Предисловие
Конец войны.
Дункан стоял на берегу реки, словно корабль, выброшенный на сушу после жестокого шторма. Его сознание, разбитое на сотни осколков, пыталось собрать себя заново, но воспоминания возвращались медленно, как капли воды, просачивающиеся сквозь трещины камня. Несколько мгновений назад он был никем – пустой оболочкой без имени, без прошлого, без цели. А теперь, с каждым болезненным вдохом, он ощущал, как память неохотно возвращается, наполняя его образами и ощущениями, давно забытыми, но удивительно живыми.
Он огляделся. Тихие берега, словно убаюканные вечностью, и волнующиеся под ветром поля, где высокая трава напоминала волосы спящей богини, казались до боли знакомыми. Да, он знал эти земли. Когда-то они были его убежищем, их с братом укромным миром вдали от бед и тревог. Но даже тогда он чувствовал, что этот уголок – хрупкий, почти эфемерный, как сон, который вот-вот рассеется на рассвете. Может, поэтому они не позволили войне проникнуть сюда, оберегая это место, как последний осколок утраченного счастья?
Дункан склонил голову, глядя на своё израненное тело. Свежие порезы жгли, как соль на ране, а старые шрамы тянули кожу, будто хотели напомнить, что боль всегда рядом. Здесь царила тишина – холодная, безмолвная, как выдох после смертельного удара. Как он выжил? Почему оказался именно здесь, в этой безмятежности, которая, казалось, принадлежала другому миру?
Он поднял руку, и в тот же миг на его ладони вспыхнуло багровое пламя. Это было похоже на шёпот древнего духа, пробудившегося после долгого сна. Дункан замер, заворожённый этим странным зрелищем. Он был воином, сталь, плоть и сила. Магия всегда казалась ему чуждой, опасной, почти предательской. А теперь она отзывалась на его мысли, словно была частью его самого, спрятанной глубоко внутри. Огонь не обжигал. Он грел, вибрировал, пульсировал в такт его сердцу, как если бы всегда был там, в его крови, просто ждал своего часа.
Поля и песчаный берег, нетронутые войной, выглядели так, словно время здесь остановилось. Но Дункан чувствовал, что за этой обманчивой безмятежностью скрывалась другая правда, более тёмная и тревожная. Каждый дюйм этого пейзажа отзывался в его сердце тихой болью. Память возвращалась, напоминая о брате, о потерянных друзьях, о мире, который когда-то был целым, но теперь лежал в руинах.
С приглушённым хлопком за спиной Дункана мир будто дрогнул. Воздух на миг натянулся, как струна, и звеняще лопнул, наполнив пространство слабой магической вибрацией. Дункан почувствовал это не разумом, а телом – глубокой, древней интуицией, которой научился доверять. Темная, знакомая аура разлилась позади, сопровождаемая нервным дыханием, словно чьи-то мысли переплелись с его собственными. Он знал, кто это. Даже не оборачиваясь, позволил себе мгновение для выдоха, чтобы вернуть на лицо спокойствие, словно маску, привычную и надёжную. И только после этого негромко произнёс:
– Рэйгхард.
Медленно развернувшись, он встретился взглядом с тем, кого звал. Перед ним стоял худощавый маг, словно сотканный из теней и беспокойства. Длинные чёрные волосы обрамляли его осунувшееся лицо, а глубокие тёмно-синие глаза смотрели так, будто несли в себе груз тысяч недосказанных истин. Густые брови хмурились, а тонкие губы плотно сжались, как если бы он боялся, что любое произнесённое слово станет началом катастрофы.
Его одежда – тёмная мантия, скрытая под длинным кожаным плащом, – словно впитывала окружающий свет, создавая зловещий контраст с тихим и почти безмятежным пейзажем позади. Но его аура, нервная и тревожная, выдавала больше, чем могла скрыть любая одежда.
Дункан, давно привыкший прятать свои мысли за маской сдержанности, молча наблюдал за братом. Рэйгхард не пытался скрывать свои эмоции. Его напряжённая поза, чуть дрожащие руки и взгляд, скользивший вдаль, словно искал ответ там, где его не было, выдавали весь спектр чувств – страх, сомнения, усталость.
– Рэйгхард, ты с остальными? – спросил Дункан, стараясь, чтобы его голос звучал ровно, будто они встретились у очага в спокойный вечер, а не на опалённом войной берегу.
Рэйгхард тоскливо качнул головой, пряча взгляд куда-то в сторону песчаного берега:
– Нет, они ищут тебя, Дункан. После того, как он пал… – маг запнулся, но продолжил, почти выдавливая из себя слова. – Они знают, что ты не отвернёшься от него. Даже несмотря на…
– Они правы, – спокойно ответил Дункан, не дав брату договорить.
Услышав это, Рэйгхард лишь ещё сильнее нахмурился.
– Каков их план? – спросил Дункан, его голос оставался спокойным, почти ледяным, но внутри он чувствовал, как каждая мысль натягивает его нервы, будто струны перед разрывом.
Рэйгхард поднял голову, его глаза встретились с холодным взглядом брата. В этих глазах не было ответа, не было намёка на то, что творится внутри. Дункан – человек стены, человек крепости. Но даже стены могут треснуть, и Рэйгхард искал хотя бы малейшую щель, хотя бы отблеск сомнения, сострадания или страха. Вместо этого перед ним был тот же суровый воин, неизменный и прямолинейный, как лезвие меча.
Рэйгхард медленно вдохнул, будто пытаясь набраться храбрости, прежде чем произнести то, что, он знал, брат уже подозревает:
– Великих не воскресить, – начал он ровно, с неестественной уверенностью, которой сам себе не верил. – Наша эра окончена. Теперь… пришло время людей. Мы станем для них богами.
Эти слова, как тяжелая завеса, упали между ними, разделяя их ещё больше. Тишина растянулась, и в этой тишине каждый услышал свои мысли.
Дункан медленно нахмурился, взгляд его стал темней. Он слышал, как эти слова звучали у него в голове ещё раньше, шептали на границе сна и яви. И всё же услышать их вслух… было как ощутить лезвие ножа, вскрывающее старую, давно зажившую рану.
– Мы-то боги, да, – проговорил он наконец, голос его звучал хрипло, с какой-то глухой усталостью, будто каждое слово тянуло за собой годы боли. – Мы с тобой, Рэйгхард… В этом мире не хватит рек, морей и океанов, чтобы смыть ту кровь, что мы пролили.
Дункан остановился, его глаза прищурились, как будто он смотрел сквозь Рэйгхарда в нечто далёкое, невидимое.
– Мы по локоть в крови, брат. Мы уже давно потеряли себя в этих битвах.
Эти слова повисли в воздухе, как неумолимая тяжесть, опустившаяся на их плечи. Рэйгхард на мгновение почувствовал, как его дыхание стало неровным. Он хотел возразить, хотел крикнуть, что у них ещё есть цель, есть возможность исправить всё, но он не мог. Истина Дункана сжала его грудь холодными пальцами.
Он молчал, глядя куда-то за плечо брата, туда, где стояла река, спокойная, зеркальная, как отражение их собственной вины. Рэйгхард знал, что его магия сильна, но она бессильна перед тем, что они натворили. Их путь был вымощен костями, и кровь, казалось, просачивалась в сам воздух, которым они дышали.
– Он сейчас заперт с богами, которых мы низвергли в Чистилище, – негромко произнёс Дункан, не сводя внимательного взгляда с брата. – Вечные муки… Не самая лучшая участь для того, кому мы когда-то поклялись в верности. Тебе так не кажется?
Лицо Рэйгхарда на миг исказилось, как если бы кто-то вскрыл старую, давно затянувшуюся рану. В его глазах промелькнуло то ли сожаление, то ли вина, но он быстро взял себя в руки, выпрямился и заставил голос звучать ровно:
– Он сошёл с ума, Дункан. Если он вернётся… Это будет не тот, кому мы служили. Мы отдали всё, чтобы положить конец войне. А он… то, что он сделал, этому нет прощения.
Дункан остался невозмутим, но в его взгляде появилось что-то неуловимо хищное. Он не дал Рэйгхарду продолжить:
– Рэйгхард. Я знаю, что это сделал ты. Только у тебя хватило бы сил на столь мощное заклинание.
Эти слова ударили мага, как ледяной шквал. Он побледнел, его взгляд метнулся в сторону, словно пытался найти опору там, где её не было. На мгновение он показался таким же беспомощным, как ребёнок, которого поймали на краже.
– Я… не понимаю, Дункан, как ты… – начал было он, но слова застряли у него в горле.
Дункан неожиданно рассмеялся, и этот смех был полон горечи и облегчения одновременно.
Его суровое лицо, привычно застывшее в выражении боли и усталости, неожиданно смягчилось. Как будто весь этот разговор был шуткой, над которой он вдруг позволил себе посмеяться.
– Младший Морвэйн, вечный умник и зазнайка, я удивлён, что ты чего-то не понимаешь, – произнёс он с насмешливым оттенком, но в его голосе звучало тепло, которого Рэйгхард не слышал уже давно.
Маг замер, а затем, поддавшись общему настроению, чуть усмехнулся, хотя его улыбка всё ещё выглядела неуверенной:
– Старший Морвэйн, гигант, не проигравший ни одной битвы, но вот-вот потерпит своё первое поражение.
Их смех, сначала неуверенный, постепенно усилился, пока не стал звучать в унисон, заполняя пустоту между ними. Смех был живым и настоящим, будто на миг стёр всю ту тяжесть, что их окружала. В их глазах снова появилось то, что было утрачено давным-давно, – память о братьях, которым были дороги не только война и магия, но и друг друга.
На этот краткий миг они стали теми, кем были раньше, когда мечи ещё не были обагрены кровью, а магия не несла разрушения. Земля вокруг, пропитанная кровью и горем, словно отступила перед их смехом, напомнив о том, что даже в бездне можно найти искру света.
Дункан, закончив, дружески хлопнул Рэйгхарда по плечу, но, оглянувшись вокруг, его лицо омрачила тень воспоминаний. Глаза скользили по знакомому пейзажу, словно стараясь уловить неуловимое, ухватить образ прошлого, что исчезло, как дым.
– Скажи, Рэйгхард, ты помнишь, каким это место было раньше? Когда мы называли его домом? – спросил он, не скрывая едва уловимой грусти в голосе.
Маг не ответил сразу. Вместо слов он поднял руку в плавном, почти торжественном жесте. Воздух дрогнул, раздался мягкий, короткий хлопок – и в его ладони возник чёрный посох. Он выглядел так, будто сам мрак ночи выточил его из цельного оникса, наделив безупречной гладкостью и таинственной мощью. По всей длине посоха тянулась изящная вязь рунических символов, тонкая, словно паутина. На вершине расцветала чёрная лилия, её лепестки изогнулись навстречу друг другу, будто охраняли сокрытый внутри тайный свет. Это был “Валнедор” – легендарный артефакт, который уже давно стал символом силы и воли Рэйгхарда.
Не говоря ни слова, он опустил посох к земле. Как только наконечник коснулся почвы, реальность дрогнула. Земля под ногами, воздух вокруг, сама ткань мира начала ломаться, рассыпаться на мельчайшие частицы, словно чьи-то невидимые руки разбирали её до основания. В следующий миг эти осколки начали собираться заново, закручиваясь в вихре иллюзий и магии. Окружающий пейзаж смещался, трансформировался, пока не превратился в нечто совершенно иное.
Перед ними встало прошлое. Огромное поместье, которое некогда было их домом, теперь вновь возвышалось у края поля, рядом с тихой рекой. Его тёплые стены, увитые зеленью, широкие окна, отражающие солнечный свет, и манящий запах полевых цветов – всё это было до боли знакомо.
Дункан остановился, почувствовав, как сердце пропустило удар. Всё выглядело именно так, как тогда. Как он мог забыть? Рэйгхард молчал, стоя в тени собственного заклинания, наблюдая за тем, как брат погружается в воспоминания, запечатанные в этих стенах.
Медленно, словно во сне, Дункан подошёл к массивной железной калитке. Она была украшена вычурной гравировкой, в центре которой золотыми буквами выделялось одно слово: «Морвэйн». Он протянул руку, коснулся прохладного металла. Калитка была такой же, как он помнил, но пальцы замерли. Он не решался её отворить.
Его взгляд привлекло старое дерево – ива, стоявшая на берегу реки. Лёгкие ветви её казались живыми, словно дышали в такт ветру. Дункан шагнул к ней, осторожно раздвинул длинные пряди зелени, открывая путь к стволу. Там, под слоями коры, всё ещё хранились нацарапанные детской рукой буквы: «Д» и «Р». Их инициалы, простые, но исполненные глубины.
Дункан не мог оторвать взгляда от этого дерева. Всё было как прежде. Неизменным, будто застывшим во времени. Его взгляд упал на густой куст у основания ствола. Вдохнув глубже, он протянул руку в его зелёную чащу, будто предчувствуя, что найдёт там.
С рывком он вытащил два деревянных меча. Они были грубыми, наивно вырезанными, но крепкими. Они говорили о детстве, об играх, о времени, когда всё казалось возможным.
Улыбка, едва заметная, появилась на его лице. Он обернулся к брату, поднял один из мечей и негромко сказал:
– Не зря тебя прозвали Создателем.
Рэйгхард взглянул на него, чуть приподняв бровь. Он легко, небрежно поймал меч, который Дункан бросил ему. В его глазах на миг промелькнуло что-то тёплое, воспоминание о прошлом. Посох “Валнедор” остался парить рядом с ним, будто наблюдая за их моментом.
– Странно, – задумчиво произнёс Рэйгхард, разглядывая деревянное оружие. – В детстве этот меч казался мне таким тяжёлым…
Дункан сделал первый шаг, слегка приподняв деревянный меч и принимая классическую боевую стойку – левая нога вперёд, корпус чуть наклонён, кисть крепко сжимает рукоять. Рэйгхард, напротив, стоял легко и непринуждённо: одна бровь приподнята в насмешливой гримасе, а губы растянуты в улыбке. Они обменялись взглядами, и этот немой диалог говорил сам за себя: настало время вспомнить, какими они были когда-то, когда весь мир был им домом, а их единственной заботой – отточить мастерство.
Первый удар пришёл от Дункана – предельно простая, прямолинейная атака, чтобы понять, не потерял ли младший брат хватку. Рэйгхард парировал её с грацией танцора: лёгкий поворот кисти, скользящее касание мечей, и деревянные клинки разошлись, даже не вызвав дрожи в руке мага. Едва отразив удар, он сделал ответный выпад – быстрый, но не агрессивный, пробуя на вкус рефлексы старшего Морвэйна.
Стук дерева о дерево разнёсся по двору, где сейчас отражалось их прошлое. Между братьями, казалось, возникла живая связь, сотканная из движений, как если бы они танцевали старый-старый танец, известный лишь им двоим. Дункан уклонился, быстро и точно, почти беззвучно переставив ноги по мягкой траве. Рэйгхард ответил хитрым финтом, делая вид, что замахивается слева, но ударив сверху, – Дункан встретил оружие брата с неожиданно весёлым хохотком, отступая на шаг и без труда скользя по земле, будто она была идеально отполированной ареной.
Со стороны могло показаться, что они совсем не испытывают усилий: их руки легко вращали мечи, плащи и мантии слегка развевались, а в глазах блистал азарт. Ни остывших сердец, ни тяжкого груза прошлых сражений. Только двое мастеров, вспоминающих детство и братство. Улыбка не сходила с лиц обоих: улыбка узнавания, счастья и гордости за совместный путь. Всполохи магии, удерживающие иллюзию поместья, отсвечивали в их глазах, придавая сцене особую яркость.
Рэйгхард стремительно атаковал снизу, но Дункан успел подставить меч, и деревяшки разошлись с глухим стуком. Один поворот, и уже Дункан совершает вертикальный удар, который младший брат с лёгкостью отражает, перехватывая рукоять меча чуть повыше. Их движения были отточены до автоматизма, но в каждом скользило давно забытое чувство беззаботной радости. Они играли, как играли когда-то дети, но теперь в этом было гораздо больше мастерства и осознанного восторга.
Когда их клинки наконец скрестились и на миг замерли в плотном контакте, они оба посмотрели друг на друга и рассмеялись. В их смехе звучала давняя мелодия прошлого, когда день был бесконечным, а будущее – светлым. В этот короткий миг они вспомнили, что значит просто быть братьями – без бремени вины, без боли, без мрачных тайн, а лишь с радостью от того, что они здесь, вдвоём, и вновь находят друг в друге того, с кем так легко делить счастье.
Дункан, всё ещё смеясь, посмотрел Рэйгхарду прямо в глаза, и в его взгляде читалось понимание, непрошенный свет принятия:
– Ты сделал это всё для меня, не так ли… Знаешь, ты лучший брат, о котором я мог только мечтать.
Слова слетали с его губ тихо и просто, но каждый их звук ударял по Рэйгхарду сильнее любого оружия. Маг не выдержал прямоты этого признания и отвёл взгляд. Его лицо исказилось от боли, а глаза устремились к земле, словно ища там спасения от собственной вины.
Дункан вскинул руку – раздался негромкий хлопок, и в его ладони появился двуручный меч. Он был массивен и тяжел, с чёрно-серой сталью клинка, усеянной древними рунами. Они, казалось, шевелились и мерцали слабым светом. На перекрестье серебристый орнамент причудливо переплетался, образуя символ спирали времени. Этот меч назывался «Мор’Райгар».
Рэйгхард мгновенно напрягся, отчего "Валнедор", его посох, послушно взмыл в воздух и уверенно опустился ему в руки. Но Дункан лишь криво усмехнулся, будто этот жест напомнил ему о детских спорах, не более:
– Не стоит, Рэйгхард, – сказал он негромко. С этими словами он опустил «Мор’Райгар» остриём вниз. Меч без труда вошёл в землю, словно та была податливым маслом. Дункан облокотился на рукоять, глядя на брата спокойным, усталым взглядом. – Я бы никогда не смог заставить себя поднять оружие на младшего брата… или сестру.
Рэйгхард сжался внутрь себя, черты его лица потемнели, а в уголках глаз задрожали слёзы. Он не мог вымолвить ни слова, душу разрывало осознание, что брат уже принял ту судьбу, которой маг так пытался избежать.
– Ну, ну, – мягко произнёс Дункан, заметив состояние Рэйгхарда. – О лучшей смерти я и мечтать не мог.
Слова Дункана были подобны ласковому прощальному жесту, но Рэйгхард не мог это принять. Голос мага ломался, и в нём слышалась отчаянная мольба:
– Прошу тебя, Дункан… Эта война забрала миллиарды жизней…
Старший брат просто кивнул, словно соглашаясь с произнесённым:
– Так пусть же моя будет последней, – произнёс он ровно, без тени страха.
И в этот самый миг послышался мерзкий хруст и треск костей, словно ветхая балка под тяжестью многовековых грузов. Из спины Дункана со зловещей лёгкостью вышел клинок, пробивший мышцы, сломавший кости и разорвавший сердце, пронзив насквозь. Его грудь взорвалась вспышкой адской боли, но даже тогда лицо воина почти не изменилось – лишь слегка приподнятые брови и краткое сужение глаз выдали, что он почувствовал удар.
Иллюзия, поддерживаемая Рэйгхардом, начала рассыпаться, как хрупкая стеклянная сфера. Поместье, дерево, калитка с именем их дома – всё рассыпалось в обрывки мерцающих осколков. Тёплый запах полевых трав сменился затхлым духом земли и крови. Теперь Дункан ясно видел, что они больше не на берегу реки у родного дома. Вокруг них стояли десять фигур, словно в засаде, окружив братьев плотным кольцом. Они выжидали момента, и вот теперь, когда удар уже нанесён, их молчание давило на уши, заглушая даже шум крови в висках.
Дункан ещё раз попытался сфокусировать взгляд, посмотрел на Рэйгхарда, пытаясь поймать его глаза, но брат упрямо смотрел вниз, словно надеялся спрятаться от собственной вины и боли. Тяжёлые тени окутывали их фигуры, и Дункан понимал, что это конец, конец пути, который они так долго и мучительно шли вместе. Он ухватился за рукоять меча, уже частично погружённого в землю, и попытался выпрямиться, но тело не слушалось. Его сознание меркло, как догорающая свеча перед рассветом.
– Всё хорошо, – прошептал он едва слышно, не то себе, не то брату, не то тем пустым лицам, окружившим их. Голос Дункана оборвался на полуслове. Свет в его глазах померк, и он рухнул на колени, медленно заваливаясь набок.
Рэйгхард так и не поднял взгляда, а вокруг уже выли холодные ветра реальности, не знающие ни жалости, ни прощения. Их смех, звучавший всего несколько минут назад, теперь отозвался гулкой тишиной. Снова был только мир боли и смерти, от которого ни магия, ни старая память не могли их спасти.
Осталось лишь молчание.
Глава 1
За гранью клятвы.
779 год. Эра людей. Месяц Талисана.
Туман густым покрывалом стлался над Хьёртхеймом, поглощая тени и звуки, словно древний гигант, что тяжко дышит под серой пеленой. Узкие улочки, высокие шпили и крутые стены терялись в молочной дымке, а тишина приобретала почти физическую плотность. Посреди этого безмолвного мира выделялась одна-единственная фигура – чёрная башня из Ирангала. Она возносилась над городом, как зловещая язва на теле истощённого колосса. Башня была чуждой, несоразмерной с окружающим миром, будто вырванной из иной реальности и брошенной сюда волей неизвестных сил.
Каждый, кто осмеливался задержать на ней взгляд, чувствовал глухую тошноту и необъяснимый страх. Казалось, сама башня знала, что на неё смотрят, отвечая на взоры людей немой злобой.
Торвальд невольно отвёл глаза. Он охранял стены Хьёртхейма уже долгие годы, но сейчас его рот пересох, а в горле подступила горькая тошнота. Отвернувшись, он сплюнул на мокрую мостовую и бросил взгляд на Эйрика, идущего рядом. Тот, как всегда, молчал. Его серые глаза глядели вперёд, будто не замечая ни башни, ни тумана. Но Торвальд знал: Эйрик видел всё. Возможно, он понимал происходящее лучше других, но и ему была неведома полная правда.
– Всё ещё не привык? – тихо поинтересовался Сигрьёр, появляясь из тумана бесшумно, словно призрак. Его голос звучал глухо, низко, напоминая шёпот ветра в голых ветвях. Сигрьёр редко говорил громко – зачем, если всё важное можно произнести полутоном?
– Никогда не любил эту мерзость, – буркнул Торвальд, махнув рукой в сторону башни. Больше слов не потребовалось, все понимали его без дальнейших объяснений.
– Никто не знает, зачем она нужна, – вставил Эйрик ровным голосом, в котором звучала напряжённая нотка, как в перетянутой тетиве. – Даже я.
Эти слова повисли в воздухе, тяжелее тумана, окутавшего Фростхейм. Как могло так случиться, что сам генерал войск не знает назначение чудовища из камня и тьмы? Торвальд помнил, как четыре года назад король, некогда справедливый и рассудительный правитель, вдруг переменился. С тех пор и город изменился. Башня стала символом этой перемены – воплощением страха и непонимания, взошедшим из глубин земли.
– Значит, нам это знать не положено, – Эйрик сжал кулаки так, что доспехи заскрежетали металлическим диссонансом.
Торвальд криво усмехнулся. Они были Рыцарями Туманной Стражи – элитой Фростхейма, гордостью королевства. Когда-то каждый мальчишка мечтал стать одним из них. Теперь же это почётное звание напоминало о невидимых оковах. Древняя клятва связывала их по рукам и ногам магическими цепями, запретив даже помыслить о неподчинении королю.
Он взглянул на Сигрьёра, неизменно хранящего свои тайны, и на Эйрика, что шагал молча, скрывая многое. Никто не говорил о том, что король стал чужим и далёким. Никто не решался произнести это вслух.
– Помнишь, как прежде каждый мальчишка считал нас героями? – вдруг вырвалось у Торвальда, нарушая тягостное безмолвие.
Сигрьёр кивнул, не сводя взгляда с чёрной башни, чьи тени искажали свет серого неба. Эйрик промолчал, но в глубине его глаз вспыхнуло нечто, что Торвальд затруднился бы назвать – сожаление или гнев. Может, и то, и другое сразу.
Туман густел, скрывая город и его тайны. В отдалении пронзительно крикнула ночная птица, усиливая ощущение безысходной тревоги.
– Не важно, – тихо сказал Торвальд. – Мы дали клятву.
Эйрик, внезапно остановившись, обернулся к нему. Их взгляды пересеклись, и Торвальд увидел в глазах командира отражение собственных страхов.
– Мы дали клятву, – холодно подтвердил Эйрик. – И нарушить её не можем.
Эти слова прозвучали как приговор. Молчание вновь легло на них, тяжёлое, как камень. Они двинулись дальше вдоль стены, каждый погружённый в свои мрачные мысли. На вершине башни на миг вспыхнул слабый свет, подобный падшей звезде, не принесшей ни тепла, ни надежды.
выв – А что, если… – начал было Торвальд, но слова застряли в горле. Он не решился договорить. Сигрьёр, стоящий чуть позади, метнул короткий взгляд из-под капюшона, в нём мелькнул тонкий отблеск интереса, но он промолчал. Эйрик же лишь крепче сжал рукоять меча, словно пытаясь удержаться на острой грани между сомнением и долгом.
Ночь сгущалась, а туман становился всё плотнее. Хьёртхейм засыпал, но покой не приходил к Стражам. Они были связаны невидимыми цепями клятвы, и каждый чувствовал, что что-то меняется. Это ощущение висело в воздухе, как запах грозы перед бурей.
Торвальд шагал рядом с Эйриком, ощущая давящую тяжесть доспехов. Но груз на его плечах был не столько физическим, сколько моральным. Он заметил, как Сигрьёр почти бесшумно скользит рядом, слившись с туманом. Когда-то Торвальд пытался понять, как тот умудряется быть столь незаметным, но давно перестал задаваться вопросами. У Сигрьёра был свой путь, свои секреты, которые тот никогда не раскрывал.
– Как думаешь, что там происходит? – неожиданно спросил Сигрьёр, кивнув в сторону чёрной башни. Его голос звучал почти неслышно за шумом ветра.
Эйрик, невозмутимый и спокойный, тоже повернул голову к башне. На миг в его чертах промелькнуло напряжение, но оно исчезло так же быстро, как вспышка молнии. Торвальд знал капитана достаточно хорошо, чтобы заметить эту мимолётную перемену. Эйрик был человеком чести, но что бы ни творилось за стенами, даже он не знал всей правды. Возможно, это и сводило его с ума.
– Там происходит то, что нам не дано понять, – ровно ответил Эйрик, в его голосе прозвучала ледяная отстранённость. – И не нам это обсуждать.
Торвальд нахмурился. Ощущение надвигающегося ужаса крепло с каждым днём, а башня была его осязаемым символом. От неё исходила странная жажда, нечто угрожающее, что невозможно выразить словами.
Эйрик тронулся дальше, его шаги оставались уверенными и точными, словно он был не человеком, а живым механизмом. В нём всегда было что-то необычное – сила, сокрытая под доспехами. Это отличало его от обычных воинов, и Торвальд давно это подметил. Но теперь всё, что их окружало, усиливало подозрения: они заперты в туманных стенах своей клятвы, а правда ускользала от них.
– Интересно, как долго мы будем делать вид, что всё в порядке, – пробормотал Торвальд, не ожидая ответа.
Сигрьёр промолчал, но его взгляд на мгновение задержался на Эйрике. Торвальд уловил в этом молчаливом обмене взглядами намёк на то, что Сигрьёр тоже знает больше, чем говорит.
Эйрик, уловив слова Торвальда, остановился и обернулся, его серые глаза стали холоднее стали.
– Мы следуем приказам, Торвальд, – прозвучал твёрдый, почти безэмоциональный ответ. – Всегда следовали.
Торвальд почувствовал, как ледяной ветер коснулся его сердца. Они все дали клятву, и этой клятвой были связаны. Но что, если приказы теряют разумность? Что, если король, которому они служат, больше не тот, кем был прежде?
– А если приказы неразумны? – шёпотом бросил Сигрьёр, почти не шевеля губами. Его слова повисли в холодном воздухе, как снежная хлопья, застывшая между небом и землёй.
Эйрик не ответил, лишь продолжил путь, уводя их вперёд. Никто из них не решался на открытый бунт, но семена сомнения были посеяны давно. Они шли молча, а чёрная башня по-прежнему возвышалась над городом, таинственная и зловещая, словно врата в иной мир.
– Всё изменилось, – глухо пробормотал Торвальд, глядя на её остроконечный силуэт. – Четыре года назад всё было иначе.
Сигрьёр кивнул, и его тихий голос прозвучал в тумане, как отголосок прошлого:
– И мы изменились вместе с ним.
Тишина продолжала висеть над городом, нарушаемая лишь тихим скрипом доспехов да приглушёнными шагами по мокрым каменным плитам. Туман становился всё плотнее, холод медленно проникал под броню, добираясь до самых костей. Они продолжали ночной патруль вдоль крепостных стен Хьёртхейма, каждый погружённый в собственные мысли.
Торвальд наблюдал за Эйриком краем глаза. Капитан Туманной Стражи, генерал войск Фростхейма, человек, от которого зависело так много, шагал рядом, но казался отдалённым, словно сама эта ночь отгораживала его от мира. Почему генерал снова и снова выходит на стены ночами? Неужели ищет что-то важное в холодной тиши города? Или, возможно, пытается понять то, что ускользает от их общего взгляда?
Торвальд знал, что спрашивать бесполезно. Эйрик редко делился мыслями. Когда он всё же решался говорить, его слова были тяжки и точны, как обточенные клинки. Временами Торвальду казалось, что капитан отчаянно ищет ответы, которые никто не может дать. Но спросить об этом напрямую он не решался.
Наконец, первые лучи рассвета начали разгонять туман над городом. Холодный, блеклый свет окрасил верхушки башен и стен, напоминая, что ночь всегда заканчивается, как бы ни была длинна. Где-то вдалеке появились их сменщики, приближаясь по стене уверенными шагами. Торвальд почувствовал облегчение: патрули стали рутиной, но тяжесть этой рутины лежала не только на теле, но и на душе.
Сигрьёр, по-прежнему бесшумный, едва кивнул Эйрику, а Торвальд коротко ударил кулаком в нагрудник, отдавая дань уважения капитану. Эйрик ответил лёгким кивком. В его взгляде промелькнула та странная искра, которую Торвальд уже замечал прежде, но никак не мог понять её смысла.
– Отдыхай, капитан, – негромко бросил Торвальд, поворачиваясь к лестнице. Сигрьёр двинулся за ним.
Спускаясь вниз, Торвальд почувствовал, как напряжение ночного патруля понемногу отпускает. Однако тяжесть, что давила на него изнутри, осталась. Она была связана не с усталостью мышц, а с осознанием того, что в городе, где они должны быть героями, их больше не встречают с прежней теплотой.
– Ну что, старина, – внезапно заговорил Сигрьёр, глядя на Торвальда из-под капюшона. Его голос оставался таким же тихим, но теперь в нём звучала усталая ирония, – может, пропустим по кружке?
Торвальд приподнял брови, удивлённый предложением. Сигрьёр редко звал кого-то выпить. Возможно, увиденное за ночь заставило его хотеть забыться.
– Почему бы и нет? – Торвальд позволил себе лёгкую усмешку. Мысль о глотке крепкого вина разлила по телу приятное тепло. – Думаю, мы это заслужили.
Они свернули в сторону от основных городских улиц. Наёмные рабочие, торговцы и редкие прохожие начали появляться на холодных улочках предрассветного Хьёртхейма. Торвальд замечал взгляды, которые теперь бросали им горожане: колкие, настороженные, а порой даже злые. Когда-то Рыцари Туманной Стражи были героями, легендой в доспехах. Теперь же, казалось, горожане только и ждали момента, чтобы отвернуться или шепнуть за спиной какое-нибудь ругательство.
– Чувствуешь? – негромко спросил Торвальд, скользнув взглядом по чужим лицам.
Сигрьёр, шедший чуть позади, лишь коротко кивнул. Ему не нужно было объяснять. Он тоже ощущал эту перемену, этот холодный ветер недоверия. Год за годом они защищали этот город, а теперь им платили страхом и злобой.