- -
- 100%
- +
Глава 1
– Что ты переживаешь? Четыре часа – и мы в Цюрихе, там Масик заберёт. До Локарно – два часа на машине. Суббота вся наша, а в воскресенье вернёшься, – убеждала меня мама. – Отдохнёшь, свежим воздухом подышишь…
Я смотрела на неё – такую моложавую, подтянутую, с причёской и маникюром, в красивом брючном костюме песочного цвета, и поражалась, насколько она далека от реальной жизни. Раз – поехать в Москву, два – оттуда в Цюрих, три – куда там ещё?..
– Мам, не хочу отдыхать за счёт твоего… мужа, – я так и не смогла назвать отчима по имени. – А моих денег не хватит ни на Цюрих, ни даже на Москву.
– При чём тут его деньги? – возмутилась мама. – Я вполне обеспеченная женщина, и могу себе позволить съездить в отпуск с единственной дочерью.
– Какой отпуск? Ты не работаешь.
– Зато ты работаешь, бедолажка моя, – мама сочувственно покачала головой. – И тебе надо отдохнуть. Не понимаю, почему ты ушла из колледжа? Масику не так-то просто было тебя туда устроить. Но ты всегда поступала странно, как твой отец…
– Папу не трогай, – попросила я. – И я тебе говорила, что в колледже мне не нравилось. Там на учителей смотрят, как на прислугу.
– Можно подумать, в твоей нищебродской школе на них смотрят иначе, – огрызнулась она. – В колледже, хотя бы, зарплата достойная. Не сидела бы на моей шее…
– Никуда не поеду, – сказала я. – Не хочу сидеть на твоей шее.
– Полиночка! Ну что ты? – мама сразу переменилась и залепетала: – Я просто неудачно выразилась. Но мне, и правда, жалко, что ты так разбрасываешься. Ведь преподавать иностранные языки – это престижно, это поездки за границу, какие-то гранты… А теперь у тебя как? Сидишь в этом Урюпинске, – она раскинула руки театральным жестом, – и преподаёшь русский и литературу. Да кому это сейчас надо?
– Мам, не начинай, – сказала я, уже предвидя ссору. – Это не Урюпинск, и это надо моим ученикам.
– А ты у них спросила? Лишние это предметы, лишние. Особенно – литература. Зачем забивать детям голову этими убийствами бабушек, этой чернотой крепостничества, Катериной этой, утопившейся? Всё безнадёжно устарело, Полечка. Живи реальной жизнью, а не папиными мечтами.
– Папу не трогай, – опять повторила я. – Ты совершенно не права. И правильная литература способна творить чудеса.
– Дайте мне сил! – простонала мама, закатывая глаза, но потом спохватилась и пошла на попятную. – Ладно, Полинка. Хочется тебе работать в этом тараканнике – работай. Но поехали со мной. Это же только на выходные. К тому же, я и билеты уже купила. Не пропадать ведь им?
– Переоформи на Снежану, – посоветовала я, глядя в окно, где во дворе на лавочке сидели рядком старушки, греясь на апрельском солнышке, а чуть подальше уткнулись в сотовые телефоны две молодые мамаши с колясками.
– У Снежанки инфекция, – в сердцах сказала мама. – Умудрилась заболеть, когда у Масика переговоры…
Она резко замолчала, но я уже всё поняла.
– Так ты меня вместо неё взять хочешь? – я обернулась к матери, скрестив на груди руки. – Ну, мать, ты даёшь… Ты совсем совесть потеряла? Вы решили на переводчике сэкономить?
Жанна была секретарём моего отчима и, по совместительству, переводчиком. Обычно во все поездки брали её, потому что мама кроме русского знала лишь несколько фраз на английском. Вроде – «как пройти туда-то?» и «сколько это стоит?».
– При чем тут совесть? – тут же ощетинилась мама и перешла в активное наступление. – Билеты – за наш счёт, проживание и питание – за наш счёт. Тебе надо будет только в субботу с Масиком на переговорах посидеть. У него там какая-то важная сделка, а секретутка эта заболела, как назло. Неужели откажешь родной матери?!
– Мама, твой… муж вполне может нанять переводчика. А у меня своя жизнь, – попробовала я ей объяснить.
– Какая у тебя жизнь?! – изумилась она, вскинув брови. – Ни мужика, ни котёнка! Ты же всё равно просидишь выходные здесь, в этой дыре! – она снова раскинула руки. – А Масик не может нанять переводчика со стороны. Снежанка, хоть, проверенная баба! А кто ещё попадётся? А у него сделка на миллионы! Представляешь, если сорвётся? – голос у мамы задрожал, в глазах появились слёзы, она шмыгнула носом и произнесла, словно через силу: – Не жалеешь ты маму. Если мы друг друга жалеть не станем, кто нас пожалеет? Ведь мы с тобой только вдвоём на этом свете остались.
– Прекрати, – я никогда не могла видеть маминых слёз.
И хоть плакала она часто, всё равно не могла к этому привыкнуть. Понятно, что ломает комедию… Но всё равно не могла… И сразу сдавалась.
– У меня немецкий на среднем уровне, – сделала я последнюю попытку. – На переговоры лучше профессионала…
– Да всё хорошо, Полечка! – мама сразу передумала плакать и вцепилась в меня, закружив по комнате. – Они там мило посидят, почти в домашней обстановке… Ты, как раз, за Масиком приглядишь, и если эти буржуи что-нибудь подозрительное на своём будут лопотать – ему сразу скажешь. Они ведь хитрые, бюргеры эти. Поулыбаются, а за глаза такое наговорят!.. А Масик решил на Швейцарию выйти, бизнес у него растёт. Понимаешь? Ты нас очень выручишь, Полечка, ну не отказывай мамочке…
– Ладно, куда там едем? – я освободилась из рук родительницы и взяла телефон. – Погоду надо посмотреть.
– Да там с погодой всё нормально! – радостно защебетала мама. – Уже настоящее лето, просто рай! Локарно – отличный курорт! Масику очень нравится. Бери с собой джинсы, на всякий случай – курточку, а платье я тебе там прикуплю. Здесь всё равно ничего хорошего не найдём. Обещаю, мы очень приятно проведём выходные. Где твой загранпаспорт? Он у тебя не просроченный, надеюсь?
– Надейся, – проворчала я, понимая, что приятных выходных точно не будет.
Если бы я только знала, насколько оказалась права.
Но, «нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся»[1]. Вот и я, ничего не подозревая, готовилась к поездке. После некоторых размышлений я пришла к выводу, что это очень даже неплохо – скататься в Швейцарию на выходные. Даже если придётся быть переводчиком при отчиме, всё равно посмотрю окрестности, в музей какой-нибудь успею сбегать, и заодно проверю, не просела ли я в немецком, а то давно практики не было.
Рабочая неделя закончилась быстро, на пятницу я попросила отгул, и прямо с утра мы с мамой на такси отправились в аэропорт Домодедово. Я настояла, что заплачу за такси, и мама только закатила глаза на этот принципиальный жест с моей стороны.
Я понимала, что для неё четыре тысячи – это так, в кафе на ланч сбегать, и впечатления на родительницу всё равно не произведу, но совесть хоть немного успокоилась.
От города, где я жила и работала, до аэропорта было километров девяносто. Город был небольшой, но красивый, с богатой историей, и хотя моя мама предпочитала уничижительно называть его Урюпинском, мне здесь нравилось. Переезжать в Москву я не собиралась, хотя мама часто об этом намекала, а иногда и прямо говорила, что в провинции живут только неудачники.
Себя она считала состоявшейся женщиной во всех смыслах. Она была уверена, что жизнь ей стопроцентно удалась, потому что мама могла позволить себе не работать, отдыхать на лучших курортах, и самым главным её занятием было – следить за собой, чтобы сохранить красоту и молодость. Те качества, за которые полюбил её тот самый Масик, который сейчас хотел расширить бизнес в район Швейцарии.
Я не могла осуждать мать. И не только потому что все наши знакомые в один голос говорили, как ей повезло, когда она вышла за коренного москвича, да ещё с деловой хваткой, да ещё с квартирами, машинами и неплохим капиталом на счетах. Я прекрасно помнила, как мама страдала, когда мы жили в двухкомнатной квартире вчетвером – я, родители, и бабушка. Мне ужасно хотелось собаку, но условия не позволяли, к тому же, у мамы была аллергия на шерсть. Отец работал в школе, брался за все уроки, за все кружковые нагрузки, чтобы мама ни в чём не могла себе отказать – ни в посещении парикмахерской и салона красоты, ни в поездках на курорт, «чтобы поправить пошатнувшееся здоровье», чтобы у мамы всегда было новое платье на сезон и новые туфли или сапоги. Я помнила, как мама плакала, когда увидела туфли-шпильки, но выяснилось, что денег на них в семейном бюджете нет. Поэтому я не сказала ни слова, когда через два года после смерти отца мама упорхнула в Москву с заезжим бизнесменом.
Мы с бабушкой остались в двухкомнатной квартире, и поначалу очень не хватало маминого щебета. Не хватало её рассказов, как она выбирала наряд нужного фасона или туфли в цвет сумочки. Потом воспоминания померкли, стали казаться не таким уж замечательными. И в редкие мамины приезды я всё больше ощущала разницу между нами. Она говорила про новую норковую шубу, а я про то, что участвовала в городском литературном конкурсе и заняла второе место на областном конкурсе декламации за художественное прочтение стихов Лермонтова. И насколько мне была неинтересна мамина шуба, настолько же маме было неинтересно, сколько времени я стояла перед зеркалом, снова и снова повторяя «Кругом меня цвёл божий сад»[2].
Какой был смысл осуждать её? Она измеряла жизнь совсем другой мерой, и наши жизни проходили в каких-то почти параллельных плоскостях, пересекаясь лишь по недоразумению.
Время шло, и с каждым годом моего взросления папа становился мне всё ближе, хотя его уже много лет не было в живых. К бабушке часто приходили бывшие папины коллеги, приезжали ученики, и все они подолгу сидели в нашей кухне, за крепким чаем и фирменным бабулиным вареньем вспоминая годы учёбы.
Нет, мой отец не мог быть неудачником, если столько людей помнили его, рассказывали, каким он был, как увлекательно преподавал, и что только благодаря Павлу Алексеевичу они полюбили литературу.
Я не могла представить, чтобы кто-то сказал нечто подобное о моей маме. О ней обычно говорили с лёгкой завистью, восхищённо, но никто не сказал, что благодаря ей он открыл для себя новый мир или стал писать стихи, потому что она объяснила, в чём феномен Пушкина и Шекспира.
И вот сейчас мы с мамой ехали в одной машине, сидели рядом на заднем сиденье, а мне казалось, что между нами расстояние гораздо большее, чем отсюда до Москвы.
– Вчера ходила на кладбище, – сказала мама, когда мы выехали из города. – Была у папы и Любови Абрамовны. Хорошо, что ты ухаживаешь за могилками.
– Кому-то надо это делать, – пожала я плечами, глядя в окно, на пролетающие навстречу автомобили.
Бабушку звали Любовь Абрамовна. Приятно, что мама этого не забыла.
– Помнишь, какие она варенья ваяла? – спросила вдруг мама. – Сейчас таких не варят. Я всё вспоминаю её вишню. Божественная вещь.
– Мы спорили, как лучше варить, – я тоже вспомнила бабушкино вишнёвое варенье, и на душе стало тепло-тепло. – Бабушка говорила, что с косточками вкуснее, а мне нравилось без косточек…
– И однажды ты предложила сварить для тебя варенье из вишни без косточек, а косточки пусть бабушка сварит для себя, – закончила мама.
Мы посмотрели друг на друга, и рассмеялись.
– Хорошо, что ты поехала, – сказала мама. – Мы так редко бываем вместе.
– Да, редко, – согласилась я. – Но всё-таки лучше бы мы встретились где-нибудь здесь или в Москве. А не… у твоего мужа.
– Ой, Поля, не начинай, – мама закатила глаза, и что-то связавшее нас тут же лопнуло и исчезло. – Масик хороший. Он, вообще – идеал мужчины. Что ты всё на него дуешься?
«Потому что он – не папа», – подумала я, но вслух ничего не сказала и снова отвернулась к окошку, глядя на дорогу.
Да, возможно, Масик был очень даже неплохим. Возможно, понимал маму лучше, чем папа. А уж деньгами точно баловал. Может и любил. Но мне всё равно второй брак матери казался предательством. Тем более, с этим Масиком! Вот уж никогда не думала, что толстый, даже жирный, лысый мужик с передним золотым зубом может быть идеалом. Особенно когда единственное, что он может сказать, это – «да, детка», «ты как всегда прелестна, рыбка», и не стесняясь никого пошлёпать мамочку пониже спины хозяйским жестом.
Всё во мне переворачивалось от такого обращения с женщиной, во-первых, а во-вторых – с моей собственной матерью. Каким контрастом с этим человеком казался мой отец – всегда сдержанный, всегда молчаливый, худощавый, с шапкой непокорных каштановых волос. Да, в жизни он производил не самое яркое впечатление. Но как папа преображался, стоило ему заговорить о стихах, о прозе Пушкина, о пьесах Шекспира или Максима Горького. Это был другой мир – красивый, яркий, совсем не похожий на мир Масика и его друзей. Да и были ли у Масика друзья? Что-то я очень сомневалась. В его присутствии мне всегда хотелось с выражением прочитать заключительную строчку из «Легенды о Марко»: «А вы на земле проживёте, как черви слепые живут. Ни сказок про вас не расскажут, ни песен про вас не споют».
– Масика обижать не смей, – сказала мама ровно и без выражения. – Он меня на руках носит. Он меня к морю три раза в год катает. С твоим отцом я к морю ездила только один раз. И жила там в развалюхе размером с курятник, с удобствами во дворе.
На это мне возразить было нечего. Таких денег, как у Масика, у папы никогда не было и быть никогда не могло. Ну не платят учителям столько, чтобы можно было ездить к морю хотя бы раз в год. Но не папа же виноват в этом?
До аэропорта мы добрались в дружном молчании, прошли досмотр, поднялись в самолёт и заняли свои места.
Папа не виноват. Да и жизнь тогда была другая. Сейчас можно на выходные в другую страну слетать. Как на автобусе в другой город съездить.
Летать я всегда не любила, и как только самолёт начал разбегаться по взлётной полосе, сразу закрыла глаза и постаралась уснуть. Мама мне не мешала, демонстративно углубившись в чтение какого-то модного журнала, на обложке которого красовалась девица с надутыми, как автомобильные шины, губами. Я и правда задремала, и во сне видела бабушку – как она стоит у плиты, методично помешивая варенье длинной ложкой, и приговаривает: «Что делать? Варенье варить».
– Полинка, просыпайся!
Сон рассыпался, когда мама двинула мне локтем под рёбра.
Я встрепенулась, зевая и потягиваясь. За стеклом иллюминатора был чужой аэропорт и чужие флаги чужой страны. Долетели без происшествий – и то замечательно. В конце концов, Масик – не вселенское зло. И не самое страшное, что случается в жизни.
И всё-таки, мне очень хотелось, чтобы мамин муж опоздал. Или совсем забыл нас встретить. И тогда я могла бы презирать его с особым удовольствием.
Но Масик не опоздал, не забыл, и уже ждал нас, чуть не подпрыгивая от нетерпения.
– Привет, рыбка! – он схватил маму за талию и притиснул к себе. – А я соскучился, между прочим.
Мама хихикнула и что-то зашептала ему на ухо. Масик заржал, как жеребец, и повёл нас забирать багаж.
Я уныло смотрела им в спины. Они так и шли – в обнимку, никого не замечая вокруг. Правда, забирая наши сумки, Масик соизволил меня заметить.
– Как дела? – спросил он без особого интереса и явно не ждал развёрнутого ответа.
– Всё хорошо, – ответила я сдержанно.
– Отлично! – кивнул он, закидывая огромный мамин чемодан и мою спортивную сумку на плечо. – Машину пришлось припарковать далеко, всё уже занято, какой-то слёт тут сегодня.
– Ничего, мы прогуляемся, – мама смотрела на него с обожанием, и я тайком покривилась.
Дома машина у Масика была такая же, как он сам – большая, яркая и шумная. Ярко-красная, с огромными фарами, которая так и кричала о силе и достатке хозяина. Здесь нас встретил чёрный седан и серьёзный, молчаливый водитель в строгом черном костюме.
– Грузимся, девочки! – скомандовал мамин муж, забрасывая наши сумки в багажник. – Полинка, садись вперёд.
Я села на переднее пассажирское и пристегнулась ремнём.
Ехать и слушать, как Масик и мама любовно воркуют, было не слишком приятно, и я сделала вид, что опять задремала.
– Полина! Посмотри! – мама довольно бесцеремонно потрясла меня за плечо. – Мы почти приехали!
Всё же я опять задремала. А ведь думала, что просто притворюсь.
Открыв глаза, я посмотрела в окно.
Автомобиль как раз выворачивал по серпантинной дороге, спускаясь с холма, и перед нами открылась долина. По ней бежала извилистая река удивительного бирюзового цвета. В бирюзовые волны гляделось синее, как васильки, небо, а вокруг были поросшие светло-зелёными рощами холмы и небольшие горы. Кое-где пролегали ровными тёмно-зелёными полосами виноградники, а довершал картину – великолепный старинный арочный мост. Солнце клонилось к закату и золотило красные крыши домов, сбегавших узкими извилистыми улицами прямо к воде.
– Что это? – спросила я с невольным восхищением, потому что картина была просто сказочная.
– Это Локарно, детка, – хохотнул Масик. – Вы же ещё не ели?
– Нет, и мы ужасно хотим чего-нибудь вкусненького! – радостно подхватила мама.
– Потом поужинаем, – заявил Масик и приобнял её за плечи. – Сначала я свожу вас на мост. Я договорился с этим, как его… ну, «тарзанка» которая.
– Банджи-дампинг, – машинально поправила я его.
Как можно думать о каких-то прыжках, когда рядом – такая красота? Краски природы были такими яркими, такими необычными, что казалось, и люди в этих краях должны быть необычными – такими же звонкими, прекрасными, похожими на южных птиц.
Пока Масик уговаривал маму сходить на «тарзанку», мы въехали в город, проехали по узким улочкам, вымощенным брусчаткой, и остановились у отеля «Роза». Набережная показалась мне уже не такой прекрасной, как вид с холма. Здесь росли пальмы и плакучие ивы, и было слишком много того, что есть в каждом современном городе – какие-то магазинчики, живые «скульптуры», аниматоры, фонари, молодые люди на скейтбордах… Сказочное впечатление таяло, тем более – мамочка согласилась отправиться на мост, чтобы прыгнуть с «тарзанки». Но всё равно набережная была очень, очень красивой. И так и манила прогуляться – не спеша, наслаждаясь красивыми видами и любуясь удивительным цветом воды.
– Вам понравится! – с энтузиазмом говорил Масик. – Падаешь с моста – и сердце в трусы улетает! Сейчас я вас оформлю, и сразу поедем!
Он забрал наши паспорта и умчался в отель, а мы с мамой остались в машине.
– Лучше пройдусь по набережной, – сказала я, глядя на бирюзовую воду, которая колыхалась совсем рядом.
– Почему это? – спросила мама как-то вымучено.
– На мне сегодня стринги, – сказала я очень серьёзно. – Боюсь, сердце из них вылетит. Потеряю.
– Что за ерунду ты говоришь! – рассердилась она. – Поехали! Я одна боюсь!
– Ты с Масиком, – напомнила я. – За ним – как за каменной стеной.
– Полинка! – взвизгнула мама, когда я взялась за дверную ручку. – Ты меня не бросишь! Не смей!
– Да не хочу я с моста прыгать. Зачем мне это? – изумилась я. – «Тарзанка» – она для Тарзана. А я даже на Джейн не потяну. Я дама нежная, цивилизованная, так что развлекайтесь без меня, тем более вы соскучились друг по другу…
– Я без тебя боюсь! – мама втиснулась между передними сиденьями и вцепилась в меня намертво. – Ты мне дочь или нет?!
– Тебе нравится – ты и прыгай, а я не хочу, упорствовала я, пытаясь разжать её руки.
– Веселитесь, девочки? – в машину залез довольный Масик. – Ну всё, поехали! Сейчас я вам тут всё покажу!
Автомобиль плавно тронулся, и я обречённо откинулась на сиденье, с сожалением провожая взглядом уютную набережную с такими обычными, совсем не сказочными людьми.
Мне совсем не хотелось прыгать с "тарзанки". Экстремальный отдых я тоже не любила. Хочешь пощекотать нервишки – поработай в школе. Вот там тебе устроят и «американские горки», и банджи-дампинг без страховки, и милую игру «догони меня, кирпич».
Но Масик прямо загорелся, и мама усиленно поддакивала ему, делая вид, что ей очень интересно сигануть головой вниз с моста. Тут я маме даже посочувствовала. Если муж моложе тебя на пять лет – волей-неволей надо соответствовать. Иначе найдёт даму, которая с удовольствием будет летать с ним на дельтапланах, кататься на сноубордах и прыгать с мостов.
Машина подвезла нас к самому краю набережной, Масик открыл нам с мамой двери, помог выйти из салона и потащил на мост. Я обратила внимание, что по набережной гуляли толпы туристов – слышалась и немецкая речь, и итальянская, и даже, кажется, китайская. А вот мост был пустым, и его даже преграждал шлагбаум.
– Тут закрыто, милый, – пискнула мама и не смогла скрыть радости по этому поводу.
– Они только до полудня работают, – объяснил Масик, подныривая под шлагбаум и протаскивая нас следом, – но я договорился. Там Влад главный – вот такой мужик! – он продемонстрировал нам большие пальцы рук. – Он для нас специально прыжки организует. Высота, драйв – и всё только для нас!
Мы с мамой переглянулись, и, судя по всему, «вот такой мужик» Влад нам обеим одинаково и заочно не понравился.
Мост был длинный, почти бесконечный, но мы дошли до середины и обнаружили там нечто вроде смотровой площадки, огороженной металлическим забором. На площадке стояла сложная конструкция вроде лебедки, лежали бухты троса и в сторону от моста уходил небольшой трамплин. Мне он сразу напомнил про любимое развлечение пиратов – «доску», и даже под рёбрами захолодило. Я вытянула шею, глянув через перила, и увидела далеко внизу бирюзовую воду и сквозь неё – серые камни, торчавшие острыми пиками. Вокруг них бурлила вода – взбитая до белоснежной пены, будто огромное чудовище притаилось под мостом и скалит клыки, выбирая, кого схватить. Наверное, Харибда из «Одиссеи» выглядела так же.
– Я прыгать не стану, – сказала я, отступая от перил мелкими шажками, но Масик только покрепче ухватил нас с мамой и потащил на площадку, где ждали трое парней.
– Не дрейфите, девчули! – с энтузиазмом приговаривал мамин муж, запихивая нас на площадку. – Тут каждый день пачками прыгают! Привет, братан! – он пожал руку одному из парней и познакомил нас: – Это – Влад, а это – мои красотки! Давай, я первый, чтобы они увидели, что ничего страшного.
Мама вцепилась в меня обеими руками, когда на Масика надели страховочные канаты, проинструктировали и завели на доску.
– Божечки, я уже в обмороке, – прошептала мне мама, стремительно бледнея.
– Давай сбежим? – предложила я и потянула её на берег.
– Как – сбежим?! – перепугалась она ещё больше. – А Масик?..
Ответить я не успела, потому что Масик с гиканьем и воплями рухнул с моста, раскинув руки.
Мы с мамой следили за его полётом, замерев и перестав дышать. Мне казалось, канат такой же бесконечный, как этот мост, и что сейчас Масик рухнет прямо на камни.
Но всё обошлось, и Масик полетел вверх так же упруго, как и вниз. Над рекой разносились его восторженные вопли, он сделал ещё пару качаний вверх-вниз, а потом канат постепенно остановился. Закрутилась лебёдка, и Масика начало медленно поднимать наверх. Мы с мамой одновременно выдохнули, и только тут я услышала, как смеются парни – работники этого чудовищного аттракциона. Я с трудом оторвалась от созерцания болтавшегося над бездной Масика, и увидела, что парни смотрят на нас и посмеиваются.
– Не бойтесь, дамы, – Влад подошёл к нам с улыбкой, такой уверенный, в майке, открывающей накаченные руки и бычью шею. – Здесь безопасно даже для пятилетнего ребенка. Раз в жизни это надо попробовать каждому, – тут он подмигнул мне. – Первый раз все нервничают, а назавтра девяносто процентов возвращаются. Прыгнуть второй раз.
– А десять процентов куда деваются? – хрипло спросила я, облизнув пересохшие губы.
Влад шутку оценил и засмеялся, мама помедлила и… засмеялась тоже.
– Ни за что не буду прыгать, – повторила я.
Масика затащили на площадку, он был красный и довольный, и шумно делился впечатлениями – куда улетело у него сердце и прочие органы в придачу.
– Мам, пойдём отсюда, – сказала я вполголоса.
Масик услышал и обиженно раскинул руки:
– Рыбка! Ну ты что? Это же так здорово!
– Лучше не надо, – забормотала я, но мама вдруг вскинула голову и посмотрела на меня с героическим отчаянием.
– А я прыгну! – сказала она и двинулась вперёд на подгибающихся коленках.
– Мам! – я схватила её за плечо, сделав ещё одну попытку остановить, но она только мотнула головой и вырвалась.
– Молодец! Красавица ты моя! – Масик облапал и расцеловал её. – Давай! Покажи класс! Можешь орать во всё горло! Это так расслабляет!
Самое время было удрать, но разве я могла оставить маму? Пришлось стоять и смотреть, как на неё точно так же, как на Масика, надевают страховочные тросы, как инструктируют, и понимала, что мама ничего не слышит из того, что ей говорят.
Вот она идёт по доске мелкими шажочками… вот становится на краю, точно так же, как Масик раскинув руки… Я опять затаила дыхание. Неужели – прыгнет? Да ладно… Постоит и передумает… Но мама вдруг оглушительно взвизгнула и начала падать.