© А.Л. Легат, текст, 2025
© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2025
I. Долги и старые вдовы
– Вам этхо ш рук не ш-шойдет-х!
Четыре гостя в подвале. Один – лишний.
Он сидел в полумраке на расшатанном стуле и угрожал. Я видела его вчера: за столом в гостиной, у камина. В дорогом акетоне и с кружевом на рукавах. Он красиво улыбался, показывая белые зубы без пропусков. Весь ухоженный, надушенный – выглядел дороже, чем стоил. Зачем-то хвалил еду и назвал Гуло остолопом.
Сейчас остолоп стоял позади и придерживал его за плечо.
Некоторых гостей в нашем доме видели всего один раз. Этого хорошо стригли и мыли перед тем, как он пошел против моего отца. Безнадежный красивый дурак. Сидит, лишенный всякой чести: нагой, в синяках и ссадинах. Только на бедра ему набросили старую тряпку, которой обычно моют полы или вытирают рвоту со столешниц в бараке. Если бы не я, этой тряпки бы там не было. Отец все еще считал, что я слаба.
– Иш-ш-пот семли дош-штанут, – почти крикнул вчерашний гость, сегодняшний пленник.
Отец повернулся ко мне, присел на одно колено. Его рука не дрогнула, когда он обхватил мою ладонь.
– Бельчонок, слушай очень внимательно…
– Всдерхнут на вее!
– …это будет наш самый большой секрет. Дай слово, что никогда о нем не расскажешь.
– Да, отец.
Не стоило и спрашивать: в отличие от мамы, я всегда на его стороне. Отец поднялся с колена.
– Покажи, – он кивнул нашему псу – Гуло.
Тот вытянул руку пленника: потемневшую, распухшую, с торчащими в разные стороны пальцами, точно лапа у старой зарубленной курицы.
– Прикоснись, – чуть мягче сказал отец и подвел меня ближе.
Пленник завыл. Я поджала губы и провела пальцами по распухшей коже у запястья. Трогать дохлую крысу и то приятнее, чем людей, которых запирает отец.
– Выше, у ладони. Вот так. Чувствуешь?
Нос поморщился сам собой. Кривые линии. Метка, как на быках в загоне. Человек-бык. Я прыснула – и тут же опустила глаза в пол. Взрослые не смеются как дураки.
– Да, отец.
– Запомни ее как следует.
– Два кружка и две черты. Как два солнца и два горизонта, – зачем-то добавила я. – Мать двойного солнца?
Пленник всхлипнул и замычал. Отец покачал головой:
– Может, и так, только священники не носят меток, бельчонок.
«Бельчонок». Называл меня, будто я совсем мала и на меня нельзя положиться.
– Тогда кто он?
– Служит Его Величеству, – добавил Гуло.
– Это ложь, – поправил его отец.
– Гх, н-нет, в-все так, миледи, послуш…
Гуло ударил одной рукой, наотмашь. А второй придерживал стул. Голова пленника качнулась в сторону, на стене застыли брызги.
– Гху, рвг-лх, – подбородок пленника коснулся груди.
Отец встал между нами.
– Слушай внимательно, бельчонок. Нет большего горя, чем повстречаться с носителем метки. С этого дня не подпускай ни одного из них слишком близко.
По лицу человека, которого положено бояться, ручьями стекал пот. А в его глазах стояли слезы. Уже больше страха, чем зла.
Ничего не понятно. Мама ничего не понимала и не задавала никаких вопросов. Именно потому мы с отцом остались одни во всем мире. И Гуло, но он пес.
– С меткой… но как я их узнаю, отец?
Пленник всхлипнул, Гуло снова поднял руку для удара.
– Со временем ты научишься отличать полезных людей от отбросов. Слугу от хозяина, друга от врага.
Враг не выглядел угрожающим, опасным или сильным. Но я все равно нахмурилась и скривила лицо. Мама не верила отцу, не понимала. Даже если я не понимаю, ни одно его слово не пройдет мимо.
Вера. Отец никогда не бывает не прав.
На стуле, сгорбившись, сидел опасный человек, который выглядел слабым. Запутывал, лгал. Змея, вылезшая из тени.
– …И если ваши пути пересеклись, – отец чуть повернул голову в сторону пленника. Тот широко распахнул глаза и снова замычал. – Если встретится тебе отмеченный этим знаком, пусть твое сердце не знает пощады. Повтори за мной.
Отец сжал мою ладонь так же крепко, как сжимал руки матери перед тем, как попрощаться навсегда.
– Встретив врага, я не должна знать пощады, – перетерпев боль, ответила я.
– Гпр-рошу ф-фас, пхош-шалу…
Гуло ударил врага ладонью. И посмотрел на меня взглядом, полным жалости. Так, будто я была слабой и никчемной. Хуже хромого пса.
– Слушай внимательно и запоминай, – рука отца легла на мое плечо. – Никто не должен увидеть вас вместе.
Пленник всхлипнул и дернулся на стуле. Я кивнула.
– В вашу первую встречу враг не должен назвать тебя по имени.
Я кивнула еще раз.
– И эта встреча должна стать для него последней.
– Пж-а-алста, – заскулил совсем не страшно страшный человек, – гсп-дшин когл…
– Повтори, – строго сказал отец.
Я подняла подбородок выше.
– Человек с меткой – мой враг. Если он подойдет слишком близко, но не назовет моего имени, я должна отдать его псам.
– Пвжалста, – стул скрипнул, грязные стопы заскребли по полу, пытаясь сдвинуть мебель. – Пвршу!
– Гуло, – коротко бросил отец.
Пес наклонился над пленником, обхватил его голову.
– Нгет-нхе!..
Хрусть! Что-то сломалось, и враг перестал быть страшным.
Отец посмотрел мне в глаза. Очень усталый, тяжелый взгляд. Усталость, причину которой я обязательно узнаю, когда стану женой.
– Его одежду уже сожгли, и ты в будущем поступишь так же, – сказал отец.
– Я сожгу все вещи врага и… избавлюсь от его коня, если он приедет верхом, – с вызовом ответила я.
– Ты и правда мой бельчонок, – обычно отец улыбался, когда хвалил и обнимал. Но не сегодня, не в этот раз.
Под моим врагом растеклась смешная позорная лужа. Гуло поднял тело одной рукой, будто держал тюк с соломой, и стал подниматься по лестнице. Он нелепо сутулился, едва умещаясь под низким потолком и балками. Распухшие руки с клеймом волочились по ступеням, слегка подскакивая на каждом шаге. Взвизгнули петли двери, и Гуло исчез во тьме.
– От тела не должно остаться ни одной кости. – Отец придвинул меня ближе и сказал совсем тихо. – О том, что вы встретились, должны знать только ты и я.
Я повторила:
– Никто не узнает.
И мы вышли в ночь. Крупная тень – Гуло и его ноша – двигалась к хлеву, срезая путь по грязи. Мы шли следом, но не как псы: по садовой тропинке, чтобы не испачкать обувь.
– Пора ложиться, бельчонок, – отец хотел меня прогнать.
Не замечал, что я уже доросла до его плеча. Селяне болтали, что наша семья не удалась ростом. Я знала, что во всем Криге не было человека выше, чем мой отец. А скоро – не будет и в целой Воснии.
– Тем летом больная птица упала в загон, – сказала я.
Отец вздохнул, но не настоял на своем.
– От нее не осталось даже перьев. Я видела. Я не боюсь.
В молчании мы продолжали идти.
– Иногда ты так похожа на свою мать…
«Только я никогда не погибну так глупо, как она», – промолчала я.
Отец умен и всегда желает лучшего своей семье. Даже псам. Потому я всегда буду рядом. Буду делать то, что нужно. Буду верить. Верю.
Скот в хлеву спал, только стрекотали кузнечики и гудел ветер. Свежий корм перекинули через ограду, и с тихим всплеском он упал в нечистоты. В хлеве проснулась жизнь.
– Они голодны даже ночью, миледи.
Гуло обернулся и встал так, чтобы я не видела трапезу. Свиньи не знали манер. Даже в черноте ночи блестели их мокрые рыльца. Пес всегда считал меня слабой, потому что ничего не понимал.
Я спросила шепотом:
– Отец, но что, если гость назвал бы меня по имени?
– Это бы значило, что они выбрали тебя.
Я дернула подбородком:
– И что тогда?..
За оградой чавкали свиньи. Гуло еле слышно напевал себе под нос. А может, молился. Отец опустился на оба колена, в самую грязь, и обнял меня так, что стало тяжело дышать.
– Тогда только боги смогли бы нам помочь, Сьюзан.
Такого голоса я боялась больше, чем всех врагов, вместе взятых.
На следующее утро вместо Гуло нас охранял новый пес. Отец ничего не сказал. В тот день он поверил, что я уже достаточно выросла, чтобы понимать все с первого раза.
Сьюзан Коул. Через двенадцать лет, Волок
– Я вам сказал, милейшие: у меня ничего нет, – в голосе Руфуса проступали истерические ноты.
Любому пьянице в Волоке было известно, что «милейшими» моих псов не назвала бы и Мать двойного солнца, воплощение милосердия. Неразговорчивый горец-каторжник и безмозглый мясник, который строит из себя рыцаря. Горе-охранники. Цепные псы.
Вуд молча ждал драки. Джереми по-хозяйски водил пальцем по опустевшим полкам серванта. В один из дней этот лоботряс поймает стрелу, засмотревшись на паутину в углах. Я обвела взглядом темную комнату. Паутины здесь и впрямь было в достатке.
Человек без дела вполне может навести чистоту. Впрочем, именно из-за лени этот слизняк – Руфус Венир – и влез в долги.
– …говорю и в третий раз: я гол как сокол!
Наглая ложь. Этот разговор шел уже пятый сезон, а у него все еще остались портки, рубаха и обувь.
– Миледи, – Руфус начал пресмыкаться, – я устал повторяться. Ничего у меня нет и не возьмется из ничего хоть что-то, поймите…
Возможно, все графы – отменные лжецы.
– Вы прекрасно знаете, что именно у вас есть, господин Венир, – напомнила я.
«И мы знаем об этом не меньше вашего, особенно после того, как мой отец пьянствовал с вами около пятнадцати лет назад».
Лицо Венира сделалось болезненно-серым.
– Позвольте, – выпалил он, – Сьюзан… э-э… миледи Коул! Вам должно быть прекрасно известно, что наделы не являются каким-то горшком, э-э, товаром для купца или обновкой, которую передают из прихоти…
Из щелей у окна страшно дуло. Я прошла в комнату, приблизилась к столу, и Джереми тут же протер единственный стул краем своего плаща.
Руфус заговорил громче:
– И если так станется, что землею станут торговать или, быть может, оставлять любой черни за пару серебряков, – от этого слова его лицо перекосилось, – если лорды и Его величество больше не распоряжаются землей, как прежде… что будет с нашим краем, Воснией?
Стул скрипнул. Руфус стал заискивать:
– Или с домом Восходов, миледи?..
Я деликатно улыбнулась. С одной стороны, благодаря Восходам наш банк в Волоке начал процветать. С другой – Восходы и Долы вызывали во мне лишь один интерес: на каких условиях любой из ставленников захочет взять займ. Я подыграла.
– Что станется, господин Венир?
Хозяин дома распалялся:
– Форменное безобразие! Мы уподобимся этим дикарям, обитателям болот. Нет, даже хуже! Восния всегда была королевством, а не… э-э, купечеством, не каким-нибудь рынком, знаете ли. Камня на камне не останется, будьте уверены. Сегодня они раскупят наделы, а завтра, того гляди, купят и вас, как какую-нибудь, простите, крестьянку! Дочь горшечника! Свинопаса! Не станет и вашего банка…
– А может, наконец отпадет нужда проливать кровь за право распоряжаться землей? – чуть улыбнулась я.
– Так было век назад, и не нам с вами судить, миледи, о том…
– Старые порядки на то и стары, – я переплела пальцы рук, чтобы погреть ладони, – они дряхлеют, господин Венир. Такова жизнь: дряхлое увядает, чтобы уступить место новому, сильному, полному жизни. Край, где почитают дряхлость, становится кладбищем.
– Помилуйте, Сью… э-э, миледи Коул! Вы же разумная женщина, и…
– Именно потому я здесь. Протягиваю вам руку помощи. Вы разорены, господин Венир. Независимо от того, как ведут дела Долы, Восходы или что покупает чернь. Я предлагаю лучшее решение…
– Как предложили в тот проклятый год?! – Венир потерял лицо.
– Вы нуждались в помощи, и вам ее оказали.
Признаться, так быстро истратить все, что предложил контракт, – настоящий талант. За каких-то пять лет! Что нужно делать: не вылезать из борделей, завтракать породистыми скакунами? Играть в карты на сотни золотых? Подавать беднякам?
Восния обречена.
– Помощи?! – вскрикнул Венир. – Да тогда я был сказочно богат! До встречи с вашим семейством…
«Уже в те времена задолжал около двух тысяч каким-то наемникам из Гарготты. И до сих пор не сознался за что».
Вуд молчал, не показывая никакого интереса к происходящему. Его волновало одно: когда можно приступить к делу и пустить кровь. Почему-то мужчины, прибывшие с гор, всегда желали утвердиться. Если сегодня крови не будет, Вуд приступит к оскорблениям, чтобы начать драку.
Удивительно, но эти псы – Джереми и Вуд – продержались дольше всех. Возможно, я становлюсь слишком мягкой.
Я резко поднялась и расправила складки на платье.
– Дело ваше, господин Венир. В конце концов, кто мы с вами такие, чтобы нарушать естественный порядок вещей! Сегодня же я обращусь в суд Его Величества с просьбой разрешить наш спор. Уверена, справедливость восторжествует, сохранив устои нашего общества, на котором и держится благополучие всех и каждого…
Венир уже позеленел. Впрочем, в петле он будет выглядеть еще хуже. Одному солнцу известно, отчего в Воснии предпочитают повешения.
– Вы… вы и вправду собираетесь… – Он прервался и уперся рукой в старую балку. Я с опаской посмотрела на потолок. Удивительно, что мы все еще живы.
Вуд хохотнул. Почуял расправу.
– Боюсь, традиции и законы нашего общества не оставляют мне иного выбора. – Я посмотрела на Джереми: тот гнул спину, стараясь выглядеть благородным. – Все-таки, это наша четвертая встреча со дня последней выплаты.
Петля так петля. Люди часто выбирают худшее, полагаясь на удачу. Даже когда очевидно, что никакой удачи у тебя не было пятый год.
– Но, миледи, вы…
Я пошевелила пальцами ног и поежилась – в доме постоянно гуляли сквозняки.
– Доброго вечера, господин Венир. Постарайтесь заделать щели у окон.
Вуд включился в беседу:
– Да-да, зима, сказывают, грядет холоднющая. Долгая.
Джереми уже приоткрыл дверь в город, и ледяная осень заколыхала паутину в углах. От порога разбегалась уличная пыль.
– Проклятье. Святые мученики! Будь по-вашему, – еле слышно ответил Венир и рухнул задницей на кованый сундук. Задница его уже давно не была столь велика, как в былые годы.
– Чего-чего? – громко уточнил Вуд, ибо больше всего любил именно эту часть беседы. Унижения.
– Я согласен, раздери их всех боров! Давайте сюда ваши бумаги или что там… Святые мученики и их доброта, да простит меня милосердная Мать солнца…
А граф еще не потерял последний ум. Пытается торговаться, подловить меня.
– Никаких бумаг. Я буду ждать вас в главном здании «Арифлии и Коул». – Руфус показался в этот миг совсем старым и немощным. – После полудня.
Он покачал головой. Сквозняк так и завывал, прорываясь сквозь щели и распахнутую настежь дверь. Вуд наслаждался больше всех – этот крупный горец, не знающий холода. Должно быть, его родили в снегу.
– Без бумаг? Явиться лично?.. Все по закону, скажете? – Руфус придержал ворот рубахи, стараясь сохранить тепло.
– Законы созданы людям в помощь, не так ли? Я рада, что даже в столь тяжелые времена мы можем помочь друг другу, господин Венир. Не заставляйте меня ждать до темноты, – я подарила ему улыбку. Ту, которую ждет человек, чья жизнь оказалась в твоих руках. Ту, которая на самом деле ничего не стоит и ничего не обещает. Крохотное оружие большой власти.
– Я никогда не опаздываю, миледи Коул, – прохрипел он.
«Еще бы! С тех пор как тебе совершенно нечего делать, кроме кутежа в долг».
– Вот и славненько. – Вуд вместо улыбки знал только как скалиться и щериться. Я вышла на улицу, пытаясь решить, какая из его гримас казалась мне менее отвратительной.
– Стойте!
За спиной захрустели шаги. До чего же грязный пол…
– Погодите! – Венир встал на пороге и ухватил меня за рукав.
Я остановилась, посмотрела из-за плеча. Станет ли торговаться, молить или упрется рогом, полагая, что у него остался выбор? Пусть не питает надежд. Эту роскошь себе могу позволить только я.
– Скажите ради всего святого, миледи, – лицо Руфуса скривилось, – когда и почему вы сделались такой сукой?
Вуд сделал шаг вперед и уже вцепился в свою палицу. Я коснулась пса и слегка мотнула головой.
– До встречи, господин Венир. – Рукав бесшумно выскользнул из чужих пальцев. – Не забудьте одеться перед выходом.
Старый приятель моего отца осмотрел заношенную рубаху с дорогой вышивкой, протертые портки, которые висели на его исхудавшем теле, и растрескавшиеся сапоги из воловьей кожи. На подгибе еще можно было различить тиснение, признак былого достатка.
Мы оставили разоренного графа в молчании и не оборачивались. За поворотом на главную улицу, откуда виднелся банк, Джереми начал подлизываться:
– Вы улыбаетесь. Да? Верно, так и есть. Он вас чем-то развеселил, миледи?
Тяжелые времена. Мои псы больше крутятся перед носом и паясничают, нежели выполняют свою работу. Вуд коротко отрезал:
– Ничего смешного.
Мы прошли кабак, и я улыбнулась еще шире:
– «Сука», ну надо же!
Джереми снова изобразил нечто, что в его голове должно вызывать восхищение окружающих:
– Неслыханная дерзость! – его здоровенный кулак испугал прохожих. – Да за одно это его стоило бы вздернуть! Позвольте мне вернуться и потолковать с этим ублю…
– Обычно меня называют гораздо хуже, – я пожала плечами и добавила: – Приятно… все-таки.
Лэйн Тахари. Оксол, северная Восния, в то же время
Лезвие прошло у самого горла. Чирк. Опустилось ниже и снова пошло наверх. Зацепило кожу, холод стали обжег щеку. Ш-шух. И снова вниз. Если сидеть с прикрытыми глазами, становится только страшнее.
Главное – не дергаться и не крутить головой.
– Усе готово, ваше благородие! – прохрипел старый цирюльник и неаккуратно стал обтирать мое лицо.
Я взял полотенце из его рук и убрал мыльную пену у воротника.
– Глядитесь.
Небольшое зеркало было забрызгано не только пеной. Я отвел взгляд, стараясь не думать о происхождении других пятен. Из мутного стекла на меня смотрел будто чужой человек. Когда-то его звали первым мечником Крига, чужаком и болваном, цепным псом на службе у отбросов Варда. Звали и сыном палача. Он мог бы стать сотником, землевладельцем или просто счастливым человеком.
Вместо этого он сидел в грязной цирюльне, с последними медяками на поясе. Наряженный как на гребаную свадьбу.
– Как вам, милсдари? – спросил старик, не особо тщательно сполоснув бритву.
Рут, будь он проклят за все свои идеи, выглядел довольным.
– Сойдет, – одобрил он.
Когда-то меня так одевали перед встречей с консулами, на острове. Я клялся матери, что вырасту и никогда не влезу в нарядное тряпье. И вот что делается со старыми клятвами.
Консулы бы оценили: выкрашенный лен с дорогой толстой нитью вдоль обшлага. Темно-зеленый плащ, будто его соткали из скошенной травы. Приталенный крой, еще более узкие сапоги: явно для тех, кто не отходит от дома дальше сотни шагов. Словом, во всем Оксоле я находил одно верное сходство.
– Я похож на дешевую шлюху.
Рут поперхнулся: должно быть, решил, что я его развлекаю. Что взять с пьяницы?
– Тоже мне горе, миленькое дело! Готов спорить, что твои сотники обращались с нами похуже, чем с гулящими девками…
– По крайней мере, они не лезли ко мне в портки.
За ставнями тоже шла перепалка. На улице кипела жизнь. Что ж, у кого-то она хотя бы была.
– Быстро ты передумал, – не отставал от меня Рут. – Что, седлаем коней, вернемся к добрым командирам под флаг, к славному делу? Полагаю, Стефан и другие твои сотники нас просто заждались.
Цирюльник дважды открывал беззубый рот, пытаясь вклиниться в беседу, но не поспевал.
– Милсдари…
– Наши сотники, Рут, – я скинул полотенце на стол, – тебя силком под флаг не тащили.
– Мог бы стать одним из них, а? – приятель снова надел на лицо поганую ухмылочку.
Я глянул на него исподлобья. Этот упрек начал мне надоедать еще неделю назад, там, в землях Волока.
– Мог бы. Но я выбрал жизнь.
И потому я сейчас здесь, в очередной дыре, хватаюсь за последнюю надежду, как бедняк, как утопающий…
Цирюльник подгадал время и выпалил:
– Самая дорогая шлюха, милсдари, энто моя жена: таскается хреньте где и с кем, а плачу за нее я!
Стало только хуже. Дорогая ли, дешевая – какая мне теперь разница?
Я нахмурился, придирчиво осмотрел работу цирюльника, повертев головой. Должно быть, не у всех столь острое зрение, особенно в старости. Да и, будем честны, когда мужчины Воснии выглядели опрятно: брились, умывались, расчесывали колтуны? Я давно покинул остров и отчий дом. Больше не будет ни терм, ни ровных воротников, ни чистых простыней. Восния – край грязнейших людей. Людей хуже самой грязи. Для кого я вообще стараюсь?
Рут продолжал ухмыляться. Уж он-то знал, для кого.
– Пожилые вдовы будут в восторге, готов ставить на это все свои зубы, дружище. Такого они еще не видали.
«Приплывший из-за моря аристократ без земель вернулся с войны и ищет выгодный брак».
Разве у пьянчуги могла родиться идея получше? Да и я хорош: согласился же. Сотню раз пожалею, забуду про хороший сон…
– Только рожу сделай попроще. – Рут ткнул флягой в мою сторону.
Я глянул в зеркало в последний раз. И что не так с этим лицом? Грядущее корчило мне рожи куда хуже.
– Сталбыть, я сгодился? – напомнил о себе старик.
Я поднялся, кивнул и скинул медяк сверху: нет никакой вины цирюльника в том, что в Воснии все идет наперекосяк. Мы оседлали коней, не проверяя поклажу – воровать у нас теперь, кроме седел, было нечего.
Осенняя свежесть приглушала уличный смрад. Подмастерья суетились, гнули спины, вытирали пот со лба – полны надежд и заблуждений. Еще пару лет назад я был таким же. Шел под флаг, торопился на войну, полагая, что хуже бандитов Крига ничего быть не может. Что нет участи паршивее, чем выступать на турнирах, побеждая по команде, но куда больше – проигрывая, поддаваясь. Все ради того, чтобы золото со ставок попадало в правильные руки – руки моего хозяина, последней скотины, что держала меня на коротком поводке.
– Рожу, говорю, сделай попроще. – Рут почти прикончил то, что осталось во фляге, и совсем повеселел.
Единственный друг, который стерпел все и остался на моей стороне. Вероятно, я не заслужил даже этого.
После разоренного Волока улицы Оксола казались безупречными. Здесь и там возводили новые дома, пекли свежий хлеб. Сытые, румяные дети гоняли дворовых котов…
– Давай освежу тебе память, пока не поздно. Как зайдешь на банкет, будь вежлив: подавай руку, кланяйся и все такое прочее.
– Это и так ясно, – вздохнул я.
Рут глянул на меня с сомнением, вытер нос рукавом и продолжил:
– Я поспрашивал: вдов будет с лихвой, не проворонь ни одну. Гранже оставь напоследок, хоть она и моложе всех. У ней на содержании три любовника, и парочка из них – гвардейцы. Туда лучше не лезть, сечешь?
Я кивнул.
– Буду держаться подальше. Напомни: высокая, все лицо в родинках?
– Ага. Не женщина, а сплошная проблема. – Он почесал нос. – Впрочем, после твоей подружки из Крига эта – сущий ангел.
– Из Крига? Ты о ком? – Я сделал вид, что ничего не помню.
Приятель хмыкнул.
– Так или иначе, ближе всех к смерти старушка Йелен – бывшая жена казненного мятежника. – Рут смягчил горло сливянкой. – Чем ейный муж провинился, я так и не вынюхал, но ты в голове держи. Что еще…
Хромой попрошайка встал посреди дороги, явно нацелившись на нашу совесть. За шесть лет жизни на материке я не обнаружил сострадания ни у всадников, ни у пеших бедняков.
– Пошел вон, – огрызнулся я.
Видит небо, через пару недель мне и самому пригодится парочка медяков. Рут прикоснулся к рукояти ножа, и бедняк излечился от хромоты.
– Так о чем бишь я, – невозмутимо продолжил приятель, когда мы отправились дальше. – По поводу сестер Бринс: тебе сойдет любая. Светленькие, по волосам узнаешь. Да только сказывают, что доходы у них все хуже…
Я покосился на приятеля и перебил:
– Где ты это все разнюхал?
– Где пьют, там всегда хорошо болтают.
Ему ли не знать. Мы проехали забегаловку «Гусь». Осталось всего две развилки, чтобы повернуть назад, пропустить чертов банкет и сбежать.
– Про Бовилль и Карнаух я тебе уже докладывал. – Рут подцепил это слово после того, как ходил разведывать под флагом.
– Мгм. Держаться подальше от первой, подумать насчет второй…
– Нет, ты все напутал, – раздраженно сказал Рут. – Карнаух сама та еще охотница, к ней не суйся. Овдовела дважды за пять лет, и с отличным прибытком. За ней пастбищ не меньше, чем у Малор. Гиблое дело.
От подробностей начинала трещать голова.
– Выходит, Бовилль не так плоха – та крупная дама с жестокими сынками?
Приятель кивнул и поковырялся в зубе.
– Есть еще навозная графиня, скупщица скорняжных мастерских – мегера Малор. Поговаривают, что она свела мужа в могилу. – Рут поковырялся в ухе, в котором явно побывало слишком много сплетен за последние дни. – Отравила или извела мерзким нравом.
– Славная компания. – Я замедлил коня, рассмотрев шпили резиденции. – И как мне выбрать?
– Если у тебя вовсе будет выбор, приятель, – Рут дернул плечами. – Я бы надеялся на наименее худшую.
– Это которая?
Мы помолчали. Если уж и Рут заткнулся, дела мои плохи, нечего и гадать. Площадь приближалась. Острые концы башен резиденции торчали, как колья в охотничьей яме.
– Проще сказать, с кем не стоит водиться, – снова заговорил Рут. – Про Карнаух и любовничков Гранже ты все знаешь. А помимо… я бы остерегался графини. Ну, той, которая одного мужа извела.
Я усмехнулся, покачав головой:
– За два года я успел связаться с куртизанкой, которая пыталась прикончить все войско Восходов, и с оторвой, которая…
– Э-э, нет, приятель. Тут другое. Обо всех чего-то не договаривают, а графиня Малор известна каждому пьянице в округе. – Рут поднял палец к небу. – Ты дослушай, не торопись. У Венсель странные дела с банком Арифлии, о которых никто ничего толкового не расскажет. У Бовилль сыновья – те еще ублюдки, похуже твоих сотников…
– Наших. Бывших наших сотников.
– Ты слушай. Сестры Бринс в последние годы беднеют и безвозмездно дают в пользование славные земли под Квинтой. Венсель, Бовилль, Бринс, Карнаух. Один слух на каждую. Что же Малор? – Рут промочил горло. – Жестока, с отвратительным нравом, весь ее прибыток с наделов покойного мужа, а еще сказывают, что сношается она со свиньями, не подмывается годами и балуется искрицей в игорных домах. – Я поднял бровь, Рут уточнил: – Сечешь? Захочешь чего добавить или сочинить – уже некуда. Человек, у которого нету тайны, страшнее всех вместе взятых, коли меня спросишь.
Спрашивать о чем-либо уже не имело смысла. Мы прибыли на площадь.
– О, дьявол. – Мне захотелось вернуться к баллисте и требушету под стенами осажденного замка. Тихое, спокойное место. Враги за стеной и враги под чужим флагом. Все ясно и понятно.
На площади Годари все одновременно могли стать мне друзьями или врагами. Новые лица и никаких правил. Почему-то гвардейцев в этот раз было меньше, чем два года назад, когда я впервые встал под флаг.
Зал для банкета выбирали без усердия: невысокое здание с кованым забором и крупными окнами на фасаде. При входе скромные ворота. Не дворец – с тем же успехом внутри могли соорудить ристалище.
– Рожу попроще, – напомнил Рут.
Кожа на лице зачесалась, и я потер подбородок.
– Я слышал, женщинам нравится неотесанная грубость.
– Этого в тебе точно нет, и не мечтай, – прыснул приятель.
В последнее время я вообще не знал, что во мне есть хорошего. Тем более для воснийских вдов. Приятель слез с кобылы и привязал ее.
– Бывай. И чтоб к утру вернулся женатым!
– Дважды, – съязвил я, спешился и вручил Руту поводья.
Через две сотни шагов меня ждал самый страшный позор в жизни. Между мной и позором стояло последнее препятствие – охрана.
Я прочистил горло и посмотрел в глаза привратнику. Здоровяк без шлема, в короткой бригантине, а рядом с ним тощий восниец в старом нагруднике – прихвостни Варда влегкую перебили бы весь банкет, не вспотев. И за что им платят жалование?
Я сдержанно улыбнулся и протянул ладонь:
– Добрый день!
Здоровяк покосился на меня сверху вниз, но руки не пожал.
– Меня зовут Лэйн Тахари, я по приглашению.
«Если приглашением можно считать пару золотых, оставленных в кармане клерка».
– Что-то я егой не припомню, – сказал сосед здоровяка.
Все внимание двух охранников безраздельно стало моим.
– Мы с вами и не могли повстречаться. Несколько дней тому назад я вернулся с запада, после похода на Волок. – Глаза здоровяка только сощурились в подозрении. – Бился с Долами под командованием господина Эйва Теннета и одержал победу. – Оксол хуже деревни, никакого узнавания на пустых рожах. – Мы взяли замок Бато, мятежного лорда…
– Что-то я о таком не слыхал.
Я потер уголки глаз у переносицы и выдохнул:
– Господин Годари лично выехал из ворот Оксола с месяц назад, чтобы повесить свой герб на воротах замка. Под Волоком, на гиблом всхолмье…
– Что-то я такого не знаю, – все больше унывал сосед здоровяка.
«Любопытно, хоть один из них научен читать, чтобы свериться со списком?»
– Я не тороплюсь, – солгал я. – Подожду, пока вы проверите имена гостей.
Охранники переглянулись. Один дернул плечами.
– Дак нету никакой бумаги, милорд. Мы ж грамоте не тогой, – хихикнул он, а здоровяк притих, будто вовсе про меня позабыл.
В зале за широкой дверью уже начали банкет. Подвижек не было. Возможно, общение с вдовами – наименьшая из моих проблем. Молчание затянулось.
– Дорогу, – окликнул меня грузный восниец со свитой.
Я посторонился. Ворох цветистого тряпья прошмыгнул в арку.
– Доброго денечка, господин Кумывах! – раскланялся охранник запоздало.
«А может, этот умник из канцелярии просто нагрел руки и был таков: нет никакого списка и не бывает никаких приглашений для чужаков вроде меня? Даже за золото».
– Я подожду, – повторил я с меньшей уверенностью.
– Списки нонче им подавай…
– Кто вас приглашал? – удивительно спокойно спросил здоровяк, который и был главным, судя по всему.
Кажется, клерк упоминал чью-то фамилию. Дьявол… Как его звали? Гремер, Грабаль, Горваль? Я выпрямился и сказал так, чтобы неучи не разобрали и половины слогов в фамилии.
– Приглашение я получил от господина Граваля.
– Как-как?
– Что-то я такого не припомню…
– Гербаля!
– А-а, Горваль, – протянул здоровяк и переглянулся с соседом. Тот посмурнел и сплюнул на лестницу. – То – дело другое.
После этих слов он шагнул ко мне и по-хозяйски обшарил руками почти все места, где можно припрятать большой нож. Я держал руку на кошельке: здоровяк дважды полез к поясу, будто не видел, что там не висят ножны. Кто же прячет оружие на самом видном месте?
«Наверное, те же люди, которые платят клеркам, чтобы попасться на глаза влиятельным вдовам».
– Все? – уточнил я, когда рука снова потянулась к моим деньгам. – Там только медь, брать у меня нечего.
«Все ушло на гребаный плащ, новые сапоги, цирюльника, мыльню и три ночи пьянства, пока я мирился с неизбежным».
Почему-то здоровяк не отошел, когда закончил искать железо.
– Ну иди, смельчак, – сказал он тише. – С такой рожей тебя, того гляди, пристроят…
– К лорду Бринсу! – хрюкнул сосед. – Слыхал я, он страшно одинок.
Он так мерзко ухмыльнулся, будто я пришел свататься к нему или его старухе. Или будто стоять у дверей – роль почетнее, чем стать первым мечником в Криге.