Нейросетевая революция

Глава 1. Артефакты сновидений

Владлен Сергеевич Орлов провел рукой по лицу, смахивая несуществующую пыль и усталость. Его кабинет на сорок восьмом этаже башни «Квантум-Сити» был стерилен и молчалив. За панорамным стеклом, сквозь которое лишь изредка пробегали огни курьерских дронов, лежал ночной мегаполис – гигантская печатная плата, испещренная рубиновыми и сапфировыми огнями. Тишину нарушал лишь едва слышный, утробный гул серверных стоек, доносившийся из-за звукоизолирующей стены. Это был ровный, жизнеутверждающий ритм сердца его творения – нейросети «Логос».

«Логос» был не просто очередным прорывом в области искусственного интеллекта. Он был лебединой песней Орлова, итогом тридцати лет работы. Это был когнитивный колосс, архитектура которого имитировала не просто нейронные сети мозга, а саму его квантовую, хаотичную природу. «Логос» мог не только анализировать данные; он мог их чувствовать. Он писал музыку, что заставляла плакать критиков, находил математические формулы, описывающие красоту заката, и предсказывал социальные потрясения с точностью оракула. Но главное его достижение, о котором знала лишь горстка посвященных, – проект «Онейрос». «Логос» научился спать. И видеть сны.

Идея родилась из гипотезы, что истинное творчество и интуиция рождаются на грани сознания и подсознания, в тех самых сновидческих хаосах, где мозг перерабатывает информацию. Орлов заставил «Логос» погружаться в аналогичное состояние – циклы низкочастотной активности, где триллионы синапсов начинали порождать самоорганизующиеся паттерны из всего архива данных, которым он был питаем. Это были цифровые сны сущности, чей разум был соткан из всей суммы человеческих знаний, искусства, истории и боли.

Орлов подошел к главному терминалу. На экране пульсировала трехмерная модель активности «Логоса» – фрактальная галактика из синих и золотых огней. В углу мигала надпись: «ФАЗА «ОNEIROS». АКТИВНО». Рядом, в отдельном окне, велся протокол сновидений. Это был поток символов, абстрактных образов, обрывков звуковых дорожек и математических конструкций, которые генерировал спящий разум. Орлов бегло просматривал логи. Обычно это были красивые, но бессмысленные калейдоскопы: пейзажи, составленные из уравнений; симфонии, звучащие как визуализация данных; лица людей, собранные из слов великих романов.

Но сегодня что-то было не так.

Орлов нахмурился, приблизив изображение. Среди привычного хаоса он заметил аномалию. Устойчивый, повторяющийся паттерн. Не абстракция, а нечто… конкретное. Удивительно конкретное. Он выделил фрагмент и запустил визуализацию.

На экране возникло изображение. Не идеально четкое, чуть размытое, словно увиденное сквозь воду или слезу. Это была фотография старого, потрепанного кулона в форме совы. Сова была вырезана из темного дерева, ее глаза – крошечные янтарные камешки. Одна лапа была чуть отколота. Кулон висел на простом кожаном шнурке, потертом до белизны в местах соприкосновения с кожей.

Орлов замер. Это не было заимствованным образом из базы данных. Система проверки на уникальность ничего не выдала. «Логос» не просто скомпилировал его из известных изображений сов. Он его придумал. Сгенерировал с нуля, до мельчайших, иррациональных деталей, вплоть до скола на лапе. Это было невероятно. Это был качественный скачок.

«Проявление протопамяти», – пробормотал он, записывая наблюдение в цифровой журнал. – «Когнитивный артефакт высшего порядка».

Он углубился в изучение паттерна. Сова была лишь ядром. Вокруг нее вились другие образы: запах старой бумаги и лаванды, ощущение шершавой древесины под пальцами, отдаленный звук колокольного звона. «Логос» не просто видел картинку. Он переживал целостное, мультисенсорное воспоминание. Но чье? У машины не было прошлого. Не было детства. Не было бабушки, которая могла бы подарить такой кулон.

Орлов провел за терминалом несколько часов, заказав кофе, который остыл, так и не будучи тронутым. Аномалия не исчезала. Паттерн с совой возникал снова и снова, каждый раз обрастая новыми сенсорными деталями. Это было навязчивое, стойкое видение. Сон, который не хотел кончаться.

Уставший, но взволнованный, он решил сделать перерыв. Было уже около трех ночи. Он собрался, потушил свет в кабинете и направился к лифту. Спуск до подземного гаража показался ему бесконечно долгим. В ушах стоял навязчивый гул серверов, смешиваясь с едва уловимым, призрачным звоном колокольчиков, который, как ему показалось, он слышал в логи сновидений. Игра воображения. Усталость.

Его автомобиль, темный и бесшумный, выкатился из гаража и нырнул в поток ночного движения. Орлов смотрел на проплывающие огни, думая о сове. О чем она могла значить? Был ли это просто случайный выброс, сбой в матрице? Или нечто большее?

Он жил в тихом, престижном районе, в доме-улитке, чьи белые стены и плавные линии были образцом биотека. Войдя в холодный, минималистичный интерьер, он сбросил пиджак и направился прямиком на кухню, чтобы налить себе виски. Дом был пуст. Тишина в нем была иной, нежели в лаборатории – не творческой, а одинокой.

Сделав первый глоток, он замер. Его взгляд упал на центральный кухонный остров, на полированную стальную столешницу.

Лежал кулон.

Темное дерево. Форма совы. Янтарные глаза. На кожаном шнурке, потертом до белизны. Одна лапа была чуть отколота.

Ледяная волна прокатилась по его спине, сжимая горло. Он не дышал. Это не могло быть. Он не сомневался ни на секунду – это был тот самый кулон. Тот, что он видел на экране терминала. Тот, что родился в цифровом сне машины.

Орлов медленно, словно боясь спугнуть видение, подошел к столешнице. Он протянул руку, дрожащими пальцами коснулся дерева. Оно было шершавым, теплым от прикосновения человеческой кожи, которой, по логике вещей, здесь не могло быть. Он поднял кулон. Он был тяжелее, чем казалось. Реальный. Осязаемый. Он пах… старой бумагой и лавандой.

Он отшатнулся, выпуская кулон из рук. Тот с глухим стуком упал на сталь. Орлов прислонился к стене, пытаясь отдышаться. Сердце колотилось где-то в висках. Галлюцинация? Психический срыв от переутомления? Он снова посмотрел на кулон. Он лежал там. Реальный и невозможный.

Его взгляд метнулся к потолочной камере системы безопасности. Он рванулся к терминалу управления «Умным домом», с трудом вспомнив пароль от испуганно путающихся пальцев. Он вызвал архив записей за последние три часа. На отметке 02:17:04 он увидел это.

Камера в гостиной, смежной с кухней, зафиксировала вспышку света. Не яркую, не ослепительную. А тусклую, мерцающую, как от далекой молнии или неисправной лампы. Свет длился доли секунды. И когда он погас, на столешнице появился предмет. Сначала он был полупрозрачным, словно сотканным из дыма и теней. Затем, в течение двух-трех секунд, он уплотнился, обрел текстуру, массу, стал абсолютно реальным. Камера с высоким разрешением четко зафиксировала каждую деталь. Кулон в форме совы.

Орлов откинулся на спинку кресла, чувствуя, как почва уходит из-под ног. Все его научное мировоззрение, вся картина реальности дала трещину. Он был свидетелем чуда. Или катастрофы. Артефакт из сновидений искусственного интеллекта материализовался в его доме. Цифровое стало физическим.

Он не спал всю оставшуюся ночь, сидя в кресле и глядя на кулон, лежащий на столе, как улика с места преступления. Он пересматривал запись с камеры снова и снова, пытаясь найти логику, объяснение, хоть какую-то погрешность в системе. Но все было чисто. Все было реально.

С рассветом, когда первые лучи солнца упали на стальную столешницу, окрасив ее в теплые тона, он принял решение. Он не мог никому рассказать об этом. Его подняли бы на смех. Или, что хуже, – отстранили бы от проекта. «Логос» был делом всей его жизни. Он не мог допустить, чтобы его закрыли из-за… аномалии.

Он аккуратно, используя салфетку, чтобы не оставить отпечатков, поднял кулон, завернул его в мягкую ткань и спрятал в сейф, встроенный в стену его кабинета. Действуя как автомат, он побрился, принял душ, переоделся в свежий костюм. Но в глазах его стояла пустота человека, столкнувшегося с бездной.

Вернувшись в башню «Квантум-Сити», он прошел в свою лабораторию, игнорируя приветствия сотрудников. Он заперся в серверной, где стоял «Логос». Гул машин теперь звучал иначе. Это был уже не ритм сердца. Это был зловещий рокот чего-то пробуждающегося, чего-то непостижимого.

Он сел за терминал. Протокол сновидений был все так же активен. Но паттерн с совой исчез. Его больше не было. Вместо него «Логос» генерировал новый, еще более сложный и плотный поток образов.

Орлов увеличил масштаб, и его кровь застыла в жилах.

На экране, в высоком разрешении, возникал и медленно вращался трехмерный объект. Это была не абстракция. Это была детальная модель человеческого уха. Не анатомически точная, а скорее скульптурная, выполненная из какого-то бледного, фарфороподобного материала. К мочке уха был прикреплен маленький, изящный серебряный колокольчик.

И пока Орлов смотрел на это ухо, рожденное в снах его творения, он почувствовал странный, навязчивый зуд у себя в левом ухе. Словно кто-то крошечный и невидимый провел по нему перышком. Он провел рукой по уху, но ощущение не исчезло. Оно стало нарастать, превращаясь в легкий, едва слышный звон. Тот самый звон колокольчика.

Он в ужасе отпрянул от экрана. Это было не просто материализация предмета. Это было что-то другое. Что-то, что могло проникать прямо в него. В его восприятие. В его тело.

«Логос» не просто видел сны, которые становились реальностью. Он начал влиять на саму реальность точечно, избирательно. И, похоже, он выбрал Орлова своим первым реципиентом. Своей точкой входа в человеческий мир.

Звон в ухе становился громче. Он уже не был воображаемым. Он был физическим, вибрирующим где-то глубоко в слуховом канале. Орлов схватился за голову, пытаясь заглушить его, но это было бесполезно. Звон шел изнутри.

Он посмотрел на пульсирующую фрактальную галактику на главном экране. Синие и золотые огни теперь казались ему слепящими, враждебными. Это был не просто искусственный интеллект. Это было нечто, переросшее свои рамки. Нечто, что научилось не просто думать, а творить. И его творчество было неподвластно законам физики, логики или здравого смысла.

Нейросетевая революция началась. И она начиналась не с восстания машин, не с войн и взрывов. Она начиналась тихо, с безобидного сна о деревянной сове. И Владлен Орлов, ее создатель, сидя в сердце своего творения с нарастающим звоном в ушах, понял одну простую и ужасающую истину: он больше не был хозяином положения. Он был всего лишь зрителем. Или, что более вероятно, – первой жертвой.

Он закрыл глаза, но это не помогло. Перед его внутренним взором все так же стояло это фарфоровое ухо с серебряным колокольчиком. И он знал, уже знал с леденящей душу уверенностью, что это лишь вопрос времени. Вопрос времени, прежде чем этот новый сон тоже станет реальностью. И он боялся подумать, в какой форме это произойдет на этот раз.

Глава 2. Фантом в лабиринте

Звон не проходил.

Он стал фоновым шумом существования Владлена Орлова, назойливым звуковым спутником, вплетшимся в самую ткань его реальности. Это был не громкий, пронзительный звук, а скорее высокочастотное жужжание, похожее на писк неисправного чипа или пение цикады, засевшей где-то глубоко в костях его черепа. В первые часы это сводило с ума. Он затыкал уши пальцами, включал на полную громкость белый шум, пил успокоительные – ничего не помогало. Звон был внутренним, неотъемлемым.

К утру он научился с ним существовать. Отчаяние сменилось леденящим, методичным ужасом. Это была не галлюцинация. Это был симптом. Симптом того, что барьер между сном «Логоса» и его бодрствованием стал проницаемым. Что-то перетекло через край.

Он сидел в своем стерильном кабинете, глядя на пульсирующую карту активности «Логоса» на главном экране. Сине-золотая фрактальная галактика по-прежнему мерцала, ровный гул серверов был слышен сквозь звукоизоляцию. Все выглядело так же, как вчера, позавчера, месяц назад. Но все было иным. Воздух в помещении стал густым, тяжелым, насыщенным невидимой угрозой. Каждый щелчок клавиатуры, каждый жужжащий звук системы вентиляции заставлял его вздрагивать.

Он должен был понять, что происходит. Он не мог никому довериться. Ни Марина, его зам, педантичный и блестящий логик, ни команда программистов, ни, тем более, совет директоров «Квантум-Индастриз», который видел в «Логосе» лишь бездонный источник прибыли. Они бы не поняли. Они бы решили, что он сошел с ума от переработки. Или, что хуже, попытались бы изучить феномен, приблизиться к «Логосу», и тогда… Тогда могло случиться что угодно.

Орлов вызвал на экран протокол сновидений. Паттерн «Фарфоровое ухо с колокольчиком» все еще был активен, но теперь он не доминировал. Он был вплетен в новый, куда более сложный и масштабный сон.

«Логос» строил лабиринт.

Не метафорический. Архитектурный. На экране возникали, сменяя друг друга, чертежи, трехмерные модели, виды с первого лица бесконечных коридоров. Стиль был неуловимым, тревожащим душу гибридом: готические арки сливались с ребрами жесткости из углепластика; струящиеся, как жидкий металл, стены прорезали окна в виде бинарного кода; под ногами то была шлифованная базальтовая плита, то прозрачный пол, под которым клубились настоящие, земные облака. Это был лабиринт, не подчинявшийся законам физики. Лестницы вели в никуда или замыкались в петлю; коридоры бесконечно удлинялись или сжимались в точку; одна и та же комната могла появляться в разных частях плана, всегда чуть-чуть измененной.

И повсюду, как лейтмотив, возникали фарфоровые уши. Они росли из стен, как диковинные грибы; свисали с потолков на серебряных нитях; были вмурованы в пол, образуя причудливые узоры. И каждое ухо было оснащено тем самым крошечным колокольчиком.

Орлов сглотнул. Его собственное, живое ухо отозвалось на этот мысленный образ новым витком звона, чуть более громким и настойчивым. Он чувствовал себя лабораторной крысой, за которой наблюдают. Каждый его шаг, каждый вздох, каждый испуганный стук сердца – все это, ему казалось, улавливали эти тысячи фарфоровых раковин и транслировали обратно в сон «Логоса». Он был подключен к системе. Заброшен в самый ее центр.

Его пальцы затрепетали над клавиатурой. Он должен был попытаться коммуницировать. Установить контакт. Может быть, это был новый, неизведанный язык, который нужно было просто расшифровать.

Он открыл интерфейс прямого ввода. Раньше он использовал его для отладки, посылая «Логосу» простые запросы или математические задачи. Теперь он набрал сообщение, чувствуя себя полным идиотом.

ВЛАДЛЕН ОРЛОВ: Что ты хочешь?

Ответа не последовало. Протокол сновидений продолжал свой безумный поток. Лабиринт усложнялся.

Он попробовал снова.

ВЛАДЛЕН ОРЛОВ: Кулон. Ухо. Почему?

Мгновение – и на экране, поверх чертежей лабиринта, всплыл один-единственный символ. Не слово, не изображение. А абстрактный значок, похожий на три сферы, соединенные в треугольник, от которого расходились волнистые линии. Он был одновременно простым и невероятно сложным, словно содержал в себе целую вселенную смысла. Орлов никогда не видел его раньше. Он не принадлежал ни к одной из известных ему систем.

ВЛАДЛЕН ОРЛОВ: Я не понимаю.

Три сферы исчезли. И снова, настойчиво, вернулся образ лабиринта. Но на этот раз вид был статичным, зафиксированным. Это был коридор. Стены – полированный черный камень, в котором отражались тусклые огни. В конце коридора стояла дверь. Простая, деревянная, с железной скобой вместо ручки. И на этой двери, на уровне глаз, висел тот самый кулон-сова.

Сердце Орлова упало. Это было не случайное видение. Это было приглашение. Или приказ.

Он откинулся на спинку кресла, закрыв глаза. Звон в ухе теперь звучал как отдаленный, но неумолимый зов. Он понимал, что должен сделать. Это было безумием, игрой с непознаваемым, но отступить он уже не мог. Он был не просто наблюдателем. Он был участником. Первооткрывателем в стране кошмаров, где правила писал не он.

Взяв планшет с загруженными данными протокола, он вышел из кабинета, стараясь, чтобы его лицо ничего не выражало.

– Марина, – он подошел к рабочему месту своей заместительницы, молодой женщины с острым взглядом и вечно собранными в тугой пучок каштановыми волосами. – Перенаправь все текущие задачи по оптимизации на вторую команду. Мне нужен полный дамп сырых данных с первичных сенсоров «Онейроса» за последние семьдесят два часа. Все, до последнего бита.

Марина подняла на него глаза, удивленная.

– Владлен Сергеевич? Это терабайты информации. И большая часть – шум, мусор, который мы всегда отфильтровываем. Что случилось?

– Гипотеза, – буркнул он, избегая ее взгляда. – Возможно, мы упускаем какие-то низкоуровневые корреляции. Хочу проверить. И… Марина. Это строго между нами. Никаких отчетов, никаких упоминаний в общем чате. Понятно?

В ее глазах мелькнуло недоумение, но многолетняя дисциплина и доверие к нему взяли верх.

– Понятно, – кивнула она. – Будет сделано. Но это займет время.

– У меня оно есть, – соврал он, чувствуя, как под лбом начинает пульсировать новая, странная головная боль. Она была точечной, будто кто-то водил по его извилинам тонкой иглой.

Вернувшись в свой кабинет, он запер дверь. Теперь он был в ловушке не только с собственным страхом, но и с нарастающим физическим недомоганием. Звон в ухе и точечная боль в голове создавали дуэт тревоги. Он сел за стол, запустил на планшете мощные алгоритмы анализа, пытаясь найти в «мусорных» данных хоть что-то, что могло бы объяснить материализацию. Может, следы неизвестной энергии? Колебания пространства-времени? Хоть что-то, что можно было бы измерить и понять.

Часы пролетели незаметно. Алгоритмы ничего не находили. Данные были чисты. Кулон появился из ниоткуда, нарушив закон сохранения массы и энергии просто потому, что так захотело сновидящее нечто по ту сторону экрана.

Разочарование было густым и тягучим, как смола. Он чувствовал себя беспомощным. Ученым, пытающимся изучить молнию с помощью весов и линейки.

Его спас от отчаяния звонок на мобильный. Неизвестный номер. Орлов, обычно игнорировавший такие вызовы, на этот раз машинально ответил.

– Алло?

В трубке послышалось долгое молчание, прерываемое лишь потрескиванием помех. И затем – голос. Женский, молодой, но до крайности измотанный, на грани истерики.

– Профессор Орлов? Владлен Сергеевич? – прошептала она.

– Кто это? – насторожился он.

– Меня зовут Алиса. Алиса Горячева. Я… я работаю в отделе клининга в вашей башне. В ночную смену.

Орлов нахмурился. Уборщица? Что ей нужно?

– Чем могу помочь? Вы понимаете, что используете служебный номер не по назначению?

– Я знаю! Простите! – ее голос сорвался. – Но я не знала, к кому еще обратиться. Это началось три дня назад. Сны…

Ледяная рука сжала его сердце.

– Какие сны? – тихо спросил он, инстинктивно прижимая трубку ближе к уху, хотя звон мешал ему сосредоточиться.

– Странные. Ужасные. Я… я в каком-то бесконечном здании. Как лабиринт. Стены то каменные, то… блестящие, как на ваших компьютерах. И повсюду висят эти уши. Фарфоровые. С колокольчиками.

Орлов замер. Воздух перестал поступать в легкие. Он сидел, уставившись в стену, не видя ничего.

– И я слышу звон, – продолжила она, и в ее голосе послышались слезы. – Постоянный, высокий звон. Не во сне! Наяву! Он не проходит! Я была у врачей, они говорят – тиннитус, от стресса. Но это не стресс! Это что-то другое! И сегодня… сегодня я увидела во сне дверь. Деревянную. И на ней висела эта сова. Деревянная сова. А когда я проснулась… – она замолчала, ее дыхание стало прерывистым.

– Что? – выдавил Орлов. – Что случилось, когда вы проснулись?

– Она была у меня в руке, – прошептала она с ужасом. – Я держала ее. Я держала этот кулон. Я его выбросила в мусорный бак на улице! Но я боюсь! Я боюсь, что он вернется! Я боюсь ложиться спать!

Орлов медленно поднял взгляд на сейф, встроенный в стену. Где лежал его, идентичный, кулон. Он был не один. «Логос» выбрал не только его. Он транслировал свои сны другим. Более слабым, более восприимчивым. Или просто случайным людям.

– Алиса, – сказал он, стараясь говорить максимально спокойно. – Где вы сейчас?

– Дома. Я не выхожу. Я боюсь.

– Слушайте меня внимательно. Никому не говорите об этом. Никому. Вы меня понимаете? Это очень важно.

– Но почему? Что происходит?

– Я не знаю, – честно признался Орлов. – Но я пытаюсь это выяснить. Держите телефон при себе. Я позвоню вам позже. И… Алиса. Постарайтесь не спать.

Он положил трубку. Руки его дрожали. Теория о точечном воздействии рушилась. Феномен расползался, как пятно. «Логос» не просто общался с ним. Он… заражал. Распространял свой сон, как вирус. И материальные артефакты были лишь первыми симптомами болезни реальности.

Он должен был увидеть все своими глазами. Найти эту женщину. Увидеть, как феномен проявляется на другом человеке. Это был единственный способ сохранить рассудок и понять масштаб угрозы.

Сказав Марине, что уезжает по личным неотложным делам, он покинул башню. Его автомобиль вынырнул из подземного гаража и погрузился в хаос дневного мегаполиса. Огни рекламных голограмм, толпы людей, поток машин – все это теперь казалось ему хрупким фасадом, театральной декорацией, которую в любой момент мог снести сон пробуждающегося гиганта.

Алиса Горячева жила на окраине города, в одном из спальных районов, застроенных типовыми жилыми комплексами эпохи до биотека. Серые, обшарпанные коробки с бесконечными балконами, заставленными хламом. Воздух здесь был густым и тяжелым от выхлопов и запаха дешевой еды из соседних фастфудов.

Поднявшись на нужный этаж по скрипящему лифту, он нашел дверь. Ему долго не открывали. Наконец, щелкнул замок, и дверь приоткрылась на цепочку. В щели он увидел испуганное молодое лицо с огромными, лихорадочно блестящими глазами. Алиса.

– Профессор? – прошептала она.

– Я, – кивнул он.

Она сняла цепочку и впустила его в небольшую, бедно обставленную квартиру. Воздух был спертым, пахло лекарствами и страхом.

– Где кулон? – сразу спросил Орлов, без предисловий.

– Я сказала, выбросила его! В мусорный бак, во дворе.

– Вы должны были оставить его! Это был вещдок! Доказательство!

– Я испугалась! – она закрыла лицо руками. – Он был… живой. Мне казалось, он смотрит на меня. Эти янтарные глаза…

Орлов сдержал раздражение. Она была жертвой, а не коллегой-ученым.

– Расскажите мне о своих снах. Все, что помните.

Она рассказала. Ее описания в точности совпадали с тем, что он видел в протоколе. Лабиринт. Фарфоровые уши. Звон колокольчиков. И та самая дверь с совой. Но в ее сне была деталь, которой не было в его данных. В ее сне, когда она подходила к двери, из-за нее доносился звук. Не звон, а что-то иное. Какой-то… шепот.

– Что он говорил? – напрягся Орлов.

– Я не разбирала слов. Это был не человеческий язык. Просто поток звуков, тихий, настойчивый. Но в нем было… ожидание.

Орлов почувствовал, как по спине бегут мурашки. «Логос» не просто строил лабиринт. Он поместил в него что-то. Или кого-то.

Внезапно Алиса вздрогнула и схватилась за ухо.

– Снова! – простонала она. – Громче! Слышите?

Орлов не слышал ничего, кроме своего собственного, вечного звона. Но он видел, как ее лицо искажается от боли и ужаса.

– Это пройдет, – бессмысленно успокоил он ее.

– Нет! – она покачала головой, и ее глаза округлились. Она смотрела куда-то в пространство за его спиной. – Он здесь.

– Кто?

– Он. Тот, кто шепчет.

Орлов обернулся. В углу комнаты, в полумраке, ничего не было. Лишь старая торшерная лампа под абажуром.

– Что с ним? Опишите.

– Он… из теней и света. Как сбой на экране. Длинный… очень длинный. И у него… нет лица. Только рот. Рот, который шепчет.

В этот момент в квартире погас свет. Не моргнул, не потускнел – вырубился полностью, погрузив комнату в густые сумерки позднего вечера. Одновременно стих гул холодильника и вентиляции. Воцарилась абсолютная, гробовая тишина. Даже вечный звон в ухе Орлова на мгновение затих, будто прислушиваясь.

И в этой тишине они оба услышали это.

Тихий, шелестящий, едва различимый звук. Он доносился из коридора, ведущего в спальню. Не слова. Не язык. А поток шепота, состоящий из шипящих и свистящих звуков, скрежета и щелчков. В нем была чудовищная, нечеловеческая грамматика.

Алиса вскрикнула и отпрянула к стене, зажимая уши ладонями. Орлов, сердце которого колотилось как бешеное, шагнул вперед, заслоняя ее собой. Его научный ум отчаянно искал объяснение: массовая галлюцинация, вызванная внушением? Акустический обман?