Питермир. Роман-фантасмагория

– А!.. – заикнулась было Клеопатра. Да и осеклась.

– Пётр! – как-то чересчур задушевно произнёс наш змей-искуситель. – Сначала за отцом ухаживал. Потом за бабкой парализованной. Опять же страждущим помогает. Ну, просто мать Тереза! Стоит на стороне добра твёрдо, – присюсюкнул братец. – А ведь и тут мы близнецы: я-то Павел. Видишь, какие мы не разлей-вода, даже имена срослись, как в названии Петропавловки, сердца города!

И не успели мы с тётей Клёпой опомниться, как свежеобретённый родственник ввинтился в наши «хоромы» шестым жильцом.

Не было печали!

ИНТАРСИЯ. КАРТИНЫ

Звездолёт вылетает из третьего глаза Будды. Зебра цвета радуги. Носорог с крыльями колибри. Из груди женщины растёт баобаб. Негр разгуливает в платье эскимоса. Рыцарь скачет по дороге из киноплёнки. Зияет вскрытый череп, в нём лабиринт, а по нему мечутся Наполеон с горгульей на закорках и игуана в красном цилиндре. Святой в нимбе бьёт двумя планетами, как оркестровыми тарелками. На кол насажена отрубленная голова, а ангел лижет это, как эскимо. Рог изобилия, из которого вываливаются пустые пластиковые бутылки, картофельные очистки и горящие автомобильные шины.

Это всё картины моего брата. Он художник, и весьма известный. И мы с ним перетаскиваем это его приданое в нашу коммуналку.

И кто-то нам ещё помогает, а на самом деле в ногах путается. Какая-то серая мышь.

И сюжеты полотен мне что-то мучительно напоминают. Нечто вертится в голове.

И вот когда все эти мольберты и холсты заполонили нашу халупу, я присел и задумался…

Стихи! В молодости я писал стихи. И в них гнездились похожие образы. Кровожадные ангелы и милосердные чудовища.

Братец следил за мной что ли? И давно? В рукописях моих копался?

Или правду говорят о близнецах: они часто, даже если не знают о существовании друг друга и живут на разных континентах, одеваются одинаково, и жён выбирают похожих, иногда даже имена супруг совпадают. Увлекаются одними и теми же вещами. И даже мысли один у другого читают.

Или Павел – вообще экстрасенс?

А может, это просто какой-то розыгрыш?

…Что это за мышь серая в углу копошится? И уже и подушки бабке поправляет! И памперсы меняет!

– Петька, – скрежещет Клеопатра на своём провонявшем ложе (мне сорок три года, а я для бабки по-прежнему Петька). – Братец-то с гнильцой. Ты глянь на картины-то его! Богохульник он и христопродавец. Змею мы пригрели на груди. Сожрёт нас ирод и не подавится. Пропали мы с тобой.

Клеопатра Патрикеевна фанатично религиозна. Вера в Бога для неё – мерило всех вещей. А христианские ценности – истина в последней инстанции.

Хорошо, что бабка моих стихов юношеских не читала. Сожгла бы меня на костре.

ЕРУНДА, ЕРУНДА. ПОЛНАЯ ЕРУНДА

– Да это же Вера. Верочка! – волочёт серую мышь за рукав и пред мои светлые очи представляет подозрительный близнец. – Это же она тебя с поля боя вынесла на том карнавале, потому как на «скорой» пашет. Она, она тебя спасла и домой доставила, – голос благостный, а сам Павел весь кривится, словно тухлятины нанюхался. – А я, как в паспорт твой заглянул, пока Верочка его изучала, так всё и понял: родная кровь. Я ж твои имя и фамилию знал, мамаша не скрывала во время редких встреч.

Так что Вера нас и свела. И бабулечку нашу вовсю пользует.

«Бабулечку? – подумал я. – Куражится, гад. Впору проверять, не сыпанул ли в суп мышьяку всем нам».

А братец продолжал соловьём заливаться:

– Святая Вера женщина, просто вылитая твоя половинка!

От этих слов я и моя обнаружившаяся спасительница краснеем, как первоклашки, застуканные в подъезде родителями за страстным поцелуем. И шарахаемся друг от друга, как проворовавшиеся губернаторы.

Да уж, идеальная парочка: старая пыльная дева, не чуждая благотворительности, и доброхотствующий упырь в бифокальных окулярах.

– Я всё уговариваю Верочку мне позировать. Она так красива!

В форменном ошалении я разглядываю похожую на старую тряпку деву: где там красота? Издевается, паразит.

И вдруг – вот глазастый брателло! – словно в секунды распечатывается цветочный бутон, как при ускоренной съёмке. И я только теперь прозреваю: девушка изящна, словно инопланетная принцесса. А глаза – земной Божьей Матери. Испуганные, скорбные. Полные бесконечных любви и прощения.

Может, и не кривляется близнец? Искренне нами всеми, включая ужасную бабку, восхищается? Всё же родных обрёл, которых у него никогда, считай, и не было.

– А ты знаешь, что Верушка в юности была фотомоделью? – вкрадчиво продолжает её рекламировать Павел. Словно профессиональная содержательница борделя, честное слово. – И снималась в кино. И именно в роли инопланетной принцессы.

На мою голову словно упали сразу два молота. Один: братец что, действительно мои мысли читает?

И второй: страшное слово «актриса» вползает в моё сознание. После реприманд мамаши и моей бывшей жены, певицы, я даже слышать о лицедейках и прочей артистической нечисти не могу.

Цветочный бутон снова схлопывается. Передо мной какая-то помятая особа с малахольностью во взоре.

Я вскакиваю и, словно детсадовец в схватке с превосходящими силами противника в виде школьника младших классов, даю стрекача.

                                * * *

К брату, – который нигде не работает и элегантно сел мне на шею в финансовом смысле, – повадились захаживать знакомые. Их он насобирал на историческом карнавале, и мало-помалу коммуналка наша превратилась в Ноев ковчег. Причём эта братия не озаботилась расстаться со своими несиюминутными одёжками, щеголяя прикидами петровских времён, рыцарскими консервными банками и первобытнообщинными шкурами. Это придавало нашим сборищам окончательный вид тусовки в сумасшедшем доме.

Я был уверен, что Клеопатра растерзает их в первый же вечер. Но ошибся. Видно, истосковалась бабка на своём одре болезни. А тут какое-никакое развлечение.

И разговоры повелись у нас сомнительные, искусительные даже. И, главное, и понять нельзя: всё это переодевание и костюмирование? Игра ли? Или уже оборотничество и самая что ни на есть чёрная магия?

Как глубоко вжились граждане в свои сомнительные роли? Или уже переродились в своих персонажей, и персонажей, заметьте, скверноватых?

Белая ночь сотворялась из всего этого, словно искусственно выведенное безумие.

                                * * *

И странные вещи стали вдруг происходить в коммуналке.

Стал кто-то на дверях комнат по ночам рисовать картины.

И не картины даже. Нечто среднее между карикатурой и граффити.

Ленин в окошке обменника пересчитывает валюту.

Дети, которых клеймят раскалённым железом со знаком доллара.

Оператор, взрывающий дом одной рукой, а другой снимающий это.

Свиньи с завтраком из «Мак-Дональдса».

Христианский священник, мусульманский муфтий и иудейский раввин таскают друг друга за бороды.

Газеты, из которых выливаются помои.

Грешили на брата. Но у него оказалось крепкое алиби: в эти ночи он принимал ту самую карнавальную тусню, и человек тридцать могли подтвердить, что не Павел творит безобразия.

Хозяева принялись закрашивать изгаженные двери, проклиная граффитчика и обещая ему все ноги переломать, если попадётся.

Так продолжалось до тех пор, пока какой-то безработный алкаш не снял с петель расписную дверь (всё равно у него брать в комнате нечего, даже обои со стен содраны) и не толкнул створку в одной из артгалерей за пять тысяч евро.

После этого алкаш накупил на все деньги дорогого коньяка и на третьи сутки ожидаемо помер опойной смертью, совершенно счастливый.

Соседи – из тех, кто закрасить граффити не успел, – враз поснимали свои двери и припрятали их до лучших времён. Так что половина комнат у нас отныне стояла нараспашку. К этим счастливчикам, которых просто жаба замучала в своё время краску купить, чтобы мерзкое художество замазать, теперь ломанулись репортёры, так что жлобы мало, что разбогатели, – ещё и прославились как частные коллекционеры. К ним даже зарубежные галеристы повадились шастать, в надежде урвать шедевр за копейку.

Остальные, трудолюбивые граждане, не поленившиеся когда-то уничтожить картины, теперь рвали свои волосы и от злости ставили волчьи капканы на художника, чтобы отомстить ему за собственную глупость. Сидели в засаде с берданкой.

Но ничего не помогало.

Тузик – так окрестили анонимного художника, потому что вместо подписи он всегда пририсовывал в углу бубновый туз, – словно экстрасенсом подрабатывал. Как зверь, чуял, когда на него охотятся, ловко обходил все засады и ловушки. Но стоило преследователям отойти в сортир на пару минут, Тузик со сверхъестественной скоростью успевал намалевать очередную пощёчину обществу, даже и в таких местах, где надо было уметь видеть в темноте.

На тарелке вместо курицы – нищий пенсионер, и чиновник с ножом и вилкой, отрезая от старика кусочки, пожирает их.

Полицейский, избивающий инвалида на костылях.

Человеческие мозг и сердце на помойке.

Сталин, счищающий метлой пузатых буржуа и фашистов в гестаповской форме.

И никаких следов. Только слышали странный стук. Словно дятел долбил в наши тупые головы.

Взрыв возмущения последовал страшный. Теперь взбесились те, кто уже снял свои двери, и у них не на чем было рисовать.

Какие вопли раздавались! Художнику вменялось нарушение общественного порядка. Попрание морали. Посягательство на частную собственность. За всё это гадёныша расстрелять было мало! Но он по-прежнему благоразумно в руки не давался.

Докричались до журналистов. Тем всё равно, кого бить, лишь бы пахло сенсацией. Добрались до депутатов. С лёгкой руки последних у нас в коридоре даже полицейский пост установили. И камеры ночного видения повесили.

В условиях форменной травли Тузик затаился.

                                * * *

Вера преданно ухаживала за бабкой, дневала у нас и ночевала и незаметно переселилась номером седьмым в наш гостеприимный дурдом. Бабка немедленно этот героический порыв оценила. Ещё бы. Никто из современных барышень не горел желанием из-под Клёпы горшки выносить, включая мою дочь и бывшую жену. А тут – практически святая. И совершенно даром.

– Упустишь Веру – счастье своё упустишь, – проедала мне бабка плешь. – Ну, что ты видел в жизни? Жену свою чёкнутую? – Психушка по ней плачет. Впрочем, ведь и лежала твоя певичка там. Да и жена-то с тобой давно в разводе.

…Жена моя, Виктория, была когда-то рок-певицей. И до сих пор расхаживает по грязной коммунальной кухне, не выходя из образа. То на ней головной убор Нефертити, русский сарафан и ошейник с шипами. То повяжет бабий платок над плоёным воротником а-ля Мария Стюарт, напялит розовые очки со стёклышками в форме сердечек и серебристый бюстгальтер. То предстанет в кокошнике на синих волосах, в которые воткнут цветок, как у Кармен, а на руках кандалы.

Бабку это до бешенства доводит.

– Дети твои выросли, – скрипела она. – Дочь замуж скоро выскочит, отрезанный она ломоть. А сын, Федька, со своим зацеперством беды наделал. Гонялся-гонялся за эффектными селфи. Да и сорвался с электрички, головой ударился да ослеп. Он тебе в старости не опора. Ему самому нянька требуется.

А Верка тебя никогда не бросит, да и за твоим сыном приглядит. Такой уж она человек. Тебе её Бог послал. Бери, пока дают, дурень.

Но мне такие расчёты омерзительны. Да, по-моему, и не ко мне Вера неровно дышит, а к брату моему, что и неудивительно.

Но полноценного любовного треугольника не получилось. Потому как брат во всём мире любит только свою живопись.

Так что Вера выносила судна. Я нянчился с пациентами. А Павел ваял свои картины. И кроме, его ничего не интересовало.

ИНТАРСИЯ. КАРТИНЫ

На полотнах летучая мышь сметала крыльями континенты. Фараон выступал в бандане с черепом. Членистоногая снежинка расправляла бело-голубой кринолин. Тюремная башня сложена была из стрекозиных крылышек. Цветущая сакура плясала в головном уборе индейского вождя.

Пьяный инопланетянин. Летающий готический храм. Дворец светлого будущего на курьих ножках.

И деревья, как кариатиды, держат на своих плечах ночь.

Истина – это то, что видят в галлюцинациях?

ПОЛНАЯ ЧУШЬ И ПЕРЕВОД БУМАГИ

Брат соблазнил: устрою, говорит, тебе экскурсию по коммуналкам.

А то мне своей мало.

Но отказываться было неудобно. И по диггеровским маршрутам, по кротовым ходам, по канализации и страшным подвалам мы шатались всю ночь, в грязи и вони.

И знаете, кто с нами увязался? Сосед наш по коммуналке, Вольф Велимирович. Ему за девяносто. Лицо у него Кощея Бессмертного: близко поставленные злющие глазки, нос острый, кривой и тонкий, как ятаган, безгубый рот и высокий лоб, совершенно гладкий, без единой морщины. Говорят, такие бывают у святых, преодолевших все искушения, и у полных идиотов.

Двигается дед быстрее и неутомимее меня. Зимой по пояс голый выходит на пробежку.

Бывший узник Освенцима. Позже работал в закрытом КБ. Изобретатель, автор более четырёхсот патентов, русский Леонардо. Поговаривают, что на КГБ работал.

Вольф с моей Клёпой, похожей на Бабку-ёжку, составляют поистине сказочную парочку. Он, по-моему, даже влюблён в старуху. Цветочки ей носит, уму непостижимо. Мумия обожает мумию.

И старикан раз в неделю выбирается на экскурсию или в театр. Искусство боготворит, как истый петербуржец. Потом приходит к бабке моей и делится впечатлениями. Они спорят о новинках литературы. Читают друг другу Пелевина и Сорокина, кроют их потом, конечно, почём зря. В то время как я, и мои пациенты, и девять десятых коммуналки читать уже почти разучились.

Велимирыч ходит в походы на Кавказ, на Алтай. Копит деньги для поездки на Тибет. Хочет заняться там йогой для продления жизни и исцеления болезней, потом вернуться и научить этому Клеопатру, поднять её на ноги. Вот Ромео полуразложившийся.

Вообще-то дед живёт так интересно, что наверняка переживёт нас с братом, хотя мы моложе в два раза.

И вот теперь Вольф даже в отдельную записную книжку конспектировал россказни Павла.

ИНТАРСИЯ. ЭКСКУРСОВОД

Брат разливался соловьём про питерские особняки, изъязвлённые коммуналками.

Поведал про клад Нарышкиных ценой почти в двести миллионов рублей, найденный строителями-таджиками при ремонте. Они уже уносили найденные вещи, серебряный уникальный сервиз, тысяча двести предметов. А зацапали «проклятых расхитителей соцсобственности» в последнюю минуту и совершенно случайно. И теперь найденные сокровища – жемчужина одного из музеев.

Рассказал и про обнаруженный в стене скелет в саване, в том доме, где жила княгиня, влюблённая в революционера. Ездила она к нему в тюремный замок. И смутьян вскоре сбежал оттуда. Видно, женщина охрану подкупила. А революционер после побега исчез. И теперь понятно – куда.

Неясно только, сам беглец умер? Или княгиня убила любовника? Нечаянно? Из ревности?

Видимо, женщина не знала, куда деть тело государственного преступника. Не пойдёшь же сознаваться, что побег организовывала. И прекрасная дама не придумала ничего лучше, как замуровать труп в стену.

Интересно, как княгине жилось потом в этих апартаментах? – Впрочем, хранила же королева Марго у себя в покоях сердца мёртвых возлюбленных и голову казнённого Ла Моля. Может, красавицы от этого кайф ловят.

И поведал брат про знаменитую питерскую ротонду, круглое помещение с колоннами и чугунной лестницей, по преданию, ведущей в преисподнюю. Если на стене этой инфернальной парадной написать желание, оно обязательно сбудется. Но за это последует страшная расплата.

И что ж вы думаете? – Все стены ротонды этими хотелками исписаны, и всё мечты-то какие убогие!

Наплёл наш экскурсовод про роковую Аврору Демидову, принесшую смерть двум женихам, трём мужьям и бесчисленным поклонникам. (Вот уж имечко, потом крейсерок с таким прозванием целую страну на грань выживания поставил). Про знаменитый огромный бриллиант Санси, принадлежавший Авроре, который то ли приносил удачу, то ли, наоборот, губил всё что ни попадя. А в особняке Авроры после её смерти осела какая-то таинственная секта княгини Гагариной.

Огорошил рассказом о дворце на древнем каменном лабиринте, вроде беломорского, на языческом капище. Там то ли пифагорейцы обосновались, то ли шиваиты. Играли на флейтах из человеческих костей, посиживали на троне, обитом человеческой кожей, и путешествовали, как нечего делать, по петле времени. И учёные каким-то там заумным прибором якобы зафиксировали пульсирующее излучение на этом месте, наподобие морзянки. Словно бы кто-то пытается из лабиринта выйти на связь с нами. Пришельцы из параллельных миров?

Это особо заинтересовало Вольфа. Чудно. Он же убеждённый большевик и атеист. Или у него начало деменции?

И про сфинксов брат не забыл. Они прибыли из Египта, а туда, по словам Павла, из Атлантиды. А там они использовались в чёрной магии и все исписаны проклятиями. А значит, весь город заражают злом.

В общем, как сказал Ницше, «если ты долго всматриваешься в бездну, бездна начинает всматриваться в тебя».

Наш город – определённо бездна.

Больше всего мне понравилась вот эта легенда.

В роскошный дом миллионеров Брусницыных, владельцев кожевенного завода, привезли из Венеции зеркало. Оно в итальянском палаццо лет четыреста висело, а на каминной полке под зеркалом якобы стояла урна с прахом графа Дракулы.

Миф не объясняет, как румына Дракулу занесло в Венецию и почему католическое семейство, где строго с соблюдением христианских ритуалов, хранило человеческий прах – или прах чудовища? – в бальной зале, как невинную дамскую безделушку.

Но с тех пор, как драгоценный артефакт появился в особняке кожевенника, члены семьи стали чахнуть и умирать молодыми, начиная с юной дочери главы семейства.

Дом свой Брусницыны зачем-то построили рядом с производством. Надышались отравленными парами, видно.

В советское время миллионеры, как положено, сгинули. А в особняке устроили какую-то заготконтору. И сотрудники её стали исчезать после того, как в зеркало посмотрятся. То есть сначала вдруг начинали плохо себя чувствовать, потом видения их одолевали, ну, а после уж… Чаша терпения переполнилась, когда исчез сам – ха-ха-ха! – директор этого передового по всем показателям учреждения.

Зеркало после того куда-то вывезли, и оно само наконец исчезло. Но любители мистики его и посейчас ищут.

Интересно, зачем? Жить им что ли надоело?

И вот ведь знаешь, что чушь всё это, и тлетворная. А чуточку всё равно веришь.

Ну, город такой. Сводит с ума.

А Павел с Вольфом, пока вся эта ахинея неслась, на меня всё время как-то очень уж призывно посматривали. Словно подозревая, что я нечто знаю обо всём этом, – но скрываю от них.

Эта экскурсия – заговор?

Как будто эти двое хотят разворошить какое-то осиное гнездо.

Зачем?

Уж не думают ли они, что я зеркало Дракулы в платяном шкафу прячу? Так как жажду преждевременно зачахнуть и помереть?

А ЭТО СЕРЬЁЗНО?

А у Тузика случился новый прилив вдохновения.

Художник предвидит будущее? – Или он программирует, создаёт его?

И тогда именно живописец виноват, если его страшные сюжеты воплотились в жизнь, если придуманные им ужасы стали реальностью?

А может ли художник сам выбирать, светлые или тёмные прогнозы ему делать? То есть если творчество всё-таки – программа будущего, кто автор этой программы? Сам рисовальщик? Или кто-то ему диктует его произведения?

Так кто же? Неужели сам Всевышний?

Но тогда и вся ответственность за воплощение трагедий не на художнике? Или Творец на небесах и творец земной делят её поровну?

                                * * *

А брат всё бухтел:

– Просто удивительно, как все в нашей семье опровергают принцип «как вы яхту назовёте…»

Бабка Клеопатра должна быть развратной, коварной, безжалостной. – А она проповедует любовь словом и делом.

Ефросинья, в честь которой назвали маман, напротив, христианская мученица. – А маман получилась целая библейская Иезавель.

Электра в древнегреческих мифах – символ дочернего самопожертвования, неугасаемой любви к отцу. – А твоя дочь – эгоистка махровая.

«Фёдор» переводится как «дар Бога». – А твой сын, с его слепотой из-за его же собственной безответственности, тот ещё подарочек.

Апостол Павел – фанатик христианства. – А я убеждённый безбожник и богохульник.

И после этого ты ещё веришь в целительную силу слова?..

Правда, сам ты, в полном соответствии со своим именем, – камень, опора всем.

Ты вообще-то существуешь в реальности?..

ВСЁ ЕРУНДЕЕ И ЕРУНДЕЕ

Картины Тузика про военные действия стали реальностью.

Грянула битва коммуналок.

Гражданская война в пределах одной квартиры – штука загадочная. С чего там всё началось и кто виноват – вовек не разберёшь. Это как в детском саду: подрались двое – наказывать надо обоих, оба хороши.

Поначалу и выглядело это комично, как в яслях.

Кто-то кому-то плюнул в суп на коммунальной кухне. Кто-то подставил подножку. Кто-то свистнул мелочь из чужого пальто.

А уж какие полились помойные сплетни, оговоры и грязь!

Все косточки злонравным соседям перемыли, всякое лыко им в строку поставили. Под микроскопом не то что соломину в чужом глазу, – всякий микроб и даже атом на чистую воду вывели.

Соседка с короной из волос – нимфоманка. Ларёчник с квадратной будкой вместо лица – Джек Потрошитель. Жгучий брюнет из кавказской гостиной, где все стены в коврах и кинжалах, – наркоман и шизофреник.

А в каком дерьме соседи живут! А как у них воруют! А как на «Майн кампф» молятся!

Какой-то препод у них сочиняет дурацкие статьи про то, как с их коммуналки (при том, что у нас всех коммуналка общая) история человечества началась. В книжных магазинах квартирные активисты килограммами скупают военную литературу и в добровольно-принудительном порядке втюхивают это жильцам. Все стены в плакатах «Родина-мать зовёт!». Смотреть по телевизору разрешают только фильмы про войну. Остальное глушат, как в незабвенные советские времена.

Детей обрили наголо, даже девочек: пусть, дескать, к армии привыкают. В военкомат отвели первоклассников для постановки на учёт. Матерям семейства разрешили готовить только кашу по-солдатски и макароны по-флотски, и специальный отряд добровольцев ходит, проверяет, соблюдается ли это правило.

Апогей воинствующего маразма.

Вот только про брёвна в наших глазах никто ни слова.

Что ж, у нас что ли мало дешёвых потаскух, тупых и жестоких придурков, у которых кулаки чешутся, и они их почём зря распускают, или психов и наркоманов? А уж как у нас воруют! Наши идеологически правильные грабители давно заняли первое место в истории по объёму украденного.

Но у них шлюхи, – а у нас светочи женской эмансипации. У них шизоиды, – а у нас столпы просвещённого гражданского общества. У них воры, – а у нас благодетели, которые путём изъятия всего нашего имущества, до последних трусов, оказывается, приносят нам огромную пользу, развивая в нас высокую духовность и презрение к материальным ценностям.

В общем, у них подлые шпионы, – а у нас благородные разведчики.

И, главное, барахтаясь в этом мутном потоке нелепых обвинений, смехотворных мелких придирок, обличений самых истеричных, – нет-нет, да и задашь себе вопрос: может, так и надо, стоять не за правду, а за своих, какими бы они ни были? А вдруг свои, в отличие от чужих, действительно всегда правы? Возможно, крик «наших бьют!» – единственная истинная мораль?

                                * * *

И жил в нашей принудительной коммуне местный алкаш Аполлон Аполлонович. У него лицо безобидного городского дурачка – и Великого инквизитора, печального донельзя Пьеро – и разухабистого гармониста, пропившего анамнясь нательный медный крест.

Такой до-обренький паскудник, бомжатина с глазами Иисуса. Сам от себя человек смертельно устал – и при этом всё ещё мальчик-озорник.

И тут к нам заявился чиновник из управы вручать награду Аполлону.

У чиновника рыхлое лицо улыбчивой деревенской бабушки – и оскал капитана «Летучего голландца». Выражение одновременно жалобное – и иезуитское, лукавое. Глаза простецкие – и двойная эсэсовская руна «зиг» морщиной во лбу.

В общем, добрейшей души людоед.

Оказалось, что награда эта тридцать лет по городам и весям Аполлошу искала и наконец – нашла!

Награду, как положено, обмыли. И разговор сразу принял сомнительный оборот.

– Вот как вас высоко ценят! – возгласил чинуша. – Любите свою родину!

– Любить этот бомжатник? За что? За фамильных тараканов? – хихикнул кто-то.

– О-о-о! – зашёлся от счастья мой брат. – Начался спор патриота с пушечным мясом!

– Ой, моя ты матушка! – завёл, как плакальщица на деревенских похоронах, Аполлон Аполлонович. – И зачем родила ты меня в этой злой сторонушке! – ренегатом оказался приколист.

Чиновник заклеймил его ненавидящим взглядом. Но Аполлон не унялся.