Хроники Ветра: Тот, кто сметает имена

Пролог: «Письмо с глазом»

Дождь шёл третий день. Не московский – тот, что стучит по крыше и уходит, оставив лужи и запах бензина. Нет. Это был дождь-забвение: тихий, серый, как будто небо решило стереть город с лица земли, но не торопилось.

Марк Ветров сидел на перевёрнутом ящике из-под патронов (советских, 1978 года – хороший год для железа, плохой для людей) и курил сигарету, которую не зажигал. Просто держал между пальцами, как талисман. В гараже пахло машинным маслом, сушёной полынью и чем-то старым – возможно, надеждой. Или её прахом.

На верстаке перед ним лежало письмо.

Конверт – плотная бумага, желтоватая, будто вынутая из-под пресса вместе с воспоминаниями. Ни штемпеля, ни адреса отправителя. Только восковая печать посередине: глаз. Не злой, не доброжелательный – наблюдающий. Зрачок – крошечная точка сажи.

Марк не торопился. Он знал: если письмо пришло – значит, уже поздно не ехать.

Он провёл ногтем по краю конверта. Воск хрустнул, как лёд на болоте в марте. Внутри – один лист. Текст написан чёрнилами, которые, кажется, впитали свет, а не отражали его:

Он вышел из зеркала.

Дети остались.

Ты знаешь, что делать.

Не опоздай на этот раз.

Подписи не было. Не нужно. Мир знал его имя. Или думал, что знает.

Марк сложил письмо, сунул в карман куртки – той самой, что когда-то принадлежала человеку, который ещё верил в «справедливость». Потом встал, подошёл к дальнему углу гаража и стукнул три раза по приборной панели Москвича-2140.

Машина молочного цвета ответила тихим щёлк-щёлк – как будто проснулась после долгого сна. Не заводилась. Просто дала понять: готова.

Он открыл дверь, сел. Кожаное сиденье скрипнуло – не от износа, а от привычки. На пассажирском сиденье лежал блокнот в потрёпанной обложке и термос с чёрным чаем, перченным, как жизнь. В бардачке – соль, железный гвоздь, патрон «ТТ» (не для стрельбы – для веса), и кассета с надписью: «Kashmir – для дорог без конца».

Марк вставил кассету. Нажал «Play».

Сначала – шипение. Потом – гитара. Та самая, что звучит, как будто горы встают на дыбы.

И в этот момент, между первым аккордом и вторым, он услышал голос:

– Ты не можешь спасти всех, Ветер…

Он не обернулся. Не ответил. Просто завёл двигатель – с полоборота, как всегда, – и выехал из гаража в дождь.

За спиной остался город.

Впереди – дорога.

А в зеркале заднего вида – тень, которая не принадлежала ни ему, ни машине.

Но Марк Ветров не смотрел в зеркало.

Он смотрел вперёд.

Потому что ветер не оглядывается.

Глава 1: «Молочный призрак»

Дорога на Вологду умирала километр за километром.

Сначала исчезли фонари. Потом – указатели. Те, что остались, висели под странным углом, будто их кто-то перевернул, чтобы сбить с пути. Асфальт местами уходил под землю, как будто почва вдруг решила, что машины ей больше не нужны.

Марк ехал уже шесть часов. За окном – туман. Не тот, что стелется над рекой, а плотный, вязкий, будто сотканный из забытых слов и недоговорённостей. Он не рассеивался от фар. Напротив – впитывал их, оставляя Москвичу лишь узкий коридор света, как будто сама дорога дышала.

Радио молчало. Не потому что сломано – Марк его никогда не включал. Он знал: эфир в таких местах ловит не волны, а голоса тех, кто не дошёл. А он и так слишком много слышал.

Магнитола играла «Kashmir» в третий раз. Кассета не заедала. Не шипела. Просто звучала – как напоминание, что где-то ещё есть ритм.

Именно в этот момент он заметил.

Сначала – мельком. Потом – с уверенностью.

Тени от деревьев падали не туда.

Солнце (если его можно так назвать в этом сером полусвете) висело на западе. А тени… тянулись на восток. Против света. Против закона. Против реальности.

Марк сбавил скорость. Выключил музыку.

Тишина ударила, как ледяная вода.

Он вытащил из кармана кусок железного гвоздя, подержал в ладони. Гвоздь потемнел – не от грязи, а от страха. Железо чувствовало разлом раньше, чем человек.

– Ну что ж, – сказал он тихо, – кто-то опять открыл дверь.

Москвич, будто услышав, мягко свернул с трассы на узкую грунтовку. Дорога вела в лес. Ни следов шин, ни колеи. Только две колеи, будто вырезанные в тумане.

Через двадцать минут – посёлок.

Название на въезде было стёрто. Осталась только буква «Л» и трещина по дереву. Но Марк знал: Лесное. Или то, что от него осталось.

Он остановился у первого дома. Дверь приоткрыта. На крыльце – чашка с остывшим чаем. Рядом – тапок. Второго нет.

Из окна – никто не смотрел. Но Марк чувствовал: его ждали.

Он обошёл улицу. Пусто. Ни лая собак, ни ворон, ни даже ветра. Только тишина, настолько глубокая, что в ней слышно, как бьётся собственное сердце.

Во втором доме – обед на столе. Суп в тарелке. Хлеб. Вилка воткнута в кусок картошки.

В гараже – «Запорожец» с работающим двигателем, но без ключей в замке.

Во дворе – детский велосипед, лежащий на боку. Колесо ещё крутилось. Медленно. Слишком медленно.

Марк достал блокнот. Записал:

Все исчезли одновременно. Не бежали. Не сопротивлялись. Просто… перестали быть.

Он вернулся к машине, чтобы взять соль и фонарь. И в этот момент – увидел её.

Девочка. Лет семи-восьми. Стояла у колодца в конце улицы. В руках – кукла из соломы и тряпок, с угольками вместо глаз. На ней – платье, которое явно шили не в этом веке.

Она смотрела прямо на него. Не испуганно. Не с надеждой.

Как судья.

Марк медленно подошёл. Остановился в трёх шагах.

– Кто ты? – спросил он.

Девочка склонила голову. Потом произнесла – чётко, без акцента, но на языке, которого не должно быть в устах ребёнка:

– Аз есмь оставлена. Ты ли еси Вѣтръ, иже грядет от края?

Марк замер.

Старославянский. Язык молитв, заклинаний и последних слов тех, кто знал слишком много.

Он не ответил сразу. Потому что знал: каждое слово здесь – шаг по льду.

– Я Марк, – сказал он наконец. – А ты?

Девочка подняла куклу. Указала ею на небо – туда, где солнца не было.

– Аз – та, иже видит, как Отьма дышет в зерцалах. Прииди, Вѣтръ. Время сметать.

И в этот момент, в доме за их спинами, все зеркала одновременно треснули.

Марк не обернулся.

Он только достал из кармана горсть соли – и начал сыпать круг вокруг них обоих.

Потому что теперь он знал:

Он опоздал.

Но, возможно, ещё не всё потеряно.

Глава 2: «Зеркала, которые дышат»

Соль лежала на земле чётким кругом, как граница между «здесь» и «там». Девочка стояла внутри, не шевелясь. Кукла в её руках теперь смотрела прямо на Марка – угольки глаз будто впитывали свет, оставляя за собой тень глубже самой ночи.

– Останься здесь, – сказал он. – И не смотри в окна.

Она кивнула. Не потому что поверила. А потому что знала: он говорит правду. А в этом месте правда – последнее, что ещё работает.

Марк вошёл в ближайший дом. Дверь скрипнула, как будто протестуя. Внутри – запах застоявшегося воздуха и чего-то сладковато-гнилого, будто молоко скисло в чьей-то памяти.

Комната застыла во времени. На столе – чашка с чаем, на котором уже плавала плесень. На стуле – вязаный жилет. На стене – зеркало.

Он подошёл ближе.

Обычное зеркало в деревянной раме. Но стекло… вывернуто изнутри. Не разбито. Не треснуто. Просто – обратное. Как будто кто-то взял отражение и вытащил его наружу, оставив пустоту.

Марк провёл пальцем по краю рамы. Железный гвоздь в кармане зазвенел, хотя никто его не трогал.

Он обошёл дом. В каждой комнате – то же самое. Зеркала в спальне, в прихожей, даже в кухонном шкафу – все вывернуты. В одном – отражение показывало не комнату, а лес, которого за домом не было. В другом – мальчик сидел за столом и рисовал, хотя в реальности за столом никого не было.

– Ты не просто смотришь, – прошептал Марк. – Ты записываешь.

Он вернулся в детскую. Там, на подоконнике, среди игрушек, лежала деревянная расчёска с выгравированным именем: «Анфиса». Простая, потёртая, с несколькими зубьями сломано. Но Марк почувствовал: она помнит.

Он взял расчёску. Прижал к ладони.

– Покажи, – сказал он.

И закрыл глаза.

Видение ударило, как удар током.

Комната наполнилась голосами. Детский смех. Шуршание карандашей. За столом – пятеро детей. Среди них – та самая девочка. Они рисуют. На листах – не домики и солнышки. А фигуры без лиц, с длинными пальцами и глазами, где должны быть рты.

Учитель – мужчина в очках, с добрым голосом – говорит:

– Он не страшный. Он просто… хочет быть увиденным. А если его увидят – он станет настоящим.

Дети кивают. Верят. Их вера – горячая, чистая, как пламя. И в этом пламени что-то шевелится.

Марк пытается крикнуть, остановить их, но он – только наблюдатель. Он не может вмешаться. Это прошлое. Или будущее. Или то, что ещё не закончилось.

И вдруг – один из мальчиков поднимает глаза. Смотрит прямо на Марка – сквозь время, сквозь отражение.

– Ты опоздал, Ветер, – говорит он. – Но она ждёт тебя у колодца.

Видение обрывается.

Марк открыл глаза. Кровь капала с носа на пол. В висках стучало, как будто череп пытался вытолкнуть мозг наружу. Он вытер лицо рукавом, сел на пол, дышал глубоко, медленно.

Цена оплачена.

Но он увидел главное: Отьма не напала. Она выросла из веры. А значит – её можно остановить. Не силой. А разрушением иллюзии.

Он положил расчёску в карман – на память, на случай, если понадобится снова. Потом встал и вышел.

Девочка всё ещё стояла у колодца. Теперь она смотрела на него иначе – с сочувствием.

– Ты видел их, – сказала она по-русски, уже без старославянского. – Ты видел, как они верили.

– Да, – ответил Марк.

– А ты веришь?

Он не ответил. Вместо этого вспомнил:

Солнечная комната. Большое окно. На столе – лист бумаги, карандаши. Рядом – маленькая рука, уверенно ведущая линию. Он стоит за спиной, кладёт ладонь на голову ребёнка.

– Папа, – говорит голос, звонкий, как колокольчик, – а тени бывают добрыми?

Он улыбается.

– Бывают. Но не все. Некоторые… просто заблудились.

– А если я нарисую им дом – они перестанут пугать?

– Возможно. Но сначала нужно понять, почему они пришли.

Ребёнок задумчиво смотрит на рисунок.

– А если они пришли, потому что им одиноко?

Марк молчит.

Потому что не знает ответа.

Теперь он знает.

Тени приходят не от страха.

А от веры в то, что их услышат.

Он подошёл к девочке.

– Как тебя зовут по-настоящему?

– Анфиса, – сказала она. – Но Отьма называет меня «последней».

– Почему?

– Потому что я не поверила. Я нарисовала его… и стёрла.

Марк кивнул. Впервые за долгое время – с надеждой.

– Тогда ты – наш шанс.

Он посмотрел на небо. Туман сгустился. Где-то в домах зеркала начали дышать – тихо, едва слышно, как будто что-то готовилось выйти.

– Пойдём, – сказал он. – Покажи мне, где он сильнее всего.

И они пошли по пустой улице – колдун и ребёнок, между мирами, между верой и разумом.

А за их спинами, в каждом окне, отражения смотрели им вслед – и улыбались.

Глава 3: «Имя, которое нельзя произносить»

Анфиса вела Марка по узкой тропе за посёлком – туда, где лес смыкался с болотом, а деревья росли под таким углом, будто кланялись чему-то под землёй.

– Он живёт в школе, – сказала она, не оборачиваясь. – Там, где началось.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.