Идеальный город: заколдованная вершина, которую так никто и не покорил. Из цикла «Волшебная сила искусства»

1.1. Поворот калейдоскопа. Османизация Парижа

Если обозреть многовековые усилия зодчих, которые хотели приблизить город к их представлениям об идеальном поселении мирных граждан, удобном и комфортном, то поневоле, пожалуй, вспомнишь знакомый с детства разноцветный калейдоскоп. Оптическая игрушка, изобретенная в 1816 году шотландским физиком Дэвидом Брюстером, за счет многократных поворотов призматической системы зеркал генерирует неисчислимое число вариантов «карманных» витражей и дарит радость обладания сказкой, которая у тебя в руках.

Смущает только одно – непредсказуемость поворота. Одно движение – и картинка из сапфиров, яхонтов, топазов меняется кардинально, волшебная картинка сменяется новой, напрочь отменяя предыдущую…

Однако наша основная тема – «ИГ». Тогда причем здесь логоном поливариантности – малышковый калейдоскоп? Для ответа перенесемся на машине времени на более чем полтора столетия назад, в Париж. Именно тогда Наполеон III назначил нового префекта Сены – барона Жоржа-Эжена Османа (1809 – 1891) – и поручил ему в 1853 году из перенаселенного средневекового города, кишащего блохами и крысами, сделать если уж не идеальный город, то, как минимум, образцовую столицу империи.

Человек необузданной энергии, Осман начал строить «парижские магистрали, как Николай I – железную дорогу из Петербурга в Москву, по прямой, сокрушая все на своем пути. Осман проложил „по живому“ множество проспектов и площадей. В местах, где большой считалась улица в пять метров шириной, теперь появлялись засаженные каштанами бульвары шириной в 30 метров. Там, где сейчас находится площадь Бастилии, было уничтожено несколько улиц. В том числе Le Boulevard du Crime, знаменитая улица театров, сыгравшая заметную роль в истории французской культуры. Особенно досталось острову Сите, где были разрушены практически все здания вокруг собора Парижской Богоматери, как средневековые, так и более поздней постройки, проложены три поперечные улицы, расширена площадь перед собором, но при этом часовня Сен-Шапель угодила во внутренний двор Дворца правосудия» (из статьи Александра Беленького «Париж, разрушенный Османом», 11.05.2017).

Не откажешь предприимчивому префекту и в умении тщательно продумать амбициозный план преображения второго по величине (1,31 млн чел.) мегаполиса Европы (первый – Лондон: 2,32 млн чел.): «Преображение Парижа проводилось в три этапа, растянувшихся на 18 лет. Осман наметил несколько целей, главной из которых было создание свободы передвижения людей и транспорта. Воздух, вода, люди и товары должны были иметь возможность беспрепятственно циркулировать в городе. Неудивительно поэтому, что строительство началось с вокзалов, своеобразных городских ворот, связанных между собой и железнодорожными путями и проспектами. К концу строительства в Париже насчитывалось 12 вокзалов» (из статьи Дарьи Жуковской «Османизация Парижа», 31.12.2023).

Эстетическая составляющая процесса кардинальной реновации (правда, в безапелляционной интерпретации руководителя грандиозной стройки), тоже не была забыта: «Гармония нового урбанизма – выравнивание составляющих его элементов по прямой. Османа даже прозвали за это „маэстро прямых линий“. Все, что выступает за линии, необходимо было „срезать“, эта участь постигла, например, выступающий холм Шайо, на котором впоследствии был построен дворец Трокадеро. На новых прямых улицах как по линейке были выстроены новые здания, которые все стали называть османовскими. Дома были оснащены по последнему слову тогдашней техники – вода и газ на каждом этаже, лифтов, однако, не было. Согласно новым стандартам, фасады, облицованные камнем, должны быть выровнены по прямой, первые этажи всегда с просечкой ложных швов, второй этаж – антресоль – предназначался для консьержей и торговцев, выше него – этажи нобль с балконами, и, наконец, чердачные помещения с кровлей под углом в 45 градусов на последних этажах предназначались для прислуги. Облик новых зданий был так унифицирован, что их едва можно было различать» (Там же).

Между тем, дивное преображение города на Сене на пути к идеальности потребовала не только тонны строительных материалов и десятки тысяч рабочих, но и солидные кипы бухгалтерских отчетов: «Ни один гриб не растет с такой скоростью, как росли расходы на реконструкцию Парижа. Цифры, казавшиеся когда-то огромными, становились смешными. Только на начальном этапе на строительство бульваров было потрачено 278 млн франков. Затраты на следующий этап разрушения и строительства на обоих берегах Сены и на острове Сите были оценены Османом в 180, но в реальности достигли 410 миллионов. Когда же в конце 1860-х годов подсчитали общие расходы на османизацию Парижа (это официальный термин – travaux haussmanniens), то, как водится, прослезились: 2,5 млрд франков. Около 15 млрд нынешних долларов. А ведь то было другое время, и количество денег тоже было совершенно иным. Сумма оказалась настолько огромной, что вроде бы даже Наполеон III слегка озадачился, когда узнал, во что обошлась его затея» (из статьи Александра Беленького «Париж, разрушенный Османом», 11.05.2017).

Но что там изрядно опустевшие хранилища с золотыми наполеондорами. Османизация Парижа во время поворота к новому блистательному облику столицы по ходу раз и навсегда (вспомним теперь калейдоскоп) отменила прежнее её обличье.

По этому поводу известный историк Парижа и куратор его музеев Рене Эрон де Вильфос (1903—1985) писал: «Менее чем за двадцать лет Париж потерял свой исторический облик, свой характер, который передавался от поколения к поколению. Живописная и очаровательная атмосфера города, которую отцы передали нам, была уничтожена. Часто без серьезных на то оснований» (Там же).

Больше всего Осману от де Вильфоса досталось за разгром старейшей части города – острова Сите: «Барон Осман пустил торпеду в старый корабль Парижа, который затонул во время его правления. Пожалуй, это было самое страшное преступление страдавшего мегаломанией префекта, а также его самой большой ошибкой. Его работа принесла больше вреда, чем сотня бомбардировок. Частично его действия были вызваны необходимостью, и мы должны отдать должное его уверенности в своих силах, но ему, совершенно точно, не хватало культуры и вкуса. В Соединенных Штатах все это сработало бы прекрасно, но для нашей столицы, которую он на двадцать лет покрыл заборами, строительными лесами, гравием и пылью, его действия были преступлением, ошибкой и проявлением дурного вкуса» (Там же).

1.2. Как купцы-погорельцы отстояли историческую часть Лондона

Однако столица Франции была не первым крупным поселением, где пытались создать образцовый – приближенный к идеальному – город. Еще за два столетия до османских «ковровых бомбометаний» центра Парижа в Лондоне после грандиозного пожара 1666 года, который лишил крова 72 тысячи человек (90% населения центральной части столицы), британским архитекторам предоставилась беспрецедентная возможность воплотить свои мечты о гармонии на классических примерах градостроительства эпохи барокко в Италии и Франции.

Лучшим из предложенных королю Карлу II показался проект Кристофера Рена (1632 – 1723) – математика и архитектора, ставшего позже всемирно знаменитым после сооружения величественного Собора Святого Павла (1710 г.)

Основатель Лондонского королевского общества выделил в Лондонском Сити «два главных центра: у собора св. Павла, который начали перестраивать под его руководством, и у биржи. Перед собором св. Павла на пересечении двух улиц Рен создал огромную площадь, протянувшуюся до самых Ледгэйтских ворот. Биржу он поместил в центре большой овальной площади, окруженной различными правительственными зданиями, к которой сходились десять улиц. Южную магистраль Сити он выпрямил и сделал почти параллельной Темзе, расширив ее при этом до 27 м. Северную продольную магистраль Сити он тоже выпрямил и сделал широкой, но довел ее только до биржи» (из статьи Евгения Михайловского «Архитектура Англии XVII – начала XIX в.» // из книги «Всеобщая история архитектуры. Том VII. Западная Европа и Латинская Америка. XVII – первая половина XIX вв.» под редакцией А. В. Бунина, Москва, «Стройиздат», 1969 г.).

Смелый для архитектурных воззрений семнадцатого столетия генеральный план Рена принадлежал «школе» создателя дворцового парка в Версале Андре Ленотра: «Те же прямые улицы, поэтизирующие дальние перспективы, лучеообразно сходящиеся к парадным репрезентативным площадям и общественным зданиям, отмечая кульминационные точки в планировочной вязи города. В плане Лондон трактуется как единая пространственная композиция с собором св. Павла во главе. Принятый после пожара закон установил, что в дальнейшем строительство должно вестись лишь из камня и кирпича „не только для приятности вида, но также и для большей безопасности от возможных в будущем пожаров“. Закон установил стандартную высоту домов: два этажа – для переулков, три – для второстепенных и четыре – для главных улиц. Вообразите: четырехэтажный дом – 12 метров высотой, высота собора равна 111 метрам. Собор в 10 раз выше и много больше окружающей его застройки. Он – первый небоскреб Лондона и не последний!» (из статьи Галины Зеленской «Лондон: память о „Великом пожаре“», 10.09.2016).

Одни историки архитектуры относят план Рена к разряду «архитектурных утопий», другие же – и я готов с ними согласиться – настаивают на том, что был «первый грандиозный и вместе с тем вполне реальный проект реконструкции существующего города, почти на два столетия опередивший проект реконструкции Парижа, предложенный Османом. Существенно и то, что это не был проект „идеального“ города (которые во множестве создавались в эпоху Ренессанса), но реальный, привязанный ко всем основным жизненно-важным точкам существующего города» (из статьи Евгения Михайловского «Архитектура Англии XVII – начала XIX в.» // из книги «Всеобщая история архитектуры. Том VII. Западная Европа и Латинская Америка. XVII – первая половина XIX вв.» под редакцией А. В. Бунина, Москва, «Стройиздат», 1969 г.).

В ходе реконструкции центральной части города на Темзе изменилась и цветовая гамма зданий столицы: «кирпич в сочетании с деталями из тесаного известняка становится наиболее употребительным материалом в жилищном строительстве Лондона, а общественные здания облицовываются портландским известняком. Кирпичные и каменные стены быстро покрывались копотью от дыма бесчисленных каминных труб, но упорные дожди отмывали добела выступающие части. Так возникла черно-белая графика лондонских фасадов, их своеобразный мрачноватый колорит» (из книги Андрея Иконникова «Лондон» // Ленинград, «Обществово по распространению полит. и науч. знаний РСФСР. Ленинградское отделение», 1962 г.).

Однако, как говорится, «было гладко на бумаге, да забыли про овраги, а по ним – ходить»: «Карл II восхищался идеями Рена и назначил его одним из шести комиссаров по надзору за восстановительными работами. Но, несмотря на явное желание короля изменить Лондон, возможности предоставить архитектору полную свободу действий у него не было. Вскоре после пожара владельцы недвижимости вспомнили о своих правах и начали перестраивать дома на участках в соответствии с прежней средневековой схемой улиц. В надежде избежать судебных тяжб с купцами, Карл лишь настаивал на том, чтобы старые дороги были расширены, а строительные стандарты улучшены. Из-за этого многие идеи Рена сохранились лишь в виде проектов, тщательно проработанных на бумаге» (из статьи Юлии Карповой «Человек, который перестроил Лондон. Как Кристофер Рен изменил британскую столицу», 20.10.2021).

Но Рен был не из тех, готов идти на попятную. Он «боролся, судя по мыслям, изложенным в его поздних заметках… „Архитектура имеет свое политическое назначение; общественные здания являются украшением страны; она утверждает нацию, привлекает народ и торговлю; заставляет народ любить родную страну, каковая страсть – источник всех великих деяний в государстве“. Вряд ли кто-то видел конфликтность ситуации, когда Великий собор – слава нации – плыл над двух, редко четырехэтажными домишками и домами, роившимися у его подножия. Когда высота зданий стала возрастать, говорить о борьбе с хаосом стало поздно. Хаос первоначален: если его впустить в город, а значит, и в души горожан, его сила и власть будут непреодолимы. Так Лондон пал, продолжая строиться по средневековой планировочной схеме, воспринимаемой как данность» (из статьи Галины Зеленской «Лондон: память о „Великом пожаре“», 10.09.2016).

В то же время задумаемся: «А так ли архаична компоновка города времен рыцарства и менестрелей?». Есть немало мнений архитектурных критиков на этот счет. Мне же близка эта точка зрения: «Среди расхожих представлений о средневековом городе есть заблуждение, будто бы его устройство лишено логики. Почти буквальное деление на функциональные зоны в зависимости от принятых занятий обитателей, традиция строить жилые помещения над лавками и мастерскими, даже петляющие улицы – всё это, намеренно или нет, делало жизнь обитателей удобнее. Иррациональность Средневековья сродни иррациональности самой природы. Город, не имеющий четкого и ясного плана, учитывает гораздо большее количество факторов, чем имеющий его. Возьмем природный ландшафт: если центральная площадь находится на горе, то подниматься к ней будет физически гораздо легче по извилистой дороге» [Элькина 2022, с. 252].

Свое неповторимое очарование изогнутые улицы (вспомним и московский Кривоколенный переулок, где в доме поэта Д. В. Веневитинова А. С. Пушкин читал еще не опубликованного «Бориса Годунова», а с ним – и Сивцев Вражек, где располагается дом-музей А. И. Герцена) удачно совмещают с очевидной пользой: «У кривых улиц перед прямыми есть и масса других преимуществ. По ним, например, нескучно идти, поскольку перспектива непрерывно меняется, не давая глазу заскучать. Узкие изгибающиеся улицы прекрасно останавливают ветер – не в пример широким и прямым, служащим идеальной ловушкой для его порывов. Посреди сложно переплетенных дорожек вас гораздо труднее найти. Обитатели города, хорошо знакомые с ним, имели естественное преимущество перед чужаком: тому потребуется время, чтобы сориентироваться» [Там же, с. 252 – 253].

1.3. После двух пожаров. Как шотландец и француз задумали сделать Москву городом без изъянов

Москву тоже хотели сделать идеальным городом на фундаменте пепелища. Только в первом случае гарище образовалось после небывалого пожара 1812 года, во втором – по милости (да какая уж тут милость!) бесжалостного пламени социальных потрясений Октября 1917-го и гражданской войны.

В XIX веке идею экстраординарного обновления Москвы выдвинул городской архитектор Царского села шотландец Вильям Гесте (1763 – 1832), в двадцатом столетии – пионер архитектурного модернизма и функционализма француз Ле Корбюзье (1887 – 1965). Спасителями исторического облика Первопрестольной стали создатель архитектурного облика Большого театра российский зодчий итальянского происхождения Осип Бове (1784 – 1834) и наш соотечественник, главный архитектор Москвы в 1932 – 1934 годах Владимир Николаевич Семёнов (1874 – 1960).

Итак, 1812 год. После захвата Москвы Наполеоном в результате грандиозного пожара из 9158 домов сгорело 6532; центр города выгорел на 90 процентов. Из составленного московской полицией «Списка сгоревших, взорванных и уцелевших строений» известно, что «на Тверской осталось 12 несгоревших домов, в Китай-городе – два. На бульварах – от Тверских ворот до Покровских – уцелела только внешняя сторона. На Гороховом поле уцелел один дом, на Гороховой улице (ныне ул. Казакова) – семь, на Старой Басманной – пять, на Новой Басманной – один».

Центр Первопрестольной фактически превратился в руины, поэтому московский генерал-губернатор Растопчин действовал без промедления. В 1813 году он передал оперативно созданной Комиссии строений «Прожектированный план для урегулирования некоторых частей столичного города Москвы» составленный архитектором Вильямом Гесте. Выбор зодчего для реализация такой масштабный программы был не случаен: выполненные по его проекту 1808 года градостроительные работы буквально преобразили расположенное близ Санкт-Петербурга Царское село. Уютный город, примыкавший к двум дворцовым паркам, получил внятную композиционную организацию с тремя большими площадями: главной в центре, торговой и полукруглой на периферии, озеленением и единообразной застройкой в стиле классицизма.

Исходя из тех же канонически образцовых – прямо скажем, петербургских – лекалов шотландский архитектор предложил не столько реконструировать, сколько создать совершенно новый исторический центр Москвы. Мечтая, похоже, о городе безукоризненных линий, В. Гесте был убежден, что обновленная архитектура Первопрестольной должна быть создана системой геометрически правильных площадей, широких проспектов и открытых простору улиц.

Вдоль Кремля и Китай-города зодчий наметил непрерывную цепь площадей. Вторая цепь площадей (числом 13) проектировалась Гесте у всех застав Камер-Коллежского вала. Непрерывная лента площадей вдоль стен Кремля и Китай-города и цепь отдельных площадей у застав Камер-Коллежского вала архитектурно объединялись площадями «движения» на месте былых ворот Белого города (2 площади) и Земляного города (5 площадей); архитектурными площадями перед домом Лефорта, вокруг Донского монастыря и т. д.