и чё? Напьется, скандалит, рыло тебе по праздникам чистит? Или украдит у тебя чего?

– Ну, ты скажешь! Ничего он не крадит, ничего не скандалит. По воскресеньям маленькую приносит. Я огурца соленого выставлю, капустки... Мы с ним эту маленькую в кухне культурно раздавим...

– Чего ж ты явреев честишь в хвост и в гриву?!. Он к тебе с маленькой, а ты...

– А я не его. Мой яврей – это мой яврей. Он со мной в коммуналке живет и мне уважение оказывает. А вот остальная жидовня разная, которая нашу Россию-матушку на куски продает...

– Кто?!. Кто это Россию-то продает?!. Чего ты мелешь, Матвеич! Да как же тебе не ай-ай-ай?.. Наши, свои русаки и продают. Кому способней, те и торгуют!

– Правильно! Которые наверху, тоже суки хорошие! А только всех этих нерусских – что жидов, что татар, что армяшек там всяких – я лично на дух не перевариваю! Дай-ко я тебе добавлю маленько, Кин-стинтин... Ну, будем здоровы!

– Какое уж теперь здоровье... Теперь и питье только для сугрева. Ну, будь...

– Хлебца-то возьми...

– Не. У меня от него изжога страшенная. Я лучше луковки... Я ее страсть как обожаю! Сызмальства. Помню, совсем еще пацаном был... В сорок четвертом сколько мне было? Вроде восемнадцать уже. Я в БАО служил...

– Это чего такое?

– Батальон аэродромного обслуживания. При авиационной школе, где на летчиков учили. Так вот, мне капитан Табачников Александр Михайлович каждый раз говорил: «Костя...» Он меня завсегда «Костей» звал. Никогда по фамилии. «Костя, – говорит, – чего это от тебя всегда луком несет?» А я ему говорю: «Товарищ капитан, я его очень люблю и от этого никогда не болею».

– А он чё?

– А ничё. Только «ну-ну» скажет, и все. Он у нас начальником ПэДээС был. Парашютно-десантной службы.

– И ты чего, сам с парашютом прыгал, Кинстинтин?

– Бывало, и прыгал. Я ж укладчиком был. А он всех укладчиков парашютов заставлял вместе с курсантами прыгать. Чтобы мы на своей шкуре испытали в воздухе то, чего на земле делали. Дак с нами потом по укладке парашютов никто и сравниться не мог!

– Хорош гусь! Яврей – он и есть яврей. Вас прыгать заставлял, а сам на земле отсиживался.

– Зачем? У него тыща двести прыжков было. Он с чего хочешь прыгал – и с самолетов, и с аэростатов заграждения, и с фигур высшего пилотажа, и затяжными с больших высот, и с малых – самое страшное! Он был мужик – я тебе дам! Помню, раз курсанты-летуны прыгали свой ознакомительный прыжок с тыщи пятисот метров. На курсачей в самолете – смех глядеть! Пока идет набор высоты – все такие веселые, сам черт не брат! А как глянут на указатель высоты, так уже начиная с восьмисот метров скучать принимаются. А как прибор покажет полторы тыщи – и вовсе печальные. Теперь у инструктора ПэДээС одна морока – вытолкать всех из самолета. Поэтому капитан Табачников Александр Михайлович завсегда в инструкторы подбирал таких бычков, что слона вытолкнут. Известное дело – летчики страсть не любят с парашютом прыгать... На эти прыжки собиралось все начальство школы. И сам начальник школы – Герой Советского Союза генерал-майор Приходько Иван Степанович. Курсант прыгнет, свернет парашют абы как, подойдет к генералу и доложит: «Так, мол, и так, курсант такой-то ознакомительный прыжок совершил!» Генерал ему руку пожмет и скажет: «Поздравляю вас, товарищ курсант!» И начальник финчасти ему двадцатник тут же выплатит. А тогда это были знаешь какие деньги?! Ну, первая смена по холодку отпрыгала, начала прыгать вторая смена. И у одного курсантика парашют и не раскрылся!.. Он как мешок картошки с высоты в полтора километра так в землю и вошел. Главное, совсем недалеко от нас. А это же жуткое чепе!!! Врачи, «скорая», мы все подбежали... Смотреть страшно! Одна каша... Меня даже вырвало... А генерал как закричит с перепугу:

– Кто парашют укладывал?!!

Александр Михайлович, капитан Табачников, белый как мел, тихо так нас спрашивает:

– Кто укладчик?

– Я... – говорю. – Я укладывал этот парашют.

– Там все было в порядке, Костя? – спрашивает капитан.

– Конечно, товарищ капитан...

А генерал стал красный, как отвар свекольный, и кричит на все летное поле, при всех курсантах, при всех службах, при всех офицерах, Александру Михайловичу, капитану Табачникову:

– Табачников!!! Сволочь!.. Кончай там шептаться со своими выблядками!.. И прекрати немедленно эти жидовские штучки – отвечай: кто парашют укладывал?!!

У Александра Михайловича, капитана Табачникова, лицо прямо серое стало:

– Я собственноручно укладывал этот парашют.

– Ах так?!! – кричит генерал. – Тогда надевай его и прыгай с ним сам!!!

– Разрешите сначала осмотреть парашют и переуложить? – спрашивает Александр Михайлович.

– Не разрешаю!!! Ты у меня, интеллигент сраный, не вывернешься! – орет сбесившийся генерал. – Приказываю!!!

Тут к генералу все бросились – и начальник учебно-летного отдела, и начальник штаба, и смершевец наш – кагэбэшник по-нынешнему: «Что вы, товарищ генерал?!! Нельзя без переукладки! Зачем вам еще один труп?.. Такой удар был, там, наверное, все размолотило!..»

А генералу с испугу вожжа под хвост:

– Никакой переукладки! Он этим парашютом мне курсанта погубил, пусть теперь сам испытывает, что такое неисправный парашют!!!

Ну, снял Александр Михайлович с мертвого курсантика этот парашют, надел на себя, застегнул подвесную систему, глянул так на меня и полез в самолет.

– Товарищ генерал!.. – кричит начальник политотдела, забыл фамилию. – Что вы делаете?! Отмените сейчас же приказ!..

А генерал от страха совсем одурел – и на него матом. А тут уже и самолет на взлет пошел...

Он и пятисот метров не набрал, как видим – открывается фюзеляжная дверь – тогда с Ли-2 прыгали, – и оттуда вываливается Александр Михайлович, капитан Табачников!..

Я лег на землю, глаза закрыл, голову обхватил руками, дышать не могу, икаю... Я-то хорошо знаю, что может случиться с парашютом от такого страшного удара об землю. И шпильки в люверсах могли загнуться – тут уж парашют точно никогда не раскроется! И вытяжной трос мог лопнуть, и... Да мало ли что?..

И вдруг слышу: «Ура-а-а!!!» Открываю глаза, а в небе, совсем рядом, раскрытый парашют!.. Я хочу встать с земли – не могу. Сил нет...

Приземляется Табачников Александр Михайлович, гасит купол, расстегивает подвесную систему и подходит ко мне. Поднимает меня с земли трясущимися руками и говорит мне так тихо-тихо:

– Спасибо, сынок.

А к нему тут со всех сторон! И первым бежит генерал Приходько Иван Степанович. Очухался – натурально плачет и кричит Табачникову:

– Саша!.. Прости меня!.. Сашок! Не обижайся!.. Ну извини! Ну перебздел я, себя не помнил! Ну хочешь на колени встану?!

Он вообще-то был ничего мужик. Психованный малость, а так – ничего.

Но Табачников только посмотрел на него, как солдат на вошь, и так негромко сказал генералу:

– Пошел ты на хуй, козел вонючий.

А через неделю перевелся куда-то на Север, в пограничную авиацию. Потому что парашют был совершенно ни при чем – я его сам укладывал. Этот бедный курсантик так перенервничал, что как из самолета выпрыгнул, так сознание и потерял. Это нам потом доктор объяснил. Так что он даже смерти своей не ощутил... Вот. А ты, Матвеич, несешь без разбору всех по пням и кочкам. Тебе-то что – кто русский, кто нерусский? Тьфу!..

– Ну ладно, Кинстинтин, бочку на меня катить. У нас чего, в пузыре ни хрена не осталось?

– Да, вроде всю докушали.

– Кинстинтин! А на кой нам хрен этот митинг? Чего мы на ём не слыхали? Айда ко мне! У меня дома бутылка есть. Огурчики, капустка. А? Я тебя с соседом, с Лазарь Григорьичем, познакомлю. Вместе выпьем... Айда?