Знахарка.

© Елена Кузина, 2024

ISBN 978-5-0062-6077-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Елена Ярилина. Фэнтези.

АННОТАЦИЯ. Когда-то она была Нания Ашер из богатой и знатной семьи. Но зависть и интриги старшей сестры привели к тому, что ее в шестнадцать лет, беременную, выгнали из дома с небольшой суммой денег и приказом скрыться как можно дальше. Ныне она Нани Ош, знахарка, живущая с двенадцатилетней дочерью в поселке на самой границе, рядом с необычной чащей, откуда выползают иной раз самые невообразимые существа и звери. Вот только дочка ее никого из них не боится, стремясь подружиться с каждым. Но не звери и не странные существа досаждают им в жизни, куда хуже людская косность, злоба и зависть, с ними справиться намного труднее

Молодая женщина, сидевшая за столом во дворе добротного дома, больше похожего на небольшой коттедж, чем на деревенскую избу, обернулась к тропинке, убегающей сразу от участка за купы деревьев и в лес, прислушалась. Так и есть, мчится счастье ее, торопится, сверкая голыми коленками и рискуя ежеминутно свалиться в колючие кусты, густо растущие по бокам дорожки.

– Нани, Нани, я вернулась! – девочка резко затормозила так, что трава срезанная колесом брызнула во все стороны, – ой, я не нарочно! – она сморщила мордашку, силясь придать ей виноватый вид, не получилось. Вот радостный, воинственный, торжествующий сколько угодно, а виноватый никогда не получался.

– Нарочно, – насупилась Нани, силясь удержать улыбку, – я тебе сколько раз говорила, чтобы ты вела свой велоцикл в поводу, а не скакала верхом по двору. Что теперь с травой делать будем? Из магистрата придут, увидят, какой кошмарный у нас газон, сразу штраф выпишут.

– Когда ты говоришь про мой велик, как будто он конь, то мне так это нравится, правда, правда, очень, очень.

– Илька! Не заговаривай мне зубы! – последовала новая порция строгости, нисколько не испугавшая девочку.

– Да ладно, мам, когда это из магистрата к нам приходили? Они тебя все боятся, не только секретарь, но даже сам глава Арун. Пойдем скорее в дом, я такое тебе скажу, ты просто ахнешь!

– Так ты сделала, что хотела? – спросила Нани на пороге, но дочь не отвечая, тянула ее в дом.

Нани накрывала на стол и поглядывала на странно притихшую дочь. Та положила руки на стол, опустила на них голову и оцепенела, задумалась о чем-то. Только что собиралась что-то ей рассказать, понукала и тормошила, а теперь молчит, смотрит куда-то, словно сквозь стены видит. Впрочем, может быть и видит, от этой непредсказуемой, неугомонной девчонки всего можно ждать.

– Ты почему молчишь, ничего не рассказываешь? – все же не выдержала Нани.

– Что, а? – Встрепенулась девочка, вернувшись из своего далекого мысленного путешествия.

– Ты какая-то странная сегодня, или проголодалась так сильно? Немудрено, почти целый день где-то болтаешься, нет, чтобы прийти домой пообедать, как делают все нормальные дети.

– Так то нормальные, – хмыкнула умудренная недетским опытом дочка, приходя в свое обычное распложение духа, которое мать называла авантюрно-ироническим.

На поданную матерью еду она буквально набросилась, растущий организм регулярно требовал подпитки.

– Ум-м, вкусно-то как! – уминая за обе щеки, воскликнула девочка и неожиданно решила сообщить, пока не растеряла мужества, – в общем, мам, не знаю, как ты к этому отнесешься, но он все-таки остался жив.

– Кто? – растерялась Нани, хотя внутри уже рождалась догадка, о ком ведет речь ее непутевая доченька.

От этой догадки холодело сердце и даже в позвоночнике что-то свербело. Поскольку девочка молчала, делая вид, что рот ее так набит материнской стряпней, что говорить она не может, ну никак не может, Нани перешла в наступление.

– Ты прекрасно знаешь, как я к этому отношусь, зачем так зло шутишь? – Но и на этот раз ответа не последовало, только пожатие плеч, потому она продолжила: – он никак не может быть жив, в него стражники стреляли из мортиры, стреляли и попали, ты сама все видела.

– Так я же и не говорю, что он здоров! Он ранен, но жив, даже что-то сказать мне пытался, я только не поняла что, – с невозмутимым видом ответствовал ребенок.

– Так, – протянула Нани, стараясь собраться с мыслями, – ты понимаешь, что я должна, нет, просто обязана сообщить об этом в магистрат? – голос ее задрожал и сорвался на высокой ноте, чувствовалось, что нервы ее натянуты как струны на колки.

– Мам, – отложила в сторону вилку с наколотым на нее куском запеканки Илька, – никакого магистрата, даже не заикайся об этом. Вот почему ты так к этому относишься? Ведь на самом деле ты совсем не злая.

– Я не только могу быть злой, но и сколь угодно жестокой! Я не хочу еще раз пережить весь этот кошмар, тогда я была почти девчонкой, ненамного старше тебя, хотя и беременной, тобою, кстати. Но тогда я спасала наши с тобою жизни, а сейчас что? Пострадать из-за какого-то монстра? Да ни за что! Я понимаю, – выплеснув боль, смягчила немного свою риторику Нани, – тебе жалко этого звереныша, ты успела привязаться к нему, но если он добр с тобой, то не факт, что будет точно также себя вести и с другими.

Да и главное не в этом, магистрат принял решение, а кто мы с тобой такие, чтобы это решение оспаривать? Никто! И слушать нас поэтому никто не станет, сами еще можем пострадать. Приговорят к выселению, куда подадимся, а? И так живем на краю зачарованной зоны, что ни год, то какое-нибудь новое чудище вылезает из леса. Нет, дочка.

Выслушав страстный монолог матери Илька пристально посмотрела ей в глаза, раздула ноздри и побледнела, это был плохой знак. Всех способностей своей девочки она толком не представляла, как не представляла их и сама Илька, но та могла о-очень многое, особенно когда не контролировала себя.

– Успокойся! Давай решим с тобою так, в магистрат я сообщать пока не стану, но ты больше не подойдешь к этому монстру ни на шаг. Если он выживет, то сам по себе, нас никто не сможет ни в чем обвинить. Договорились?

Девочка помотала головой, глубоко вздохнула несколько раз, постепенно успокаиваясь. Краски вернулись на ее лицо, а глаза из черных снова стали голубовато-зелеными, как морская вода на мелководье в солнечный день.

– Сам по себе он не выживет, это раз. Я могу какое-то время не навещать его потому, что нашла, куда и кому пристроить, это два. И никакой он не монстр, а совсем молодой еще дракон, это три.

Можно было подумать, слушая эту выстроенную по пунктам речь, что произносит ее политик, умудренный жизнью, а не девочка двенадцати лет от роду. Вместо того, чтобы успокоить, этот спич произвел на Нани раздражающее действие. Она вскочила и заходила по кухне, пытаясь справиться с отчаянием. Уже не в первый раз ее обожаемая дочурка загоняет ее в угол своими неожиданными поступками, поэтому как-то правильно реагировать она со временем научилась, но иногда, очень редко, подспудно мелькала в сознании подлая мыслишка, стоило ли так отстаивать право родиться для этого ребенка?

– И кто же такой доброхот, что согласился ухаживать за недобитым монстром? Это не может быть какой-нибудь житель нашего поселка, а никого другого, если не считать нас с тобой, здесь нет.

– Мам, ты бы села, а то еще споткнешься ненароком, новость не из самых приятных и тебе она уж точно не понравится. Я не говорила тебе раньше, но еще зимой, катаясь на лыжах, погналась за лисой и как-то незаметно оказалась в чаще леса, не нашего, дальнего леса. Да, да, ты мне категорически запретила туда ходить, я это хорошо помню, но говорю же, оказалась там случайно, не нарочно, понимаешь? В общем я обнаружила там избушку-развалюшку, такую совсем маленькую, но симпатичную и совсем мирную. Ну я и зашла туда, а там была Марина. Живет она там, понимаешь?

Нани заморгала глазами, силясь вспомнить хоть кого-нибудь с таким именем, не вспомнила, не было ни сейчас, ни раньше женщин с таким именем в их поселке.

– Что за Марина такая? Откуда она взялась, да еще в лесу, куда кроме тебя ни один человек не осмеливается входить? И почему ты ее знаешь, а я нет?

– Знаешь ты ее, знаешь, во всяком случае видела один раз. Помнишь, два года назад, весной мы с тобой в магистрат этот дурацкий ходили, документы переоформлять? Ну вот, мы оттуда вышли, а тут эта глупейшая заварушка с Мариной и случилась.

Выслушав такое пояснение, произнесенное самым, что ни на есть невозмутимым тоном, Нани с ужасом уставилась на своего ребенка и принялась нащупывать рукой стул, надо в самом деле сесть, ноги отказались держать ее.

– Ты хочешь сказать, что та звероподобная туша, обросшая густым красным волосом и замотанная какой-то грязной тряпицей и есть та самая Марина? И ты с ней дружишь, как я понимаю? Уфф, налей мне настойки, без чего-нибудь успокоительного, я такие новости могу и не пережить.

Отпив поданной дочкой настойки, Нани почувствовала себя немного лучше, во всяком случае сердце перестало колотиться о ребра, словно тот, сошедший с ума колокол на звоннице храма, который никто давно не посещал. Колокол начинал звонить всегда неожиданно и по совершенно непонятным поводам, давно уж хотели его снять, но ступени, ведущие к нему, частично обрушились, не нашлось добровольца, подняться по ним. Кому был посвящен храм как-то уже забылось, люди в их стране весьма инертны и нелюбопытны, велят во что-то верить, верят, не велят, тут же из ума вон.

– Но, насколько я теперь припоминаю, эту твою Марину, как ты ее называешь, в тот же день и убили.

– С чего ты взяла? Ее закидали камнями и прогнали назад, в лес, но никто ее не убивал.

– Разве? А как же Калеб взахлеб всем рассказывал, что лично его прикончил, то есть ее, но тогда никто не знал, что этот очередной монстр, вышедший из леса, женского рода?

Нани еще отхлебнула настойки и подумав, что молодцы они с Илькой, отличную настойку сварганили, в чувство приводит и мозги прочищает, улыбнулась. Но тут же насупилась, опасаясь, что улыбка будет понята дочерью, как поощрение ее все ухудшающегося день ото дня поведения.

– Ох, и наивная же ты у меня, Нани, – обращение по имени означало, что девчонка чувствует себя уверенно и может позволить себе этот снисходительно-панибратский тон, что матерью вовсе не поощрялось, но пойди, попробуй, отучи ее, такую своенравную.

– Ты забыла, наверно, что этот Калеб фанфарон, хвастун, да еще и трус вдобавок. Оружия у него нет и не было никогда, кто доверит такому недоумку оружие? Отряда стражи не было в тот день в поселке, гонялся за кем-то по оврагам, естественно, опять никого не поймал. Чем этот Калеб мог ее убить, палкой? Фи! В нее тогда несколько камней попало, и парочка весьма увесистых, своими глазами видела, а ей хоть бы что! У Марины шкура толстая, как розовое одеяло, которым ты меня зимой укрываешь, так что цела и живехонька она. Кстати, этот гадский Калеб ущипнул меня на той неделе за попу, все забываю тебе сказать.

Если целью Ильки было переключить внимание матери от неподобающего общения с звероподобной Мариной и опрометчивого спасения дракона, приговоренного магистратом к смерти, на другую, куда более безопасную тему, то ей это вполне удалось, мать побледнела и начала хватать ртом воздух.

– Он, тебя?! Это ничтожество?! – вскричала она, когда смогла отдышаться от душившего ее праведного гнева.

Ей уже не важны были в этот момент все монстры мира. Ее маленькую девочку, с таким трудом выношенную и выращенную, какой-то подонок смеет хватать за интимные места?! Но беглый взгляд на эту самую девочку, пребывающую в полном присутствии духа и с ехидной улыбочкой на прелестном личике, несколько остудил ее пыл. Кажется, надо не воздевать руки к небу, прося о каре для несчастного, осмелившегося на такое кощунство, а осведомиться, пребывает ли вышеозначенный недоумок все еще на этом свете.

– И что ты с ним за это сделала?

– Не волнуйся, ничего особенного. Это случилось возле двора тетки Салонии, она как раз несла бадейку помоев для своих любимых хрюшек, вот я на него и вылила эту бадейку. Кажется, ему такая процедура не очень понравилось. Зато после этого он меня обходит стороной, вчера даже на другую сторону улицы перешел, когда я из лавки с хлебом шла.

– Странно, – удивилась Нани, внимательно слушавшая историю, – я сегодня утром видела Салонию, она мне даже не заикнулась ни о какой бадье, а ведь она из тех, кто за самую мелкую трату удавится, а еще охотнее других удавит.

– Очень точно подмечено, но я ее подкупила, не то она бы мне поминала свои помои еще лет десять, не меньше. У меня была серебряная монетка, я ей и отдала, хотя жалко было до соплей, правда, правда, но мельче ничего не было.

Можно было поинтересоваться, откуда у дочери взялась серебряная монета, деньга немалая в здешних краях, только не факт, что та откроет источники своих доходов. Нани приходилось уже сталкиваться с тем, что эта негодница удивительно ловко добывает денежки, то поспорит с каким-то мальчишкой, естественно, спор выиграет, то поможет жене секретаря магистрата что-то там купить и получит от нее денежную благодарность, то еще что-нибудь совсем уж немыслимое. Главное, что она не ворует, а остальное уже детали.

Нани вдруг ощутила такую усталость, словно не разговаривала с любимой дочкой, а мешки на телеги грузила. Она собиралась в обязательном порядке расспросить поподробнее про непонятную Марину и ее лесной, дикарский быт, но даже это дело отложила на завтра, решив пораньше лечь спать.

Всю ночь Нани металась по слишком широкой для ее худенького тела рассохшейся, деревянной кровати. Снились кошмары, Марина гналась за ней по диковинному лесу, где вся растительность была живой и разумной и норовила щипнуть, куснуть, подставить ветку или корень под ноги. Она устала, запыхалась, хотела чуть-чуть передохнуть, но этот здоровенный волосатый таран уже тут как тут, машет руками шириной с хорошее полено, кричит на бегу. Нани прислушалась: «го-го, не убегай, я хорошая». Может быть и хорошая, только кто в это поверит, глядя на эту неопрятную тушу? А двигается она на редкость быстро и ловко.

Разбудил ее настойчивый стук в дверь. Все понятно, понадобились ее услуги. Что ж, это хорошо, денег осталось совсем мало, если повезет, заплатят сразу, но везет не всегда, иногда оплаты приходится ждать долго, иногда платят продуктами. Увидев, кто домогается ее с утра пораньше, едва солнце встало, Нани вздохнула, ждать денег от Салонии дело напрасное, ни за что не даст. Но попробуй, не отзовись на ее просьбу, больше похожую на приказ, так ославит на весь поселок, что жизни рад не будешь.

В пятнадцать с половиной лет, будучи выгнанной из родного дома с наказом никогда не возвращаться, скудной суммой денег и малыми пожитками, но зато с пузом день ото дня пухнувшим все больше, она бы сдохла где-нибудь под придорожным кустом от голода, если бы не открыла в себе в одночасье таланта лечить. Причем ей было все равно кого лечить, людей или живность какую, все одинаково хорошо ей удавалось.

Все получилось тогда совсем случайно. Она остановила своего ослика с тележкой в первой попавшейся деревне, когда солнце стало валиться за горизонт. Ночевать на дороге, хотя стояла очень теплая погода, а у нее имелось какое никакое одеяло, было боязно.

Постучала в ворота добротной избы, а когда на ее повторный стук никто не ответил, осмелилась потянуть воротину на себя, та и открылась. Дверь в саму избу была тоже не на запоре и оттуда слышался плач и вой. Картина, освещенная несколькими свечами и коптилками, представилась ее взору тягостная.

На сбитых покрывалах пышной постели металась и едва уже стонала женщина с большим животом. Лицо ее было покрыто мелкими каплями пота, глаза широко открыты и в них стоял ужас. У постели, уткнувшись в нее лбом, стоял на коленях мужчина и глухо выл, у дальней стены на широкой лавке, поджав босые ножки, сидел маленький мальчик и горько плакал.

Женщина, невзирая на искаженное болью и страхом лицо, показалась ей очень красивой и совсем еще молодой, жалко ее стало. Из этой жалости внезапно, непонятно почему и откуда, родилось вдруг знание, что и как нужно сейчас делать. Она скинула свой узелок на пол и принялась командовать.

Хозяин дома, видимо, совсем ополоумел от горя, не возмутился, не спросил по какому праву здесь командует какая-то захожая малявка, и что она может понимать в таком трудном и деликатном деле в ее-то годы? Содрогаясь, от внутреннего трепета и удивляясь самой себе, сделала не самую простую операцию и достала из чрева младенца, еще живого.

Это была девочка, совсем крохотная, кажется, меньше, чем положено, но деятельная. Стоило обмыть красноватое, еще сморщенное тельце, как ребенок раскричался, настоятельно требуя мать. Мать находилась в полузабытьи, что не помешало тогда еще совсем юной Нани, приложить ребенка к ее груди. Молоко, к счастью, было, и через несколько минут в доме, где совсем недавно царил ужас, воцарились благость и умиление.

Хозяин дом не знал, как отблагодарить случайную знахарку, так он определил ее профессиональную принадлежность, совал деньги, приглашал откушать, плакал и смеялся одновременно. Нани, нерешительно отпихнув деньги, совсем не лишними они бы были, решила немного охладить восторги папаши.

– Операцию я сделала, жена ваша скоро очнется, но несколько дней ей нельзя будет вставать с постели, за ней нужен будет уход и легкая пища. Но главное не в этом, а в том, что детей у нее больше не будет.

Нани со значением посмотрела на мужика, понимает ли он, что ему говорят, не сошел ли на время с ума от счастья, так резко сменившего горе? Мужик все понял правильно.

– Не будет, и не надо, – махнул он рукой и расплылся в улыбке, – живая она, слава всем богам, у меня кроме вот этого мальчугана еще сын есть, а теперь и дочка родилась, хватит уж, поди.

Нани прожила тогда в том доме несколько дней, ухаживала за роженицей, дождалась пока та встанет на ноги, и уже с полным правом взяла предложенные деньги. Ее не спрашивали ни о чем, словно в порядке вещей, что такая юница путешествует по дорогам одна, да еще беременная.

Даже остаться насовсем предлагали, но она решительно отказалась. Люди там жили, хоть и не очень развитые, но хорошие, добрые, да только чужие. Раз свои, самые родные так подвели, то и всем остальным она подспудно не склонна была довериться. Да и дом небольшой, две комнаты всего, где уж там кого-то еще селить.

Воспоминания не мешали Нани делать давно уже привычную работу, вот и второй теленок появился на свет, красивый, нежно-шоколадного окраса, корова принялась вылизывать и его. Первенец уже дремал у материнского бока. Она дала несколько наставлений Салонии, чем и как кормить, все же буренка не совсем здорова. По-хорошему ее еще полгода не надо было бы случать, но все хозяйкина жадность, а тут еще и двойня случилась, тяжело коровушке пришлось.

– Вроде бы обошлось, – устало вздохнула она, снимая изгвазданный грязью и кровью старый клеенчатый фартук, наверняка принадлежавший еще бабке Салонии, – повезло тебе на этот раз.

– Понимаю, – пожевала губами расчетливая бабенка, в голове у нее крутилось, что надо бы прибавить к десятку яиц еще и курицу, но жалко уж очень, но все пересилила мысль, что не стоит ссориться со знахаркой, другой-то в округе нет.

– Дам тебе курицу, не кажинный раз двойня случается, – яиц она решила совсем не давать и на этой мысли сразу повеселела.

Возвращаться Нани задумала позади огородов, утро давно вступило в свои права, жители поселка сновали по своим делам и велик риск кого-нибудь встретить, а не все встречи бывали приятными, отнюдь не все. Но пройти как задумано она смогла только половину дороги, чуть не влетев с разгону в глубокую лужищу. Недавно прошли обильные дожди, а тут еще и с огорода вытекал ручей помоев, смешанных с навозной жижей. Ее короткие ботики такого наводнения не выдержат, зачерпнут воды, а то и вовсе завязнут, а этой немудреной обувкой она дорожила, никакой другой столь удобной рабочей обуви у нее не было.

Пришлось пробираться назад, на улицу, узким проулком, густо заросшим крапивой и лопухами в человеческий рост. Едва выйдя на улицу она нос к носу столкнулась с наставником училища Пендракием. Хуже, чем эта встреча, трудно было что-то придумать. Этот Пендракий мало того что был педант и зануда, так еще мнил о своей драгоценной особе столь высоко, что считал себя вправе читать нотации всем, кто чем-либо привлекал его внимание. Нани он сильно не любил, потому и не упускал случая поучить ее уму разуму.

– Госпожа Ош! Постойте, куда же вы? У меня до вас есть разговор. – Слово «госпожа» он при встрече с нею всегда произносил насмешливо, словно хотел намекнуть, что она не имеет право на такое обращение. Да еще это его всегдашнее «до вас», бесполезно объяснять ему, что это неграмотно, этот напыщенный человек уверен, что все, что исходит из его уст истина в последней инстанции.

– Я недоволен тем, как вы воспитываете свою дочь, у вас совершенно неправильная система, я уже намекал вам на это, но вы не вняли моим предостережениям. Я внес в магистрат представление на ваш счет, пусть как-то решают этот вопрос.

Первоначально Нани собиралась молча выслушать этого болвана, никак не реагируя на его слова, все равно ему ничего втолковать невозможно. Но услышав про магистрат, вскипела. Видят боги, она за прошедшие годы много вытерпела в этом поселке всяких обидных слов и замечаний совершенно не заслуженных ею, сколько же можно?

– Наверно и в самом деле моя система воспитания неправильная, я учу ее быть вежливой и здороваться при встрече, чего никогда не делает ваш сын. И вашей матери девочка очень помогла не так давно, тоже наверно повела себя неправильно, так?

Пендракий побагровел. Что себе позволяет эта нищенка, эта мать-одиночка, которая имея ребенка, не имеет хоть какого-нибудь мужа, чтобы прикрыть свой срам? Да как она смеет указывать ему? Ему, заслуженному наставнику, имеющему от правительства знак поощрения? Нет, с такой голытьбой нечего вести переговоры, пусть магистрат занимается ею, пусть выселят ее, наконец!

Дома было очень тихо, так тихо бывает, когда в нем никого нет. Нани решила, что ее своенравная дочь, невзирая на вчерашний выговор, все-таки убежала опять в лес, забыв даже дверь за собой закрыть. На всякий случай все же заглянула в маленькую спаленку. Тут ее хулиганка, дома, спит без задних ног. Набегалась накануне, теперь отсыпается. От сердца отлегло.

Доставая из корзинки в крошечной кладовке яйца для омлета, машинально отметила, что последние. Не дала жадина Салония яиц, пожалела, пусть протухнут лучше, ведь никто не купит, у всех свои есть. Но додумывать мысль, где взять их на завтра, не стала, клубок воспоминаний, так внезапно начавший разматываться в грязном и темном хлеву, продолжил тянуть свою нить.

В этот поселок, считающийся почти самой окраиной населенного мира, человеческого мира, она попала случайно, не было бы счастья, да несчастье помогло. У крестьянина, жене которого помогла в самом начале своей знахарской карьеры, она не захотела остаться не только и не столько по причине тесноты. В тесноте, как говорится, да не в обиде.

Сестра, напутствуя ее на прощанье, высказала пожелание не только никогда не видеть ее больше, но и ничего не слышать о ней, иначе так легко она уже не отделается, казнь на самом деле состоится. Слишком близкой от своего родового гнезда Нани посчитала тогда ту деревеньку, опасно было ей здесь оставаться. Через день пути, когда она остановилась в полдень передохнуть от жары и пыли в тени деревьев, на нее напали два оборванца, желая не только обокрасть ее, но и изнасиловать. Ее уже заметный живот их нисколько не обеспокоил, даже раззадорил почему-то.

Она могла защититься, или предполагала, что могла, но такая защита принесла бы этим бравым отщепенцам лютую смерть. Может быть, они ее и заслужили, не ей судить. Она и без того убила недавно, убила нечаянно, не желая этого, не помня себя и не сознавая своих жутких способностей, но все-таки убила и с клеймом убийцы ей теперь жить все оставшееся время. Поэтому она медлила, не пускала в ход тайное свое могущество, пытаясь устрашить их суковатой дубинкой, которой владела не слишком хорошо.

Да и то сказать, когда и где совсем еще юная девица богатого и благородного рода, сроду не выезжавшая из дома без сопровождения слуги, могла приобрести подобное умение? Не имея навыка к дракам, она не заметила, что в то время, как один из подлых людишек отвлекает ее, другой подкрадывается сзади. Но вдруг раздался окрик, взвился длинный кнут и ожег спину разбойника перед нею. Второй не стал ждать своей порции и бежал, позорно бросив товарища на произвол судьбы. Тот, впрочем тоже сумел улизнуть, как только присутствующие чуть отвлеклись от его всклокоченной, оборванной и вонючей особы.

Семейство, по какой-то причине ищущее лучшей доли подальше от больших городов, проезжало в тот момент по дороге и спасло от жуткой участи, то ли ее, то ли оборванцев, ибо Нани склонялась уже к неизбежности кровопролития. Точнее, вмешался в творящееся безобразие Энгус, он правил лошадьми дорожной кареты и первым все увидел. Кем он приходился хозяевам экипажа, Нани тогда так и не поняла, но кем-то все же был, не наемный работник, свой, из семьи. С этими проезжими людьми Нани благополучно пропутешествовала тогда несколько дней.