Последний язык

Глава первая: Пыль и код

Архивы Института Внеземной Лингвистики в три часа ночи пахли тлением и надеждой. Запах был сложный: пыль веков, смешанная с озоном работающих серверов, горьковатый аромат переплетного клея и сладковатое дыхание плесени, подтачивающей папки с ксилографическими оттисками с Денеба-Пять. Именно в этом часу, когда даже призраки ученых, якобы бродившие по коридорам, засыпали, доктор Леонид Орлов чувствовал себя наиболее живым.

Его кабинет был похож на логово библиомана-шизофреника. Стеллажи, подпирающие потолок, ломились от фолиантов, табличек, свитков и голографических проекторов. На одном столе лежала глиняная табличка с клинописью шумеров, на соседнем – синеватый кристалл с пульсирующими в глубине значками расы аа'рон. Орлов был не просто лингвистом; он был криптографом, детективом, бредущим по следам умерших цивилизаций. Его специализацией, его навязчивой идеей был Ксиланский Корпус – наследие расы, исчезнувшей за миллион лет до того, как первая обезьяна спустилась с дерева.

Ксилане не оставили скелетов, городов или утвари. Они оставили слова. Сотни тысяч идеально отполированных черных дисков, покрытых спиралями из микроскопических символов. Символов, которые десятилетия сопротивлялись всем попыткам расшифровки. Их называли «Последним Языком», и для Леонида Орлова они были Святым Граалем.

Сегодняшняя ночь ничем не отличалась от сотен предыдущих. Он сидел за своим основным терминалом, в очках дополненной реальности, которые проецировали на его сетчатку бесчисленные слои анализа. На столе перед ним лежал диск, условно обозначенный как «КС-782». Его личный белый китаец.

– Нет, – прошептал он, стирая ладонью пот со лба. – Не «источник света». Не «путь». Не «река».

Он перебирал возможные значения базового символа, напоминающего трезубец, скрещенный с ДНК. Все известные ему лингвистические модели давали сбой. Грамматика ксилан, если она там была, не подчинялась никакой человеческой логике. Не было понятий подлежащего и сказуемого, не было времен, не было падежей. Были только потоки символов, сливающиеся, расходящиеся, образующие странные узоры, которые мозг инстинктивно пытался прочитать как текст, но которые ускользали, как вода сквозь пальцы.

Отчаяние начало подбираться к горлу, холодное и знакомое. Он откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. За вековой пылью архива ему чудился другой запах – запах больничного антисептика. Липы, цветущей за окном палаты. Слабый голос отца, филолога-классика, читающего ему на ночь не сказки, а «Илиаду» в оригинале.

«Сын, язык – это не просто набор слов. Это отпечаток сознания расы. Чтобы понять мертвый язык, нужно думать, как они. Дышать, как они. Видеть мир их глазами».

Леонид открыл глаза. Он смотрел не на символы, а на узор, который они образовывали. Спираль. Она начиналась от края диска и закручивалась к центру. Но это была не просто спираль. Это была фрактальная структура. Каждый виток состоял из меньших витков, те – из еще меньших. И на каждом уровне символы повторялись, но с небольшими вариациями, как тема в музыкальной фуге.

Он скомандовал компьютеру убрать все лингвистические фильтры. Оставить только чистую геометрию. И тогда он это увидел. Не текст. Схему. Чертеж.

Его пальцы затряслись, когда он ввел команду на сопоставление фрактальной структуры диска с известными физическими и математическими моделями. Компьютер молчал несколько секунд, что в его мощностях было равноценно часу раздумий. Затем на экране возникла трехмерная проекция атома гелия.

Леонид ахнул. Узоры не просто совпадали. Они были идентичны схеме электронных облаков, оболочек, вероятностных траекторий. Но не статичной, какой ее рисуют в учебниках. Динамичной. Той, что существует в квантовой реальности.

Сердце заколотилось в груди, сбивая ритм. Он судорожно схватил другой диск, «КС-111», который считали описанием какого-то ритуала. Снова сканирование, снова анализ. На этот раз компьютер выдал совпадение с математическим описанием слабого ядерного взаимодействия в момент распада нейтрона.

Комната поплыла перед глазами. Леонид встал, оперся о стол, пытаясь отдышаться. Это было невероятно. Чудовищно. Ксилане не писали поэм или законов. Они описывали саму ткань реальности. На фундаментальном, субатомном уровне.

Он подошел к сейфу, ввел код и извлек самый ценный, самый загадочный артефакт – «Кодекс Единства», единственный известный многослойный ксиланский диск. Легенда гласила, что его нашли не в общей коллекции, а в отдельной камере, словно он был ключом ко всему остальному.

Аккуратно поместив диск в сканер, он запустил глубокий анализ. Слои информации пошли один за другим. Первый слой, как он теперь понимал, описывал гравитационные константы в локальном пространстве. Второй – свойства электромагнитного поля. Третий… третий был сложнее. Он, казалось, описывал что-то, не имеющее аналогов в человеческой физике. Нечто, связанное с когерентностью волновых функций. С наблюдением.

И тогда Леонид Орлов совершил ошибку, которая изменила все. От волнения, от желания проверить свою безумную гипотезу, он не стал загружать данные в виртуальную симуляцию. Он сделал нечто, строжайше запрещенное протоколом: подключил голосовой синтезатор, способный генерировать звуки в ультразвуковом и инфразвуковом диапазонах, и заставил его «произнести» небольшой, изолированный фрагмент с третьего слоя. Это был даже не предложение. Скорее, фонема. Квант высказывания.

Ничего не произошло.

Выдох, которого он сам не замечал, медленно покинул его легкие. Разочарование, горькое и тяжелое, как свинец, заполнило грудь. Он снова был просто чудаком в пыльной комнате. Он снял очки и потянулся к кружке с остывшим чаем.

И тут его взгляд упал на кружку.

Она была керамическая, темно-синяя, с надписью «Лучший папа». Подарок дочери, Ани, много лет назад. Он собирался поднять ее, но его пальцы сомкнулись в пустоте. Леонид поморгал, не понимая. Кружка стояла на месте. Он потянулся снова, и снова промахнулся. Его рука проходила сквозь нее, как сквозь дым.

Паника, острая и холодная, впилась ему в горло. Он встал, отшатнулся от стола. Кружка по-прежнему стояла, сохраняя форму, цвет, все видимые свойства. Но она не была твердой. Он потянулся к лежавшему рядом планшету – его рука прошла насквозь. Книга, терминал, его собственное кресло – все в радиусе метра от сканера стало фантомом. Невидимой, неосязаемой проекцией.

Он случайно изменил одно из фундаментальных свойств материи – ее твердость, способность сопротивляться проникновению – в локальном объеме своего кабинета. Просто произнеся слово. Нет, не слово. Команду.

Звук, который издал синтезатор, был кодом. А код, как известно, исполняется.

– Боже правый, – выдохнул он, и его голос прозвучал хрипло и чуждо.

Он бросился к терминалу, его пальцы затряслись, ударяя по клавишам. Он отключил синтезатор. Через несколько секунд, которые показались вечностью, кружка с глухим стуком упала на бок, и холодный чай разлился по столу. Реальность с щелчком вернулась на свое место.

Леонид стоял, опираясь о стену, сердце бешено колотилось, в висках стучало. Он смотрел на залитый стол, на черный диск в сканере, и осознание ударило его с силой физического воздействия. Он нашел не просто язык. Он нашел интерфейс. Инструмент. Тот, кто владеет этим языком, не просто описывает реальность. Он ее пишет.

Двери его кабинета с глухим ударом распахнулись. На пороге стояли двое людей в строгих темных костюмах. Они не были похожи на сотрудников службы безопасности Института. В их осанке, во взгляде была та бесстрастная, абсолютная уверенность, что бывает только у людей, обладающих безраздельной властью.

– Доктор Орлов? – сказал тот, что был спереди. Его голос был ровным, без эмоций. – Меня зовут Артем. Мы из Федеральной службы космической безопасности. Вам необходимо пройти с нами. Ваши исследования представляют угрозу государственной безопасности.

Леонид метнул взгляд на терминал, на диск. Они знали. Каким-то образом они знали.

– Я… я не могу сейчас, – пробормотал он. – Идет важный эксперимент.

– Эксперимент завершен, – парировал Артем. Он сделал шаг вперед, и его тень упала на Леонида. – Мы знаем, что вы активировали артефакт. У нас есть свои источники. Теперь это дело национальной важности. Пожалуйста, не заставляйте нас применять силу.

Второй агент мягко, но недвусмысленно взял Леонида под локоть. Протестовать было бесполезно. Его вели, как мальчишку. На прощание он успел бросить взгляд на свой кабинет, на разлитый чай, на черный диск, лежавший в сканере. Его жизнь лингвиста-затворника кончилась. Начиналось что-то другое. Что-то пугающее.

Его провели по пустынным коридорам к служебному лифту, который умчал их вниз, в подземный гараж. Там ждал неприметный черный внедорожник с тонированными стеклами. Когда машина тронулась и выехала из гаража на ночные улицы Москвы, Леонид смотрел в окно на мелькающие огни. Город жил своей обычной жизнью, не подозревая, что в его лабораториях родилось нечто, способное переписать сами законы его существования.

Артем, сидевший рядом на заднем сиденье, повернулся к нему.

– Не стоит воспринимать это как арест, доктор. Скорее, как приглашение. Приглашение на самую важную работу в вашей жизни. И, возможно, последнюю.

– Что вы хотите? – тихо спросил Леонид.

– Вы доказали, что Ксиланский Корпус – это не исторический курьез. Это оружие. Или инструмент. Разница зависит от того, в чьих он руках. Наши аналитики много лет предполагали нечто подобное. Ваш сегодняшний… успех стал окончательным подтверждением.

– Какие аналитики? Вы же не лингвисты.

Артем слабо улыбнулся.

– Лингвисты – это те, кто читает слова. Мы же интересуемся последствиями. Вы только что стерли грань между словом и делом, между теорией и практикой. Представьте, что будет, если эта технология попадет в руки не тем людям. Террористам. Другим государствам. Вы создали ключ от всех дверей, доктор Орлов. И наша задача – не дать этому ключу попасть в чужие руки. И решить, какую дверь мы откроем первой.

Внезапно внедорожник резко дернулся и заскрежетал тормозами. Раздался оглушительный удар, и Леонида швырнуло вперед. Стекло забусилось паутиной трещин. Крики, выстрелы на улице.

– Засада! – крикнул водитель, и его голос был полон не столько страха, сколько ярости.

Артем мгновенно выхватил пистолет. Его напарник вывалился из другой двери, заняв позицию.

– Сидите сзади! – рявкнул Артем Леониду.

Но Леонид не слушал. Он смотрел вперед, сквозь треснувшее лобовое стекло. На дороге, перегородив ее, стоял другой автомобиль. Возле него двигались темные фигуры в масках. Их оружия были странной, незнакомой конструкции. Один из нападавших поднял руку, и в воздухе заплясала сфера из чистого света. Она шипела, как раскаленный металл, опущенный в воду, и от нее расходились волны невыносимого жара.

Они не просто стреляют, с пронзительной ясностью подумал Леонид. Они используют ее. Используют силу языка.

Сфера света рванулась вперед и врезалась в капот их внедорожника. Металл не взорвался, не расплавился. Он просто… рассыпался. Рассыпался на триллионы микроскопических черных кубиков, как пиксели на старом экране. Двигатель заглох, и в наступившей тишине было слышно только шипение исчезающей материи и тяжелое дыхание Артема.

– Они не наши, – сквозь зубы проговорил агент. – Это не ФСКБ. И не военные.

Один из нападавших, высокий и худой, неспешной походкой направился к их машине. Он не держал оружия. В его руке был небольшой планшет, с которого на них смотрел знакомый спиральный узор.

Леонид почувствовал, как по спине бегут мурашки. Это была охота. На него. И за ним охотились не бюрократы из спецслужб, а те, кто уже понимал силу «Последнего Языка». Те, кто был готов его применять.

Артем выстрелил. Пуля, предназначенная нападавшему, на полпути замерла в воздухе, зависла, словно в толстом стекле, а затем медленно упала на асфальт.

Высокий человек поднял планшет. Его губы шевельнулись. Он что-то произносил. Шепотом. На языке ксилан.

Воздух вокруг внедорожника сгустился, стал вязким. Леониду стало трудно дышать, как будто его легкие заполнились медом. Он видел, как Артем пытался поднять пистолет, но его рука двигалась с чудовищной медленностью, преодолевая невидимое сопротивление.

Смерть приближалась. Медленная, неумолимая, бесшумная. Она сжимала их в тиски измененной физики.

И тут с Леонидом что-то произошло. Паника, страх, отчаяние – все это куда-то ушло. Осталась только ярость. Чистая, первобытная ярость загнанного зверя. Он не позволит этому случиться. Он не даст им взять себя. Не даст взять знание.

Он не помнил, как это пришло ему в голову. Это было инстинктивно. Как крик. Он не знал значений, не понимал грамматики. Но он видел узор. Узор, который описывал когерентность. Тот самый, с третьего слоя «Кодекса Единства». Он смотрел на него всего несколько минут назад.

Закрыв глаза, он представил его с абсолютной четкостью. Не как последовательность символов, а как идею. Как желание. Желание, чтобы все остановилось. Чтобы законы физики, которые они так грубо искажали, вернулись к своему исходному состоянию. Чтобы вязкость воздуха исчезла.

И он это произнес.

Это не было слово. Это был звук, родившийся где-то в глубине его существа, в том месте, где сознание встречается с материей. Звук, который не должен был способен издать человеческий голос. Нечто среднее между щелчком, выдохом и мыслью.

– 'Ктхаа'.

Звук был тихим, но он, казалось, вобрал в себя всю тишину мира. Он прошел сквозь стекло, сквозь металл, и расцвел в воздухе перед внедорожником сферой абсолютной пустоты.

Сфера была не черной. Она была… ничем. Отсутствием всего. Она поглотила шепот нападавшего, поглотила сгустившийся воздух.

И наступила тишина. Настоящая.

Движение нападавшего с планшетом прервалось. Он резко отшатнулся, и в его глазах мелькнуло нечто – не страх, а скорее шок, смешанный с жадным интересом. Он смотрел прямо на Леонида.

Воздух снова стал прозрачным и текучим. Артем, наконец подняв пистолет, выпустил всю обойму в нападавшего. Тот, не пытаясь больше контратаковать, бросился назад, к своей машине. Его люди последовали за ним. Через секунду их автомобиль рванул с места и исчез в ночи.

Наступила тишина, нарушаемая только шипением остывающего металла и прерывистым дыханием Артема. Он повернулся к Леониду. Его лицо было бледным, взгляд – острым, как лезвие.

– Что это было, Орлов? – его голос дрожал от сдержанных эмоций. – Что ты сделал?

Леонид не отвечал. Он сидел, прижавшись спиной к сиденью, и смотрел на свои руки. Они тряслись. Но не от страха. От странного, непонятного восторга. От ужаса перед самим собой.

Он не просто расшифровал язык. Он его почувствовал. И тело его запомнило.

– Я… – он сглотнул. – Я отменил его команду.

Артем долго смотрел на него, и в его глазах что-то менялось. Исчезало отношение к ученому как к ценного, но беспомощному активу. Появлялось нечто другое. Осторожность. Почти страх.

– Значит, ты и есть оружие, – тихо произнес агент.

Сирены приближались. Свет проблесковых маячков уже заливал улицу. Но для Леонида Орлова мир сузился до одного осознания. Он был уже не лингвистом. Он был носителем. Живым носителем силы, которой не понимал. Силы, которая могла переписать реальность, но которая, он чувствовал это кожей, требовала платы. И охота на него только началась.

Глава вторая: Тишина за стеклом

Сирены выли за спиной, как стая механических шакалов, но внутри автомобиля воцарилась гробовая тишина. Она была густой, звенящей, нарушаемой лишь прерывистым дыханием Артема и ровным гудением двигателя их нового транспорта – бронированного фургона с затемненными стеклами, примчавшегося через пять минут после нападения.

Леонид сидел, сгорбившись, на жестком сиденье, уставившись в свои руки. Они больше не дрожали. Теперь они были холодными и чужими, как инструменты хирурга после сложной операции. В ушах стоял тот самый звук – «’Ктхаа’». Он отдавался в костях, в висках, в самой глубине сознания. Это был не звук, который он слышал, а звук, который он создал. И последствия его создания были куда страшнее, чем сама перестрелка.

Он убил человека.

Не пулей, не ножом. Изменением локального физического закона. Тот высокий атакующий с планшетом… когда Леонид инстинктивно «отменил» его команду, сфера пустоты, порожденная его собственным выкриком, не просто поглотила эффект. Она, как ему сейчас отчетливо вспоминалось, на долю секунды коснулась левой руки нападавшего. Рука не исчезла. Она… перестала быть живой. Не превратилась в труп, нет. Она стала инертной материей, как камень или пластик. Кость, мышцы, кожа – все еще была на месте, но биологический процесс в них оборвался мгновенно и безвозвратно. Человек отступил, держась за свою мертвую, холодную конечность, его глаза полые ужасом, который не имел ничего общего с болью. Это был ужас перед абсолютным, немыслимым нарушением естественного порядка.

– Ты уверен, что не знаешь, кто они? – голос Артема был хриплым, но твердым. Он уже пришел в себя, его пистолет лежал на коленях, ствол все еще теплый.

Леонид медленно покачал головой, не отрывая взгляда от рук.

– Они использовали язык. Так же, как я. Но… более осознанно. У них был планшет с символами. Они читали их.

– Значит, ты не первый, – констатировал Артем. – И не самый опытный. Черт. Это меняет все.

Фургон резко свернул, въехал в какой-то туннель, и через минуту они остановились. Двери распахнулись, открыв вид не на улицу, а на огромный подземный ангар, залитый холодным светом люминесцентных ламп. Стоял запах бетона, машинного масла и стерильной чистоты. Их встретила группа людей в такой же темной форме, что и Артем, но с более серьезным вооружением.

– Доктор Орлов, пройдете с нами, – сказал один из них, и в его тоне не было места для дискуссий.

Его провели по длинным, безликим коридорам, мимо бронированных дверей с кодовыми замками. Никаких опознавательных знаков, никаких окон. Это было бункером. Лабиринтом, вырытым глубоко под землей. Наконец, его ввели в помещение, которое представляло собой нечто среднее между лабораторией и роскошными апартаментами. Здесь были и сложные медицинские сканеры, и аналитические терминалы, и мягкий диван, и даже небольшая кухня. На столе стояла еда – что-то вроде рациона для космонавтов, но выглядевшее аппетитно.

– Это ваши новые апартаменты, доктор, – сказал Артем, останавливаясь на пороге. – И ваша новая лаборатория. Все, что вам нужно для работы, будет доставлено сюда. Включая ваши личные вещи из архива.

– Вы принесли диски? – быстро спросил Леонид, и в его голосе впервые прозвучала надежда.

– «Кодекс Единства» и несколько других образцов уже здесь. Остальные будут доставлены в течение суток.

– А кто эти люди? Те, что напали? Вы их нашли?

Лицо Артема стало непроницаемым.

– Это не ваша забота. Ваша задача – работать. Мы предоставим вам все необходимое. Взамен вы будете делиться всеми результатами. И… воздержитесь от неподконтрольных экспериментов.

Он кивнул, и дверь за ним беззвучно закрылась. Леонид услышал щелчок замка. Он был не гостем. Он был ценным пленником.

Он подошел к столу, машинально взял упаковку с едой, но есть не стал. Вместо этого он подошел к одной из стен. Она выглядела как гладкая белая поверхность, но на ощупь оказалась холодным, слегка вибрирующим металлом. Он постучал. Глухой, тяжелый звук. Никакой надежды на побег.

Он был в клетке. Но клетка эта была обустроена для того, чтобы он мог творить. Чтобы он мог развивать в себе то оружие, которым он, сам того не желая, стал.

Первые несколько дней прошли в тумане медицинских обследований и бесконечных допросов. Вернее, не допросов, а «бесед». С ним разговаривали разные люди: военные, ученые, психологи. Все они хотели одного – понять механизм его способности.

– Как вы это сделали? Опишите ощущения.

– Это было похоже на пение? На мысль? На желание?

– Что вы чувствовали до, во время и после?

– Можете повторить?

На последний вопрос он всегда отвечал отрицательно. Он и правда не мог. Та спонтанная вспышка была подобна крику младенца – примитивному, инстинктивному, неконтролируемому. Попытки воспроизвести тот самый звук «’Ктхаа’» ни к чему не приводили. Он просто выдыхал воздух. Реальность оставалась непоколебимой.

Его подключили к датчикам, снимающим энцефалограмму, томографу, отслеживающему активность мозга в режиме реального времени, и кучке других устройств, названия которых он не знал. Он сидел в своей камере-лаборатории и смотрел на голографическую проекцию «Кодекса Единства», пытаясь силой воли вызвать хоть какой-то отклик. Ничего.

Отчаяние возвращалось. Его уникальность оказалась одноразовой. Он был стрекозой, случайно залетевшей в сложный механизм, и сумевшей одним взмахом крыла его остановить, но не способной понять его устройство.

Его навещал психолог, женщина лет пятидесяти с спокойным, умным лицом и пронзительными серыми глазами. Ее звали доктор Ирина Семенова.

– Вы пытаетесь думать, Леонид Матвеевич, – сказала она как-то раз, наблюдая, как он в очередной раз безуспешно пялится на символы. – Вы пытаетесь применить интеллект. А в тот момент, в машине, вы действовали на инстинкте. На эмоции. Страх. Ярость. Желание выжить.

– Вы предлагаете мне злиться? – с горькой усмешкой спросил он.

– Я предлагаю вам вспомнить то состояние. Не сам звук, а то, что было до него. Ту… пустоту, из которой он родился.

После ее ухода он долго сидел в темноте, отключив все проекции. Вспоминал. Не звук. А то, что было внутри. Чувство абсолютной беспомощности, смешанное с яростью. Желание, чтобы все это прекратилось. Желание не просто выжить, а отменить происходящее. Стереть его, как ошибочную строку кода.

Он снова представил себе узор третьего слоя. Но на этот раз он не анализировал его. Он просто позволил ему быть. Позволил ему звучать в тишине своего разума. Он не пытался его понять. Он пытался его почувствовать.

И тогда произошло нечто. Сначала едва заметное. Кончики его пальцев на левой руке слегка зачесались. Он открыл глаза и ахнул. Кожа на его пальцах на глазах становилась прозрачной, как тончайший лед. Он видел сквозь нее кости, сухожилия, кровеносные сосуды. Это длилось не больше секунды, а затем все вернулось в норму.

Он не произносил ни звука. Он только подумал. Слился с узором.

Сердце заколотилось, но на этот раз не от страха, а от восторга. Он нашел ключ. Интеллект был препятствием. Язык ксилан был языком интуиции, намерения, воли. Он был прямым проводником между сознанием и реальностью, минуя сложные нейронные пути, отвечающие за логику и речь.

Он снова закрыл глаза, снова погрузился в то состояние полусна-полубдения, где мысль и материя были еще не разделены. Он снова представил узор, на этот раз связанный с электромагнитными свойствами. Он думал о свете.

Над его столом, в метре от него, воздух начал мерцать. Сначала слабо, как от далекой молнии, затем ярче. Возник шар холодного белого пламени, размером с теннисный мяч. Он висел в воздухе, беззвучно излучая свет. Леонид чувствовал его. Чувствовал, как будто это была часть его самого, его воли, материализованная в пространстве.

Он позволил ему висеть несколько секунд, наслаждаясь немыслимой властью, а затем просто… отпустил мысль. Шар исчез.

Он мог это делать. Осознанно.

В тот же вечер к нему пришел Артем. Не один. С ним был другой человек, высокий, сухопарый, с лицом, изборожденным глубокими морщинами, и пронзительными голубыми глазами, в которых читался холодный, расчетливый ум. Он был в генеральской форме, но без каких-либо знаков отличия.

– Доктор Орлов, – произнес незнакомец, и его голос был низким, властным, привыкшим к повиновению. – Я генерал Кротов. Руковожу этим проектом. Мне сказали, что у вас сегодня был прорыв.

Леонид молча кивнул. Он не хотел делиться, но понимал, что за ним наблюдают каждую секунду. Отказаться было невозможно.

– Продемонстрируйте, – приказал Кротов. Это не была просьба.

Леонид почувствовал сопротивление внутри себя. Его открытие было интимным, хрупким. Отдавать его этим людям, превращать в цирковой трюк, казалось кощунством. Но он посмотрел в холодные глаза генерала и понял, что у него нет выбора.

Он перевел взгляд на металлический стакан с водой, стоявший на столе. Он снова погрузился в себя, нашел тот же «световой» узор в памяти и мягко, без ярости и отчаяния, применил его. Над стаканом возник тот же шар холодного пламени.

Генерал Кротов не моргнул. На его лице не отразилось ни удивления, ни восторга.