Код забвения

Глава первая. Лёгкость пустоты

Дождь стучал по подоконнику его кабинета монотонным, убаюкивающим ритмом. За стеклом, заляпанным каплями, неясными пятнами светились огни ночного города, размытые и призрачные, как невоплощённые идеи. Артём откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и погрузился в ту тишину, что царила у него в голове. Не абсолютную, не глухую, а чистую, ясную, словно горное озеро после бури. В этой тишине не было места навязчивым мелодиям, обрывкам вчерашних разговоров, терзающим сомнениям или тупой, ноющей боли старых обид. Была только лёгкость. Лёгкость пустоты.

Именно так он и назвал свой проект – «Лотос». Цветок, рождающийся из грязи, но остающийся чистым и нетронутым. Алгоритм, который позволял сознанию отрешиться от мути, оставляя лишь кристально ясную воду настоящего момента.

Он потянулся к клавиатуре, и его пальцы привычно легли на тёплый пластик. На мониторе застыли строки кода – не просто инструкции для машины, а настоящая поэма, симфония логики. Он перечитывал их с чувством, близким к отцовской гордости. Каждая функция, каждый цикл, каждый условный оператор был выверен, отполирован и наделён смыслом. Это была не просто программа для фильтрации памяти; это был инструмент для хирургического вмешательства в душу. Инструмент, способный вырезать раковую опухоль психологической травмы, не задевая здоровые ткани.

«Лотос» не стирал память полностью. Он был тоньше. Он работал с нейронными путями, ослабляя синаптические связи, связанные с конкретным негативным переживанием. Воспоминание не исчезало, оно теряло свою эмоциональную окраску, свою власть над человеком. Оно превращалось из жгучего стыда, леденящего ужаса или всепоглощающей печали в сухую, безжизненную фактологическую справку. «Да, такое событие имело место». И всё. Ни слёз, ни спазмов в горле, ни сжимающегося от боли сердца.

Тестовый период на добровольцах, страдавших от посттравматического синдрома, дал ошеломляющие результаты. Ветераны, заново учившиеся спать без кошмаров; жертвы катастроф, которые могли без дрожи вспоминать случившееся; люди, пережившие тяжёлые расставания, и наконец обретавшие покой. Отзывы были восторженными, почти молитвенными. Артём чувствовал себя демиургом, титаном, дарующим людям вторую жизнь. Он паял их сломанные души припоем из чистого разума.

Глухой вибрацией прозвучал сигнал на его личном устройстве. Не рабочем, а том, что было зашифровано на уровне, доступном считанным единицам в мире. Артём открыл глаза. На экране горело одно слово: «Пациент Ноль».

Он вздохнул. Это имя всегда вызывало у него лёгкий, почти суеверный холодок под кожей. Пациент Ноль. Самый первый. Тот, на ком он отрабатывал самые ранние, самые сырые версии «Лотоса». Тот, чья психика была его первым полигоном. Тот, чью боль он знал лучше, чем свою собственную. И тот, чья благодарность иногда граничила с чем-то пугающим.

Артём принял вызов. На экране возникло лицо – мужское, лет сорока пяти, с правильными, но какими-то обесцвеченными чертами. Лицо, с которого словно стёрли все следы бурных эмоций. Глаза, обычно полные тревоги, теперь смотрели спокойно, почти отрешённо. Это был Леонид Петров.

«Артём. Прошу прощения за поздний звонок», – голос у Петрова был ровным, бархатистым, без единой нотки волнения.

«Ничего страшного, Леонид. Я ещё за работой. Как вы?» – Артём старался, чтобы его собственный голос звучал так же нейтрально.

«Я… в порядке. На удивление. Сегодня была годовщина. Того дня».

Артём почувствовал, как у него внутри что-то ёкнуло. «Тот день» – это была авария. Лобовое столкновение на загородной трассе. Леонид был за рулём. Он выжил. Его жена и восьмилетняя дочь – нет. Год назад в этот день Леонид звонил ему в истерике, голос его был разорванным, полным самообвинения и такой боли, что её почти физически можно было ощутить. Он умолял Артёма сделать что угодно, стереть всё, вырвать эту занозу из его мозга.

И Артём сделал. Он провёл самую сложную и глубокую процедуру из всех возможных. Он не просто ослабил связи с тем днём. Он аккуратно, слой за слоем, удалил всё, что было с ним связано: сам момент аварии, похороны, месяцы отчаяния, которые последовали за ними. Он оставил лишь базовое знание: «У меня была семья. Они погибли в результате несчастного случая». Без деталей. Без чувств. Без вины.

«И… как вы себя чувствуете?» – переспросил Артём, стараясь выдать лишь профессиональную заинтересованность.

«Странно. Я помню, что должен чувствовать боль. Пустоту. Я интеллектуально понимаю, что потерял самых близких людей. Но… ничего нет. Как будто я читаю скучную книгу о каком-то незнакомце. Я посетил кладбище. Посмотрел на их имена на камне. И ничего. Тишина».

Артём кивнул. «Это и есть цель «Лотоса», Леонид. Не забвение, а освобождение. Вы не забыли их. Вы просто освободились от боли, которая мешала вам жить».

«Да. Я понимаю. И я бесконечно вам благодарен, Артём. Вы вернули мне… возможность дышать». На губах Петрова дрогнуло что-то, отдалённо напоминающее улыбку. Безжизненную, как у куклы. «Я не буду вас больше задерживать. Всего доброго».

Связь прервалась. Артём откинулся назад и снова уставился в дождь за окном. Успех. Абсолютный, оглушительный успех. Человек, раздавленный трагедией, теперь функционален, спокоен, он живёт без терзающей его боли. Это именно то, чего Артём хотел достичь.

Почему же тогда у него на душе было так тревожно? Почему этот идеальный, отлаженный успех оставлял во рту привкус чего-то металлического и холодного?

Он встряхнул головой, отгоняя сомнения. Это просто синдром создателя. Боязнь собственного детища. Естественная реакция. Он слишком глубоко погрузился в проект, слишком отождествил себя с ним. Ему нужен был отдых. Перерыв.

Артём закрыл проект «Лотос», погасил основной монитор и вышел из-за стола. Его квартира-студия, совмещённая с рабочим кабинетом, была воплощением минимализма: голые бетонные стены, строгая мебель, никаких лишних деталей, ничего, что могло бы отвлекать. Порядок и контроль. Во всём.

Он подошёл к окну, положил ладонь на холодное стекло. Город жил своей жизнью, мигал огнями, шумел куда-то внизу. Тысячи, миллионы людей, и каждый нёс на себе груз своих воспоминаний, своих ошибок, своих обид. Груз, который гнул их плечи, заставлял просыпаться по ночам в холодном поту, отравлял самые счастливые моменты. А он держал в своих руках ключ. Ключ от клетки.

Артём глубоко вздохнул и направился на мини-кухню, чтобы заварить себе чаю. Его взгляд упал на единственную фотографию в этой стерильной комнате, стоявшую на полке с книгами. Старая, потёртая по краям, чёрно-белая. На ней он, лет семи, и его дед. Они сидели на берегу реки с удочками, и дед что-то ему объяснял, указывая на поплавок. Артём улыбался во весь рот, на его лице – абсолютное, безоблачное счастье.

Он не помнил тот день.

Воспоминание о той рыбалке было одним из первых, которое он стёр у себя, когда тестировал раннюю, нестабильную версию «Лотоса» на себе. Не потому, что день был плохим. Напротив. Он был слишком идеальным. А идеальные моменты, по мнению Артёма, были самой коварной ловушкой. Они заставляли цепляться за прошлое, тосковать по нему, сравнивать с ним серое, неидеальное настоящее. Они делали человека уязвимым. Слабым. Он стёр его, как хирург вырезает доброкачественную, но беспокоящую опухоль. Чтобы не мешала двигаться вперёд.

Теперь, глядя на фотографию, он видел просто два силуэта. Он знал, что это он и его дед. Он знал, что они ловили рыбу. Но никакой теплоты, никакой ностальгии, никакой связи с тем мальчиком он не чувствовал. Только пустоту. Лёгкую, удобную, безопасную пустоту.

Он отвернулся от фотографии и занялся чаем. Пока вода закипала, его мысли снова вернулись к Леониду. К его «ничего». К этой идеальной, выхолощенной реальности, которую он для него создал. Внезапно в памяти Артёма всплыл обрывок фразы из какого-то старого психологического труда, прочитанного ещё в университете: «Боль – это сторож. Она предупреждает нас об опасности. Стыд – это компас, указывающий на моральные границы. Страх – это тень инстинкта самосохранения».

Что осталось у Леонида, когда он убрал боль? Только знание. Голая, безэмоциональная информация. А что, если этого недостаточно? Что, если боль была не врагом, а… частью иммунной системы души?

Чайник резко выключился, прервав его размышления. Артём вздрогнул. Он был программистом, инженером. Он работал с логикой, с бинарным кодом, с чёткими причинно-следственными связями. Эти философские бредни были не для него. Он создал инструмент. Инструмент не бывает хорошим или плохим. Он бывает эффективным или неэффективным. «Лотос» был эффективен. Точка.

Выпив чай, он лёг в постель, надеясь на быстрый и безмятежный сон, который обычно приходил к нему благодаря его же собственному алгоритму, еженощно очищавшему сознание от дневного хлама.

Но в эту ночь сон не шёл. Он ворочался, и в голове у него, обычно такой чистой, вдруг начали всплывать обрывки чего-то тёмного, бесформенного. Не воспоминания, а скорее ощущения. Запах гари, которого не было. Давление в висках. Чьё-то прерывистое, тяжёлое дыхание в полной тишине. Он списал это на усталость и переутомление.

Перед самым рассветом он всё-таки провалился в сон. И ему приснился сон. Не кошмар в привычном понимании, а нечто гораздо более странное.

Он стоял в длинном-длинном коридоре. Стены, пол, потолок – всё было выкрашено в ослепительно белый цвет, без единой черты, без дверей, без окон. Абсолютная, чистая геометрия. Идеальный код. И по этому коридору он шёл. Его шаги были бесшумными. Впереди, в перспективе, коридор сходился в точку, но эта точка казалась бесконечно далёкой.

И тут он услышал звук. Тихий, настойчивый, ритмичный. Не стук, а скорее… щелчок. Как будто кто-то с силой нажимает на выключатель, но света нет. Щёлк. Щёлк. Щёлк.

Он шёл на этот звук, но он не приближался. Он оставался всегда на одном расстоянии, как мираж в пустыне. И вдруг белизна стен начала меняться. На них, словно проявляясь на фотобумаге, стали возникать тени. Нечёткие, размытые, они тянулись за ним, повторяя его движения, но с опозданием в долю секунды. Они были похожи на артефакты сжатия на старом видео, на сбой в матрице.

Одна из теней отделилась от стены и замерла перед ним. У неё не было лица, не было формы, но Артём почувствовал на себе её пристальный взгляд. И тогда тень изменилась. Она стала гуще, чётче, и в её центре возникло три точки, расположенные в виде треугольника. Две сверху, одна снизу. Простая, но от этого не менее пугающая геометрия.

Тень протянула к нему нечто, напоминающее руку, и Артём увидел, что на её ладони лежит маленький, тёмный, влажный комочек. Он пульсировал, как живое сердце.

И тихий, беззвучный голос, который он услышал не ушами, а прямо в своём сознании, прошептал: «Ты забыл это взять».

Артём проснулся с одним этим словом на губах: «Взять». Сердце бешено колотилось, ладони были влажными. Он сидел на кровати и пытался отдышаться. Это было не просто сновидение. Оно было… тактильным. Он почти чувствовал ту пульсацию на своей коже.

Он посмотрел на часы. Было шесть утра. За окном занимался хмурый рассвет. Дождь прекратился. В комнате царил привычный, безопасный порядок.

«Просто стресс, – сказал он себе вслух, и его голос прозвучал громко в утренней тишине. – Перегрузил нервную систему. Надо отдохнуть, взять выходной».

Он встал, подошёл к компьютеру. Машина находилась в спящем режиме. Он пошевелил мышью, и экран вспыхнул, показав рабочий стол. Всё было на своих местах. Чистота, порядок, контроль.

И тут его взгляд упал на блокнот для эскизов, который всегда лежал у него на столе. Он пользовался им, когда нужно было быстро набросать архитектуру алгоритма или схему базы данных.

На верхнем листе, свежем и чистом, который накануне вечером был абсолютно пустым, теперь чётко прорисовывался символ.

Три точки. Две сверху, одна снизу. Обведённые в идеальный, ровный круг.

Артём замер, чувствуя, как холодная волна поднимается от копчика к затылку. Он не рисовал этого. Он был в этом абсолютно уверен. Он всегда содержал своё рабочее место в идеальном порядке.

Он медленно протянул руку и дотронулся до бумаги. Чернила были сухими. Рисунок был сделан несколько часов назад.

Он резко отодвинулся от стола, сердце снова застучало где-то в горле. Это была случайность. Галлюцинация. Кто-то мог зайти, пока он спал? Нет, дверь была закрыта на код. Может, он сам нарисовал это в полусне, под влиянием кошмара? Возможно.

Но рациональное объяснение не приносило успокоения. Оно не могло объяснить ту леденящую дрожь, что пробежала по его спине. Оно не могло объяснить, почему этот простейший геометрический символ вызывал у него такое первобытное, животное чувство тревоги.

Он схватил блокнот, смял лист с рисунком и зашвырнул его в мусорное ведро. Затем сел за компьютер, его пальцы затряслись над клавиатурой. Он открыл программу «Лотос». Ему нужно было проверить логи. Проанализировать данные последних сеансов. Убедиться, что всё в порядке, что никаких сбоев не было.

Он запустил глубокую диагностику системы. На экране поплыли строки статуса, зелёные галочки, подтверждающие исправность каждого модуля. Всё работало идеально. Алгоритм был чист.

Артём откинулся на спинку кресла, пытаясь унять дрожь в руках. Он смотрел на строки кода, которые были для него роднее и понятнее, чем любой человеческий язык. Это был его мир. Мир логики и порядка. Мир, в котором не было места призракам, теням и абсурдным символам на бумаге.

«Контроль, – прошептал он. – Нужно сохранять контроль».

Он решил не брать выходной. Работа всегда была для него лучшим лекарством от любых тревог. Он погрузился в рутину: проверка почты, просмотр отчётов от клиентов, планирование следующего этапа развития «Лотоса» – выход на международный рынок.

К десяти утра кофе и холодный душ сделали своё дело. Дрожь прошла, странный сон и рисунок начали отступать в прошлое, обрастая логичными, пусть и натянутыми, объяснениями. Конечно, это был стресс. Его мозг, перегруженный сложнейшими вычислениями, просто выдал на-гора какой-то случайный визуальный мусор.

Его отвлёк звонок на рабочий телефон. Это был его помощник, Максим.

«Артём, доброе утро. Ты в порядке? Ты выглядишь уставшим».

«Всё в порядке, Макс. Засиделся вчера допоздна. Что у тебя?»

«К нам поступил новый запрос. Очень необычный. От частного лица, но с рекомендацией от самого профессора Орлова».

Артём нахмурился. Профессор Орлов был его научным руководителем в аспирантуре, человеком, который когда-то вдохновил его на исследования в области нейроинтерфейсов. Он редко кого рекомендовал.

«Кто клиент?»

«Девушка. Елена Воронцова. Очень… замкнутая, насколько я могу судить по краткому разговору. Говорит, что страдает от навязчивых воспоминаний. Но не травматических, по её словам. Она называет их «чужими воспоминаниями». Утверждает, что помнит вещи, которые с ней никогда не происходили».

Артём почувствовал пробуждающийся профессиональный интерес. Это была ново. Обычно люди хотели забыть своё прошлое. А тут кто-то мучался от воспоминаний, которых у них не должно было быть.

«Записана на приём?»

«На сегодня, на два часа дня. Я предупредил, что ты можешь быть занят, но она настояла. Сказала, что это очень срочно. Говорила каким-то… отчаянным шёпотом».

«Хорошо, Макс. Впусти её. Я посмотрю, что там за история».

Он положил трубку. «Чужие воспоминания». Звучало как паранойя или какой-то сложный психиатрический случай. Возможно, «Лотос» мог помочь и здесь, очистив её сознание от этого ментального мусора.

Оставшееся до встречи время Артём провёл за доработкой интерфейса для новой версии программы. Он почти полностью отогнал утренние страхи. Почти.

Ровно в два часа Максим проводил в кабинет Елену Воронцову.

Она оказалась худой, почти хрупкой девушкой лет двадцати пяти. Одета была просто – тёмные джинсы, свитер, никакого макияжа. Волосы, цвета воронова крыла, были собраны в небрежный хвост. Но больше всего Артёма поразили её глаза. Огромные, серые, с расширенными зрачками. В них читалась такая глубокая, измотанная тревога, что ему стало не по себе. Она двигалась осторожно, как дикое животное, вышедшее из леса, постоянно озираясь и вздрагивая от малейшего звука.

«Елена? Проходите, садитесь, пожалуйста», – Артём указал на кресло напротив своего стола.

Она кивнула, не поднимая на него глаз, и опустилась на самый краешек, сжавшись в комок.

«Спасибо, что приняли меня так срочно», – её голос был таким же, как описал Максим, – тихим, прерывающимся шёпотом.

«Расскажите, чем я могу вам помочь».

Она помолчала, собираясь с мыслями, уставившись в пол.

«Со мной что-то не так, – наконец выдохнула она. – Я… я помню вещи, которых не было. Я закрываю глаза и вижу… места, в которых никогда не была. Людей, которых никогда не знала. Я помню, как пахнет пыль в доме с зелёными обоями. Я помню, как держала на руках чужого ребёнка и пела ему колыбельную. Я помню, как меня били… но это была не я!»

Она подняла на него глаза, и в них стояли слёзы отчаяния.

«Они приходят по ночам. Эти воспоминания. Они яркие, детальные, как настоящие. Но я знаю, что это не моя жизнь! Я проверяла! Я искала тот дом с зелёными обоями, я расспрашивала… этого не существует! Но я помню каждую трещинку на потолке в той комнате!»

Артём внимательно слушал, стараясь сохранять профессиональное спокойствие.

«Елена, вы обращались к психиатру? Это может быть разновидность парамнезии, конфабуляция…»

«Обращалась! – она почти выкрикнула это слово. – Я была у трёх разных врачей. Они ставят всё подряд – от шизофрении до синдрома навязчивых состояний. Прописывают таблетки. Таблетки не помогают. Они только приглушают всё, я становлюсь овощем, но воспоминания никуда не уходят! Они только ждут, когда действие таблеток закончится. Профессор Орлов… он когда-то лечил мою маму. Он сказал, что вы… что вы можете удалять воспоминания. Настоящие. Вы можете удалить эти? Эти чужие?»

Её взгляд стал умоляющим. В нём была такая бездна страдания, что Артём почувствовал укол чего-то похожего на жалость. Он привык иметь дело с людьми, измученными их собственным прошлым. Но эта девушка была измучена прошлым, которого у неё не было.

«Моя программа, «Лотос», – осторожно начал он, – работает с нейронными связями, сформированными реальным опытом. Она не предназначена для борьбы с галлюцинациями или конфабуляциями».

«Это не галлюцинации! – она схватилась за подлокотники кресла, её костяшки побелели. – Они слишком… цельные. Слишком последовательные. В них есть логика, есть развитие. Как сериал, который я смотрю против своей воли. И… они становятся ярче. Чаще. Раньше они приходили раз в неделю. Теперь… почти каждую ночь. Я боюсь засыпать. Я боюсь сходить с ума».

Она замолчала, тяжело дыша.

Артём задумался. Теоретически, если эти псевдовоспоминания активируют определённые нейронные ансамбли, «Лотос» мог бы попытаться их локализовать и ослабить. Это был бы рискованный эксперимент. Он не знал, к каким последствиям это могло привести. Но смотреть на её мучения было невыносимо.

«Хорошо, – медленно сказал он. – Я могу попробовать. Но я должен предупредить вас, это экспериментальная процедура. Я не могу гарантировать результат. Более того, могут быть… непредсказуемые побочные эффекты».

«Любые побочные эффекты будут лучше, чем это! – в её голосе прозвучала надежда, и от этого её лицо на мгновение преобразилось, став почти красивым. – Я на всё готова. Прошу вас».

Артём кивнул. «Тогда нам нужно начать с подготовки. Максим даст вам анкету, вам нужно будет максимально детально описать эти «чужие» воспоминания. Каждую деталь, которую сможете вспомнить. Чем больше данных, тем точнее я смогу настроить алгоритм. Первый сеанс диагностики я могу провести послезавтра».

Она кивнула с такой готовностью, словно он предлагал ей не экспериментальную процедуру, а глоток воды в пустыне.

«Спасибо. Огромное вам спасибо».

Когда она ушла, в кабинете остался запах её духов – лёгкий, цветочный, и ощущение тяжёлой, почти осязаемой тревоги, которую она принесла с собой.

Артём подошёл к окну. Небо снова затянуло свинцовыми тучами, предвещая новый ливень. Он думал о Елене. О её «чужих воспоминаниях». И почему-то снова, совершенно не к месту, вспомнил тот символ из сна. Три точки в круге.

Он попытался отогнать эту мысль. Это было просто совпадение. Напряжение. Ему нужно сосредоточиться на работе.

Он вернулся к своему столу и запустил симуляцию процедуры для Елены на основе тех скудных данных, что она успела сообщить. Алгоритм работал стабильно. Всё должно было получиться.

Вечером, собираясь домой, он выбросил мусорное ведро, на дне которого лежал смятый лист с зловещим рисунком. Он видел, как бумага упала в общий контейнер на улице, и почувствовал облегчение. Конец этой глупой истории.

Он пошёл домой пешком, надеясь, что прогулка и свежий воздух очистят его голову. Город жил своей обычной жизнью. Люди спешили по своим делам, смеялись, разговаривали по телефонам. Никто из них не подозревал, что в тихом кабинете на одном из верхних этажей стеклянной башни программист по имени Артём научился стирать их прошлое. И никто, включая его самого, не подозревал, что некоторые вещи, отправленные в забвение, не исчезают бесследно. Они ждут. Они копятся в тёмных, неисследованных уголках коллективного бессознательного. И у них есть свой способ напомнить о себе.

Первый сеанс с Еленой Воронцовой был назначен на послезавтра. Артём ещё не знал, что этот сеанс станет той точкой невозврата, после которой его идеальный, выстроенный по законам логики мир начнёт трещать по швам, открывая дорогу тому, что было надежно забыто. Или тем, кого забыли.

Глава вторая. Тени в архиве

Дождь вернулся к ночи, и на этот раз он обрушился на город с удвоенной силой. Потоки воды хлестали по стеклянному фасаду офисного здания, превращая огни мегаполиса в размытые сгустки цвета, словно акварель, по которой провели мокрой кистью. Внутри, в стерильной тишине кабинета, царил иной шторм – цифровой, невидимый, но оттого не менее мощный.

Артём не ушёл домой. После встречи с Еленой Воронцовой он чувствовал навязчивое, щекочущее нервы беспокойство. Её история, её испуганные глаза и этот абсурдный символ из собственного сна – всё это сплелось в тугой узел, который он не мог развязать. Он решил действовать единственным известным ему способом – погрузиться в данные.

На огромном мониторе были развёрнуты несколько окон. Слева – детальная, пошаговая схема алгоритма «Лотос», его детище, его гордость. Он вновь и вновь прогонял его через симуляторы, искал малейшие намёки на сбой, на уязвимость. Справа – база данных всех пациентов, прошедших через процедуру. Анонимные идентификаторы, медицинские показания, энцефалограммы до и после, субъективные отчёты об улучшении состояния.

И в центре – пустое окно, готовое принять отсканированные страницы анкеты Елены.

Он ждал, пока Максим занесёт её в систему. В ожидании Артём бесцельно бродил по лабиринтам кода, проверяя логические цепочки. Всё было чисто. Абсолютно. Алгоритм работал безупречно, как швейцарские часы. Эта безупречность, обычно успокаивавшая его, сегодня почему-то раздражала. Она была похожа на слишком гладкую, отполированную до зеркального блеска поверхность, за которой могло скрываться всё что угодно.

Глухой сигнал оповестил о поступлении нового файла. Артём щёлкнул мышью, и в центральном окне начали появляться строчки. Он откинулся в кресле, приготовившись к чтению очередного однообразного списка травм и фобий.

Но то, что он увидел, заставило его медленно выпрямиться.

Анкета Елены не была похожа ни на одну другую. Обычно люди описывали свою боль обобщённо: «потеря близкого», «несчастный случай», «измена». Она же выдавала не воспоминания, а готовые, детализированные сцены. Читать это было жутко.

«Воспоминание номер один, – гласила первая запись. – Я сижу на полу в комнате с зелёными обоями в цветочек. Обои старые, в некоторых местах отходят от стены, под ними видна жёлтая пыльная штукатурка. Напротив меня – камин, но он не работает, заткнут свёртками из старой газеты. На камине стоит чёрно-белая фотография в деревянной рамке: мужчина в военной форме, незнакомый. Я держу в руках тряпичную куклу с оторванной рукой. Я её шью. Использую нитку и большую, тупую иглу. Мои пальцы болят, они исколоты. Я напеваю себе под нос мелодию, незнакомую, но простую. За окном идёт снег».

Артём почувствовал холодок. Это была не эмоция, это была констатация факта. Слишком много конкретики для вымысла. Слишком много сенсорных деталей.

Он прокрутил дальше.