- -
- 100%
- +
Я взбежала на взгорочек, вломилась в заросли олеандра, продираясь сквозь ветки и даже не пытаясь соблюдать тишину – чтобы не поймали. Мне хотелось просто убежать из этого сада, просто оказаться возле озера…
Кустарник закончился, и я опять – опять! – очутилась перед обшарпанным домом с синей черепичной крышей.
А солнце благополучно светило слева.
Как так?! Как так может быть?
Мне показалось, что я потихоньку съезжаю с катушек. Может, я головой ударилась, когда падала?
Из-за деревьев вышел незнакомый мне мужчина – тощий, в белой рубашке с закатанными до локтей рукавами, в соломенной шляпе с уныло повисшими широкими полями, и с таким же уныло повисшим длинным носом. Мужчина толкал тележку, полную круглых глиняных горшков, а заметив меня остановился и махнул рукой:
– Ты как и сарая выбралась, Апо? – крикнул он мне. – Иди лучше в дом, пока матушка тебя не хватилась.
Не ответив, я попятилась, пока кусты не скрыли от меня мужчину в соломенной шляпе, а потом развернулась и в третий раз бросилась бежать.
В этот раз я на каждом шагу ориентировалась по солнцу, чтобы точно не свернуть обратно к дому с синей черепицей. Я уже не обращала внимания на заросли дикого винограда, на живописные полянки с олеандром – просто бежала наугад, держа солнце с правой стороны.
В саду было тихо, и эта тишина нервировала больше, чем ветер, которого, вроде и не было.
Только бы добраться до озера…
Сад закончился, и я вдруг оказалась не у озера, как предполагала, а на широкой просёлочной дороге. Асфальта тут не было, и на сухой до пыли почве виднелись две вдавленные узкие колеи – то ли от велосипедов, то ли от мопедов…
Я заметалась вдоль дороги, не зная, куда пойти – налево или направо. Наверное, лучше налево… Кажется, Локарно должен находиться там…
Словно в ответ на мои мучения из-за поворота дороги вырулила конная повозка на огромных тонких колёсах, которые как раз вписались в колею. На повозке – неуклюжем корыте с низкими бортиками – сидели мужчина и женщина, а за их спинами торчали макушки шести или семи детишек. Все были в таких же нелепых костюмах, что я видела на людях у озера, и в широкополых соломенных шляпах с растрёпанными краями.
Но это было лучше, чем итальянская мафия, и я бросилась к повозке.
– Простите, не подскажете, как связаться с полицейским участком в Локарно? – спросила я на немецком. – Мне нужна помощь, я попала в аварию…
Договорить я не успела, потому что женщина завизжала, как резанная, детишки завопили кто дискантом, кто басом, а мужчина резко осадил лошадь и даже замахнулся на меня кнутом, но потом пригляделся и опустил руку.
– Тише! – прикрикнул он на странном итальянском на голосящих женщину и ребятишек. – Это же хозяйка с виллы «Мармэллата», Аполиннария Фиоре.
Вопли и визги сразу прекратились, и женщина подозрительно посмотрела на меня, окинув взглядом от пяток до макушки, а дети высунулись из-за бортиков, с любопытством тараща на меня глаза.
Опять эта Аполлинария Фиоре. И опять итальянский язык. А может, это сообщники тех итальянцев?.. Подрабатывают на полставки аниматорами…
– Добрый день, – сказала я, переходя на неуверенный итальянский, – подскажите, как проехать в Локарно? Мне срочно нужно в полицейский участок. Или разрешите позвонить? Я потом переведу вам деньги за звонок.
– Что? – мужчина и женщина переглянулись, а потом мужчина заговорил так же неуверенно, как я на итальянском: – Она только что потеряла мужа, наверное, немного не в себе…
– Это не повод, чтобы разгуливать в таком виде, – зашипела женщина, снова окинув меня взглядом с головы до ног.
– Где Локарно? – повторила я, теряя терпение. – Мне срочно нужно в полицию!
– Но в Локарно нет кондотьера, – очень любезно пояснил мне мужчина. – Солдаты есть только в Сан-Годенцо.
Зачем мне солдаты и какой-то Сан-Годенцо?..
– Как проехать в Сан-Годенцо? – спросила я уже в полном отчаянии.
Неужели, так трудно дать попавшему в беду человеку телефон? Или нормально рассказать, где тут ближайшая автобусная остановка? Или магазин, где точно есть телефон общего пользования?..
– Так это вам туда, – мужчина махнул рукой в ту сторону, откуда притащилась его повозка. – Но сейчас в город вряд ли кто-то поедет… А у меня, кстати, письмо для вас, как раз из Сан-Годенцо. От адвоката. Тина, где письмо?
– Вот, – женщина вытащила из-под передника помятый конверт и с недовольным видом протянула мне.
Я машинально взяла его и скользнула глазами по рукописным буквам, выписанным с такой тщательностью, словно кто-то сдавал экзамен по художественной каллиграфии.
«Синьоре Аполлинарии Фиоре» – прочитала я первую строчку, а потом увидела, что было написано дальше – Миланское герцогство, кантон Пьемонт, отправлено из Сан-Годенцо…
Ещё ниже шла дата отправления письма – несколько аккуратных циферок, которые подействовали на меня, как удар поварёшкой по голове.
«Отправлено 13 мая 1430 года».
Пятнадцатый век? Письмо отправлено в пятнадцатом веке? Тупая шутка… Или не шутка?!.
– Кто сейчас нами правит? – спросила я дрогнувшим голосом.
– Будто вы не знаете, хозяйка, – произнёс мужчина и пожал плечами. – Мы ведь уже восемь лет как освободились от этих германцев и подчиняемся герцогу Миланскому, Филиппо Висконти. Вы простите, что жена так заорала. Но я и сам перепугался… Принял вас за германского разбойника, – он усмехнулся, окинув меня взглядом с головы до ног. – Одеты вы…
Жена ткнула его локтем в бок, и посмотрела так свирепо, что мужчина сразу присмирел.
Но я думала совсем о другом.
Этого не могло быть, но это происходило. Я затравленно оглянулась, уже иначе воспринимая пышные зеленые окрестности, где не было ни одного столба электросетей или сетевых башен, где не было заасфальтированных дорог, и где люди разъезжали на телегах, запряженных лошадьми, и носили одежду периода Возрождения.
Об этом периоде я помнила только, что тогда жили и творили Данте Алигрьери, Петрарка, и Джакомо Бокаччо придумал своего «Декамерона». Это всё просто преотлично, но я-то здесь каким боком?!.
Я стояла посреди разбитой дороги, комкала в руках странное письмо, адресованное некой Аполлинарии Фиоре, с которой меня упорно путали, и совершенно не знала, что мне теперь делать и как поступить.
Разумеется, письмо читать я не стану. Читать чужие письма – это дурной тон, между прочим. Письмо адресовано не мне, я знать не знаю никакой Аполлинарии Фиоре. И знать не хочу, если честно.
Оставалась маленькая, очень хиленькая надежда, что это всё устроил Масик. Решил разыграть меня, нанял артистов… Но какие-то слишком смелые артисты – бьют и всё по голове. Так и убить можно. И это уже совсем не смешно.
– Вон она! Держите её! – раздались крики со стороны.
Теперь уже я чуть не завизжала, как только что – перепуганные чумазые дети в повозке. Потому что к нам со стороны запущенного сада мчались синьора Ческа и две её подручные ведьмы – Миммо и Жутти.
Следом за ними семенил, размахивая руками, тощий мужчина в соломенной шляпе – тот самый, который удивлялся, как это я выбралась из сарая.
Уже не было времени гадать, как они догнали меня так быстро. Я со всех ног бросилась бежать по дороге, в сторону какого-то Сан-Годенцо. Да просто бежать хоть куда-нибудь!..
Сзади летели крики и проклятия, я прибавила скорости, но тут из зарослей на дорогу выскочила Ветрувия, мы столкнулись на полном ходу и повалились на землю.
По сравнению с падением с моста это падение было – так себе. Но я всё равно потеряла драгоценные секунды, и не успела подняться на ноги, как синьора Ческа с сопровождающими меня настигла.
– Бежать вздумала?! – орала эта мегера, снова вцепившись мне в волосы.
– Мама! У неё письмо! – Миммо или Жутти (кто из них там кто – я не запомнила) подняла письмо, которое я уронила, и взвизгнула: – Это от адвоката!
– Дай сюда, – синьора Ческа перебросила меня в руки второй девицы (Миммо или Жутти, но мне было это без разницы), а сама выхватила письмо и впилась взглядом в надписанный адрес.
– От адвоката… – пробормотала она, и её раскрасневшееся от бега лицо мгновенно побледнело. – Что он там пишет?
В отличие от меня синьора Ческа вскрыла письмо без малейшего смущения.
Отломала красненькую печать, развернула конверт, который, собственно, и оказался письмом – с одной стороны адрес, с другой послание, это очень удобно и экономно – и начала читать, морща лоб и беззвучно шевеля губами.
– Адвокат приедет через три дня, – объявила она севшим голосом и обвела нас тяжёлым взглядом. – Джианне оставил завещание…
– Завещание? – тихонько переспросила Ветрувия, поднимаясь с земли и почёсывая ушибленное бедро.
– Когда это он успел? – изумился тощий мужчина.
– Я откуда знаю – когда?! – заорала синьора Ческа, обретая снова энергию и громогласность. – Это вы с ним два дурака – на двоих одна башка! Ты не знал про завещание, Пинуччо?! Лучше по-хорошему признайся!
– Откуда, мама?! – перепугался тощий и даже попятился. – Клянусь, Джианне ничего мне не рассказывал!
– Наверное, это когда они ездили в Сан-Годенцо варенье продавать… – кисло сказала девица, державшая меня.
Я тем временем с отчаянием наблюдала, как повозка скрывается за поворотом дороги. Теперь даже помощи попросить не у кого… Хотя вряд ли эти крестьяне заступились бы за меня… Так же, как и те, что на берегу озера…
– Вот гадёныш, – процедила сквозь зубы синьора Ческа, снова впиваясь взглядом в письмо. – Это он мне назло сделал.
– Как с этой поступим, мама? – девица держала меня за локти, пригибая к земле. – Может, когда адвокат приедет, мы её запрём? Из сарая сбежала, а из погреба не убежит!
Ветрувия испуганно вскрикнула и привычно забормотала о жалости и милосердии, и я сразу сообразила, что погреб – засада похуже апельсинового склада.
– Нельзя запирать, – синьора Ческа почти выплюнула эти слова и с ненавистью взглянула на меня. – Адвокат хочет видеть именно её. Пишет, что ей надо подписать согласие с завещанием, как законной супруге.
– А мы скажем, что супруга – это я, – с готовностью высунулась то ли Миммо, то ли Жутти, которая подобрала письмо. – А эту дуру запрём!
– Но не в погреб же, – залепетала Ветрувия. – Там ведь холодно…
– Заткнись, Труви, – без лишних нежностей приказала ей синьора Ческа, и Ветрувия покорно опустила голову.
– А если он её видел вместе с Джианне? – предположил Пинуччо. – Вы с ней, Жутти, совсем не похожи.
Теперь на меня с ненавистью посмотрела и девица Жутти, а я поняла, что если сейчас что-то не предприму, то точно пропаду в каком-то погребе.
– Конечно, он меня видел! – крикнула я, уже не пытаясь вырваться, потому что каждая попытка была неудачной, и всякий раз я получала крепкий пинок от Миммо.
И пинала она совсем не мимо.
– Так ты всё знала, – угрожающе начала синьора Ческа.
– Мама, наставите ей синяков, адвокату это не понравится, – быстро произнёс Пинуччо.
– А мы так наставим, что адвокат не увидит, – пообещала «мама» и приказала: – Тащите её домой, девочки. Там поговорим.
Возле дома с синей черепичной крышей мы оказались минут через десять быстрого шага. Оставалось только гадать, каким образом я умудрилась заблудиться здесь в трёх грушевых деревьях и проплутать несколько часов.
Хотя, синьора Ческа вела нас не через сад, а по самой его кромке, по тропинке, огибавшей сад за плетёной оградой.
Почему я не заметила эту тропинку раньше? Уже бы сбежала. Только… куда мне бежать? В 1430 году меня точно никто не ждал.
Но если я попала в это проклятое место, значит, есть шанс попасть из него обратно в нормальный мир. Надо только понять – как. А для этого надо, как минимум, остаться в живых рядом с такой особой, как синьора Ческа.
– Матушка, – позвала я умирающим голосом, – простите меня, очень вас прошу.
Синьора резко обернулась и уставилась на меня, подозрительно щуря глаза. Миммо и Жутти тоже остановились, продолжая, тем не менее, крепко меня держать.
– В голове что-то помутилось, – объяснила я и пару раз шмыгнула носом для достоверности. – Как подумаю, что мой дорогой Джианне больше не с нами, всё в глазах темнеет. И я понятия не имею ни про какое завещание… Джианне это всё сделал, я и не знала, что он задумал. Он сказал, что так надо… Если бы я знала, что это важно, сразу бы вам рассказала. Честно.
Не знаю, у кого был более потрясённый вид – у девиц, державших меня, у Ветрувии или у мужчины в соломенной шляпе, но у них у всех попросту отвисли челюсти.
– Не знала, говоришь? – после недолгого молчания переспросила синьора Ческа. – Ну-ну, посмотрим. Если соврала – забудешь, как ложку держать. Иди, переодевайся. Вырядилась, как продажная женщина! Где только нашла эти тряпки! Сними немедленно!
– Обязательно, матушка, – заверила я её. – Пусть только Ветрувия меня проводит… Мне нехорошо, голова до сих пор кружится…
– Мама, она врёт, – громким шёпотом сказала Миммо или Жутти.
– Пусть врёт, – огрызнулась синьора мама. – Главное, чтобы сидела тихо, как мышь. Труви! – окликнула она Ветрувию, и та услужливо засеменила вперёд, втягивая голову в плечи. – Проводи её в дом, пусть переоденется. А то людей пугает. И чтобы без глупостей!
– Да, матушка, – Ветрувия ещё сильнее втянула голову в плечи и потупилась, а Миммо и Жутти нехотя отпустили меня.
– Идём, дорогая Труви, – сказала я, взяв Ветрувию за руку, и сама повела к дому.
Когда мы оказались на лужайке перед домом с мезонином, я увидела в тени под деревьями женщину лет пятидесяти. Она сидела в кресле-качалке, уютно сунув руки под мышки, и мирно клевала носом.
Перед ней прямо на траве стояла трёхногая жаровня, в которой так же мирно и тихо плясали язычки пламени, а на жаровне стоял медный таз, из которого торчала позабытая ложка. К сладковатому запаху цитрусов примешивался стойкий запах гари, который всё усиливался.
– Тётушка Эа! – завопила Ветрувия, и я вздрогнула от неожиданности. – У вас опять варенье горит!
Женщина подняла голову, зевнула, протёрла глаза и невозмутимо поправила чепец, а потом вытянула шею, заглядывая в медный таз, не вставая с кресла.
– Сгорело, – подтвердила женщина в чепце, и я сразу узнала этот спокойный, монотонный голос.
Это она разговаривала с неким синьором Луиджи. И тогда у неё тоже всё сгорело.
– Там матушка идёт! – сказала Ветрувия сердито. – Сейчас опять раскричится.
– Раскричится, – согласилась тётушка Эа.
– Беда с ней, – всплеснула руками Ветрувия. – Такая ленивая! Всё время спит!
– Ладно, пойдем переодеваться, – напомнила я и пошла к дому.
– Стой! – воскликнула Труви ещё пронзительнее. – Ты куда?!
– Матушка же велела переодеться. Вот я и иду, – сказала я, указав в сторону дома.
– Апо, ты о чём? – Ветрувия приблизилась ко мне, почти с опаской заглядывая в лицо. – Мы живём вон там, во флигеле, – и она указала совсем в другую сторону, где стоял не менее обшарпанный одноэтажный домик, который я бы приняла за такой же сарай, в котором меня заперли в компании с апельсинами. – А это, – Ветрувия скосила глаза в сторону дома с синей черепицей, – это – дом колдуна. Там никто не живёт. Туда только Джианне заходил. Но ты же знаешь, что с ним потом случилось…
Глава 4
Разумеется, я этого не знала. Сообразила только, что Джианне – это муж той самой злосчастной Аполлинарии, за которую меня все принимали, и что он, вроде как, умер. А каким образом, при каких обстоятельствах… Кто же его знает?.. Но узнать надо.
– Боже, мне нехорошо, – пожаловалась я и приложила ладонь ко лбу, закрывая глаза. – Наверное, и правда ударилась головой о камень, когда упала в воду. Труви, дорогая, напомни, что случилось с моим дорогим Джианне? – и я тихонько развернула её к флигелю.
– Ты, действительно, не помнишь? – насторожилась Ветрувия, так и пожирая меня глазами. – Ты не притворяешься?
– Ничуть, – скорбно подтвердила я. – Как я жила до этого? Похоже, матушка меня очень не любит?
– А кого она любит? – выпалила Ветрувия и тут же опасливо оглянулась – не услышал ли кто. – Даже сыновей терпеть не может, хотя говорит, что их обожает, и что смерть Джианне её убьёт. Ага, убьёт… Она сама кого хочешь прикончит, – женщина поёжилась. – Лучше не спорь с ней, а то заморит голодом… Или точно голову проломит. И скажет, что так было.
– У синьоры Чески был сын Джианне, который мой муж, и есть ещё сыновья? – уточнила я.
– Ещё один, – кивнула Ветрувия. – Джузеппе Фиоре. Но все зовут его Пинуччо, хотя у него уже вся голова лысая. Это ничтожество ещё и мой муж.
– То есть мы с тобой – невестки? А та дама в кресле?
– Андреа Ликалепни. Тётушка Эа, – объяснила Ветрувия. – Родная сестра матушки. Ленивая, как сто коров. И постоянно сжигает варенье.
– Это я уже заметила, – пробормотала я. – А две драчливые девицы?
– Доминика и Джульетта, – с готовностью ответила Ветрувия. – Наши дорогие золовки-колотовки. Будь с ними осторожна – сразу обо всём доносят своей мамочке, шпионят, наушничают. Только и думают, что о парнях, танцах, и как бы поскорее выйти замуж. И… и тоже ленивые. Так что почти вся работа на нас…
– А что у нас за работа? – теперь уже насторожилась я.
– Так варенье же! – воскликнула Ветрувия. – Твой муж был кондитером. Раньше мы жили в Милане, и Джианне служил на кухне у герцога Висконти, а потом Джианне решил уехать. Мы купили эту виллу, Джианне обещал, что скоро мы разбогатеем и будем в золоте купаться, а потом он утонул.
– Утонул? Мой муж?
– Да, – печально понурилась Ветрувия. – Упал в воду и утонул. Все уверены, что это из-за того, что он заходил на проклятую виллу. Там жил колдун, и его призрак до сих пор там бродит. Джианне только смеялся над этим, а потом утонул… А ты так переживала, что плакала целыми днями, а потом тоже бросилась за ним. Я тебя спасла! Я тебя вытащила на берег! Хотя вода была жутко холодная!
– Благодарю, – рассеянно сказала я, пытаясь запомнить по именам и родственным связям всё странное семейство.
Уехать из Милана в это захолустье и надеяться, что заработаешь много денег? На чём? На варенье?
Я невольно оглянулась на тётушку Эа, которая снова задремала в своём кресле, совершенно забыв про жаровню и таз на ней.
– Варенье – это так доходно? – спросила я, когда мы с Ветрувией уже заходили во флигель.
– Ну-у… – замялась она, взяв меня за руку и ведя в конец коридора, в котором справа и слева были двери, – в Милане – да. Но Джианне зачем-то уехал сюда. Здесь одна голытьба… – тут женщина вздохнула. – Никто толком не заплатит… И тут так скучно…
– В Милане веселее, – согласилась я.
– Ты вспомнила?! – она резко обернулась ко мне, широко распахнув глаза.
– Немножко, только что в Милане весело. Мне там нравилось.
– Ты же не была в Милане, – возразила Ветрувия. – Джианне познакомился с тобой в Локарно, когда ты вместе с бродячей труппой путешествовала… А я вышла замуж за Пинуччо в Милане. Там у нас был большой дом. Правда, на три семьи… Но зато жалованье платили каждый месяц. У твоего мужа даже золото водилось. Но после его смерти матушка ничего не нашла. Наверное, он положил деньги в банк. Приедет адвокат и всё расскажет. Хотя, всё равно твой муж оставил деньги матери. Против неё никто слова сказать не осмеливается. И ты помалкивай, если не хочешь неприятностей. И слушайся меня. Ведь мы подруги.
– Подруги, – я с признательностью пожала Ветрувии руку. – Только ты мне подсказывай, как себя вести. А то меня точно в сумасшедший дом упекут.
– Не надо в сумасшедший дом! – перепугалась она. – Молчи и слушайся меня, и всё будет хорошо. Пойдём, я тебя одену. Где ты раздобыла эти тряпки? У цыган, что ли выменяла?
– Не помню, наверное, – ответила я.
В самой дальней комнате, куда мы зашли, стояла грубо сколоченная кровать, застланная шерстяным пледом, пара табуреток и колченогий стол, на котором я увидела небольшое засиженное мухами зеркальце, глиняную чашку и глиняный кувшин. Возле стены – сундук. В целом – убогость, пыль и даже грязь. Неприятное жилище.
Ветрувия пояснила, что это – наша с Джианне комната, открыла сундук и достала длинную рубашку из некрашеного полотна, кофту с широкими рукавами и корсаж на шнуровке. Ещё к этому полагалась юбка с тесёмкой, завязывающейся на талии, фартук и ещё кусок некрашеного полотна, чтобы намотать на голову.
Такое количество одежды меня озадачило. Носить по три одёжки в такую жару?!. Но Ветрувия ловко сняла с меня джинсы и майку, вытаращилась на моё нижнее бельё – легкомысленное красное, в кружавчиках, и набросила мне на голову рубашку.
Рубашка оказалась длинной – я сразу наступила на подол, но Ветрувия точно так же набросила на меня юбку, помогла затянуть тесёмки на талии, и рубашка чуть укоротилась. По крайней мере, теперь можно было ходить и не наступать на её край. Потом наступила очередь кофты, рукава на ней тоже затягивались тесемками, как и рукава рубашки, только немного повыше. И ещё пришлось надеть корсаж – из нескольких слоёв прошитой ткани, со шнуровкой впереди. Мне корсаж был не нужен – у меня грудь прекрасно держал лифчик, но Ветрувия сказала, что без корсажа я всё равно что голая, и сама затянула на мне шнуровку так, что дышать стало трудно.
Кусок полотна она намотала мне вокруг головы, сделав что-то вроде тюрбана, и пообещала:
– Так не будет жарко.
В этом я очень сомневалась, но решила не спорить и припрятала джинсы и майку под подушку. Снимать свои удобные кроссовки я отказалась, но Ветрувия и не настаивала, потому что переобувать меня было не во что. Оказывается, у моей предшественницы была всего одна пара туфель. В них-то она и пропала.
Тут я впервые задумалась, что же могло случиться с настоящей Аполлинарией. Ветрувия рассказала, что я (она) упала в реку. И что произошло дальше? Утонула? Или вылезла на берег и вот-вот явится домой? И что тогда делать мне?..
Но подумать об этом мне не удалось, потому что флигель так и затрясся от громогласного вопля синьоры Чески:
– Труви! Апо! Вы где, лентяйки? Живо работать!
– Лучше поторопимся, – сказала Ветрувия, втягивая голову в плечи, будто даже голос синьоры Чески мог влепить подзатыльник. – Матушка ждать не любит.
Мы вышли из флигеля и вернулись на поляну, где нас уже ждали зажжённые жаровни и медные тазы на них.
Синьора Ческа огромным тесаком методично рубила апельсины прямо с кожурой, крошево ссыпалось в тазы, и все мы – я, тётушка Эа, Труви, Миммо и Жутти вооружились длинными деревянными ложками и начали мешать апельсиновую массу.
Уже через десять минут у меня заболело плечо. Я переложила ложку в левую руку, но через пять минут снова взяла ложку в правую. Синьора Ческа бросила на меня мрачный и подозрительный взгляд, обозвала неженкой и занялась новой партией апельсинов, которые притащил ей Пинуччо.
Солнце припекало, жаровня раскалилась, апельсины в тазу булькали – было нестерпимо жарко, и страшно хотелось пить. Но никто не жаловался, все методично орудовали ложками, и мне ничего не оставалось, как тоже месить и помалкивать.
Через полчаса обе руки у меня уже отваливались, через час я готова была упасть в обморок, обливаясь потом.
Тут на моё счастье Пинуччо притащил огромный кувшин с водой и одну щербатую кружку на всех. Первой напилась синьора Ческа, потом её доченьки пили долго и жадно, выхватывая друг у друга кружку. Потом кружку передали тётушке Эа, и когда очередь дошла до меня, то я так и не смогла сделать хотя бы глоток.
– Вода кипяченая? – спросила я, поглядев в кувшин, где плавали какие-то соринки и травинки.
На меня посмотрели, как на сумасшедшую, и больше вопросов я не задавала. Пить тоже не стала, хотя очень хотелось. Вместо этого я умылась и ополоснула запястья, чтобы хоть немного охладиться. Потом передала кружку Ветрувии. Она, в отличие от меня, не побрезговала и от души напилась, вытерев потное лицо ладонью. На щеках остались грязные потёки, но Ветрувия спокойно вернулась к своему тазу, взяла ложку и продолжила мешать.
– А ты руки помыть не хочешь? – спросила я тихонько.
– Зачем? – искренне изумилась она, энергично орудуя ложкой.
В это время я увидела, как синьора Ческа подошла к тазу, над которым трудилась Жутти, отобрала у неё ложку, подула, облизнула, почмокала губами и вернула ложку дочери, коротко приказав подкинуть щепок и мешать получше.
Про себя я решила, что никогда не стану пробовать это варенье. А если тут ещё и кормят с такой же антисанитарией…
Как же мне поскорее вернуться обратно?
Стало тоскливо, одиноко, плечи ныли от однообразных движений с усилием, поясница уже раскалывалась… Вода немного освежила, но хотелось в тенёк, в ванну, даже в озеро – на худой конец.
На моё счастье небо вдруг нахмурилось, набежали облака, и заморосил дождь. Работа была тут же остановлена, тазы унесены в сарай, жаровни зашипели потухающими углями, а синьора Ческа принялась ругать прохудившееся небо, на чем свет стоит.