Кондитерша с морковкиных выселок

– Может, планы поменялись, – пожала я плечами.

Ветрувия семенила позади меня, и когда я оглянулась, то увидела, что лицо у неё было мрачным.

Ах да, Пинуччо ведь её муж. Но он не выглядел сильно уж расстроенным, что жена ушла из дома. Ну, то есть не совсем ушла, но куда-то ведь ушла. А муженек, кстати, жёнушке даже доброго утра не пожелал…

Возле флигеля уже маячили Ческа с дочками, а тётушка Эа с невозмутимым видом сидела в кресле, кутаясь от ветра в клетчатый шерстяной платок. Синьора Ческа, Миммо и Жутти, между прочим, тоже набросили платки.

Да, ветер дул, но уж в платках точно не было смысла. Мне, наоборот, было приятно ощутить эту свежесть. Жара надоела, хотя я пробыла на этой жаре всего два дня.

От флигеля была видна дорога, идущая с холмов, и по ней катила закрытая повозка, которую я про себя назвала каретой. Карету везли две потрясающе красивые лошади – будто нарисованные углём, но гривы и хвосты у них были светлыми, серебристо-серыми. Сама карета тоже была чёрная, с серебристой отделкой вокруг дверей.

Ческа покосилась на меня и предусмотрительно отошла подальше, за ней потянулись Миммо и Жутти. Пинуччо сделал шаг к сёстрам, подумал, сделал шаг в нашу с Ветрувией сторону. Опять подумал, опять шагнул к матери и сёстрам.

– Что ты болтаешься, как козья какашка в колодце? – зашипела синьора Ческа, и Пинуччо сразу остановился.

Место остановки он выбрал дипломатично – посередине. Вроде как и не нашим, и не вашим. Прирождённый подхалим.

Но карета приближалась, и дипломатические таланты Пинуччо я оставила в покое.

Лошади бежали дружно, помахивая светлыми хвостами, и вскоре так же дружно вступили на лужайку перед флигелем. Кучер натянул поводья, лошади остановились, и с запяток кареты соскочил маленький щуплый слуга в чёрном камзоле. Слуга распахнул дверцу кареты, ловко опустил лесенку, и вот мы увидели руку, которая взялась за бортик. Потом на ступеньку лесенки встал красивый кожаный сапог из красной кожи с крупной квадратной пряжкой и небольшим каблучком (тоже красным), а потом показался и сам адвокат – потрясающе красивая женщина в парчовой шубке до пят. Одежда чем-то напоминала наряды древнерусских бояр – трапециевидная, с длиннющими рукавами, отороченными тёмным мехом. В рукавах был разрез, поэтому руку можно было высунуть в районе локтя, а сам рукав свисал ниже колен. У женщины были густые кудри – чёрные, как смоль, спадавшие на плечи крутыми кольцами. На голове у неё красовалась маленькая высокая шапочка – чёрного цвета, вышитая золотистыми блестящими нитками, а на шее, пониже кокетливого кружевного воротничка, сверкала толстая золотая цепь в четыре ряда. К цепи крепилась подвеска в виде крестика с красным камешком, и камешек тоже ярко блестел. В целом, женщина выглядела ярко, нарядно, и я не сомневалась, что одета она была по последней моде пятнадцатого века.

– Адвокат Марина Марини, – представилась женщина приятным баритоном.

Она окинула нашу компанию взглядом, заметила меня, помедлила, а потом кивнула. Я машинально кивнула в ответ, хотя видела эту великолепную особу впервые. И сразу успела застыдиться своей потрёпанной юбки, дурацкого тюрбана на голове и нечищеных зубов. Одним своим видом красотка словно упрекнула нас – чумазых деревенщин.

Я подумать не могла, что в пятнадцатом итальянском веке адвокатами могут быть женщины.

Только вот – реальное подтверждение, что и женщина в эпоху всеобщей серости может сделать карьеру. И юбку для этого задирать совсем не нужно. Наверное. В этом я что-то засомневалась, глядя, как красавица выбирается из кареты и брезгливо оглядывается, крутя точёным носиком. На старинных портретах у всех аристократов такие носы – ровные, будто их по линейке делали.

– Здесь все родственники? – поинтересовалась адвокат и обращалась она именно ко мне.

– Вроде да… – промямлила я и вопросительно посмотрела на Ветрувию.

– Все! – пискнула она.

– Тогда не будем тянуть, – произнесла красотка, играя своим баритоном, как оперная певица.

Хотя, у певиц, наверное, должно быть контральто… Кажется…

Адвокат достала из рукава конверт, запечатанный красной печатью, показала нам всем эту печать, а потом сломала её и развернула конверт так, что он превратился в письмо. Такой фокус я уже видела, поэтому даже не удивилась.

– Воля покойного Джианне Фиоре, – начала красотка ровным, хорошо поставленным голосом, – заключается в том, что после смерти всё его имущество, а именно – дом, садовый участок, садовые постройки и банковские вложения в банк Медичи переходят во владение его любимой жены Аполлинарии Фиоре. Подписано при свидетелях двенадцатого апреля этого года.

Она свернула письмо и убрала его обратно в рукав.

Мне представлялось, что чтение завещания должно проходить в более торжественной обстановке и как-то подольше, что ли. Но, судя по всему, Марина своё дело сделала, потому что больше она ничего нам говорить не собиралась и велела кучеру развернуть карету.

– Подождите!! – опомнилась синьора Ческа, вскрикнув так пронзительно, что перепугала ворон на соседнем апельсиновом дереве. – Как это – всё ей? Всё – ей? Одной?!

– Джианне Фиоре выразил свою последнюю волю весьма ясно, – ответила красотка с лёгким раздражением. – Кроме жены в его завещании никто больше упомянут не был.

– А я?! – возмутилась Ческа. – Я его мать!

– Примите мои соболезнования, – отрезала Марина и снова кивнула мне: – Можно вас на пару слов, синьора Фиоре? Есть кое-что, что вам следует знать…

Я послушно шагнула к ней, но тут опять возопила синьора Ческа:

– Почему это всё ей?! – и выпалила, жадно потирая ладони: – А сколько денег на счету?

– Десять флоринов, – сказала адвокат, уже не скрывая раздражения. – Если не согласны с завещанием, можете оспорить его. Но предупреждаю сразу – дело это бессмысленное. Только потеряете деньги и время. Синьора Фиоре, можно вас…

– Десять флоринов?! – от крика Чески теперь взвились вороны и с соседних деревьев. – Как – десять?! Почему – десять? А где остальные?

– Успокойтесь, матушка, – оборвала я её вопли. – И десять флоринов – деньги. Они нам будут очень кстати. Когда можно их получить? – спросила я у адвоката, как можно вежливее.

– Вы их не получите, – объявила Марина Марини. – Десять флоринов я забираю себе в качестве оплаты моих услуг за этот месяц. Собственно, это и хочется обсудить. Если вы намерены продолжить договор о предоставлении услуг, который мы заключили с покойным, то я жду от вас десять флоринов в следующем месяце. Если вы готовы платить, то я вступаю в дело об истребовании долга, которое возбудили по жалобе синьора Занхи. Он предъявил расписку от покойного Джианне Фиоре на сумму десять тысяч флоринов.

Не сказать, чтобы это было такой уж неожиданной новостью, но я всё равно на секунду растерялась, а синьора Ческа сразу перестала вопить.

– Раз мой неблагодарный сын всё оставил этой вертихвостке, – объявила она, свирепо дёргая концы платка, наброшенного ей на плечи, – то пусть она и выплачивает долг!

– Это вполне справедливо, – согласилась адвокат. – Но меня больше интересует, будет ли госпожа Фиоре продлевать договор…

– Будет, – быстро сказала я. – Вы получите деньги в следующем месяце. Решайте там пока с синьором Занхой. Он, кстати, был здесь вчера, угрожал нам… лично мне угрожал, а его слуги без разрешения рыскали тут по саду. Можно как-то это прекратить? Я боюсь за свою жизнь, между прочим.

– Он угрожал вам? – заинтересовалась адвокат, которая сразу ко мне переменилась, стоило сказать о продлении договора. – Расскажите подробнее.

Я пересказала ей события прошлого дня, от души нажаловавшись на произвол, и Марина выслушала меня очень внимательно.

– Напишу жалобу, – сказала она. – И сразу уточним – в какое время вы готовы оплатить долг?

– Пока ни в какое, – честно призналась я. – Вообще, у нас есть основания думать, что расписки поддельные.

– Вот как? – адвокат заинтересовалась ещё больше. – То есть долг вы не признаёте?

– Ну как его признать? – всплеснула я руками. – Мы и расписок толком не видели, а синьор Занха не производит впечатления человека, которому стоит верить на слово. Поэтому договор с вами продлен, делайте там, что положено, о проделанной работе сообщайте… Ну или мы приедем…

Пока мы разговаривали с адвокатом, всё семейство стояло столбами и слушало нас в оба уха. Адвокат Марина поглядывала на них с недовольством, а потом сказала мне, вполголоса:

– Мне надо поговорить с вами наедине. Есть ещё более деликатное дело.

– Что стоим? – тут же обернулась я к Ческе и компании. – Работы нет? Хватит уши греть. Мне надо поговорить с адвокатом без вас.

Было видно, как трудно синьоре Ческе принять завещание, и то, что теперь здесь командую я. Но я аккуратно потыкала указательным пальцем в сторону виноградных лоз, и Ческа поторопилась скрыться во флигеле. Следом за ней, трусливо оглядываясь на меня, умчались Миммо и Жутти, а Пинуччо взял под руку тётушку Эа, уговаривая уйти, потому что скоро начнётся дождь.

– Конечно, мокнуть под дождём никому не нравится, – согласилась она с ним.

Ветрувия затопталась на месте, но я махнула ей, и она, нехотя, отошла к колодцу.

Кучер разворачивал карету, и мы с адвокатом смогли поговорить без свидетелей.

– С похоронами вашего мужа придётся повременить, – заговорила красотка таким тоном, словно сообщала вселенскую тайну. – Представляете, судья отказался отдавать его тело.

– Почему? – спросила я, ничуть не огорчившись, что Джианне Фиоре невозможно похоронить на днях.

– А вы не догадываетесь? – адвокат буравила меня пристальным взглядом.

Глаза у неё были особенно красивые – тёмные, блестящие, в окружении густых ресниц. С такими даже тушь не нужна. Хотя, тут туши всё равно нет.

– Не догадываюсь, – призналась я ещё честнее. – А вы догадываетесь?

Она прищурилась, будто пыталась понять – дурачусь я или, правда, не понимаю.

– Если тело не возвращено семье в положенный срок, – снизошла она, наконец, до объяснений, – это может означать только одно – начинается расследование об убийстве.

– Об убийстве? – вот тут я насторожилась. – О каком убийстве?

– Ведь ваш муж утонул? – требовательно спросила Марина.

– Да… Все так говорят, – ответила я чистую правду.

Ведь все так говорили. А они-то знали о смерти Джианне куда больше, чем я.

– Хорошо, – не стала она спорить. – Но когда ваш муж приехал составлять завещание, он настаивал, чтобы в нём было отражено, что всё имущество достаётся вам в обход матери синьора Фиоре, его тёти, сёстёр и брата, а потом попросил зачитать завещание вам. Когда же вы вышли, синьор Фиоре сказал мне, что скоро приедет переписать его.

– Завещание? – уточнила я зачем-то.

– Именно, – кивнула Марина.

Я изобразила недоумение, пожав плечами и захлопав глазами, и снова ничуть не солгала. Я ведь не знала, что там было на уме у Джианне, и при чём там была Аполлинария. А вот адвоката в этой истории что-то очень сильно смущало.

– Знаете, госпожа Фиоре, – говорила красотка приятным баритоном, встряхивая гривой смоляных волос и ещё выше задирая аристократический носик, – это было очень, очень странно. У вас есть какое-то объяснение?

– Понимаете, Мариночка, всё так непросто… – промямлила я, понятия не имея, почему покойный господин Фиоре вдруг решил оставить своей жёнушке всё имущество, фактически, вышвырнув остальное семейство на улицу. – Мы с супругом очень любили друг друга… Это страшная и неожиданная потеря… А тут ещё апельсины гниют… Надеюсь, вы поймёте меня, как женщина женщину, и позволите немного прийти в себя…

Пока я выдавала эту чушь, пытаясь подобрать нужные итальянские слова, дама слушала меня всё внимательнее, наклоняясь ко мне всё ближе с высоты своего двухметрового роста, и как-то подозрительно хмурила брови и раздувала ноздри.

– Простите! – резко сказала она. – Это вы меня обозвали женщиной? Меня?! Я, к вашему сведению, мужчина! Вы слепая? Или помешанная? Я – мужчина!

– О-ой, простите… – тоненько произнесла я, очень «вовремя» заметив вполне себе кадык, выступавший над кружевным воротничком «Мариночки».

Но мои извинения были уже не нужны.

– Это оскорбление! – бушевала красотка, оказавшаяся красавцем. – Меня зовут Марино Марини! У меня адвокатский кабинет в Сан-Годенцо! У меня свадьба через два месяца! Это неслыханно! – он возмущённо взмахнул рукой и, в довершение всех моих несчастий, наступил каблуком своего щёгольского сапога в коровью лепёшку.

Это стало последней каплей, и светило юриспруденции из Сан-Годенцо побледнел, побагровел, опять побледнел, и принялся шаркать ножкой, пытаясь хоть немного отчистить каблук.

– Снимите сапог, – предложила я после того, как некоторое время наблюдала за отчаянными попытками Марино Марини избавиться от продукта жизнедеятельности деревенской коровы. – Я вам водички полью, а вы…

– Благодарю, но не надо! – заявил адвокат с оскорбительным высокомерием. – Жду оплаты до пятнадцатого числа следующего месяца. И надеюсь, что до этого срока у нас не будет повода для встречи.

Он подобрал полы своего роскошного одеяния и направился к карете.

Я почувствовала угрызения совести, хотя ни в чём не была виновата.

– Синьор Марини! – окликнула я, когда он уже поставил ногу на подножку, а слуга аккуратно поддерживал его под локоток. – Синьор Марини, – я догнала адвоката, и он соизволил посмотреть на меня с высоты своего баскетбольного роста. – Мне жаль, что поездка в наши края прошла не совсем так, как вы запланировали, – начала я дружелюбно, – но, смею заметить, коровки – они такие твари Божьи. Где им вздумается, там и… гуляют. Мне бы не хотелось, чтобы мы с вами расстались на такой ноте…

Адвокат не дал мне договорить.

– Поездка на ваши морковкины выселки, – сказал он ледяным тоном, – не может радовать ни одного нормального, просвещённого человека. Всего хорошего, синьора Фиоре. Ещё раз приношу вам свои соболезнования по поводу смерти мужа. Хотя… – тут он ехидно прищурился, – хотя на убитую горем вдову вы не похожи.

Он занырнул в карету и плюхнулся на сиденье, а я увидела, что внутри карета обтянута бархатом, и возле окошка есть даже столик с выемками для посуды. В одной из таких выемок стояла изящная фарфоровая чашечка – белая, без ручки, расписанная синими китайскими драконами, а в другой выемке – стеклянная вазочка с чем-то полупрозрачным и золотистым, похожим на желе.

Мне сразу припомнилась одна из экскурсий в Венецию, когда гид рассказывал, что фарфор появился в Италии именно в этом городе, что первую фарфоровую мануфактуру создала местная семья Вецци и сказочно на этом обогатилась. Потому что до этого времени фарфор в Европу привозили контрабандой из Китая, и стоила такая посуда на вес золота.

Учитывая, что у нас пятнадцатый век на дворе, эта чашечка тоже оценивалась золотом по весу.

И этот человек, у которого в карете контрабандный драгоценный фарфор, обобрал бедную вдову, забрав у неё последние десять флоринов! Да ещё нос перед клиентом задирает! Адвокат, называется!

Все мои дружелюбные намерения тут же испарились.

– Если вы что-то имеете против коров и честного труда, синьор, – сказала я тоже с холодком, и придержала дверь, которую слуга порывался закрыть, – то, может, вам лучше поискать чистеньких городских клиентов? Мы тут, на морковкиных выселках, тоже люди, если вы не заметили. Если я не проливаю слёзы напоказ, это не значит, что я не страдаю. А вам никто не давал права так со мной разговаривать. Тем более, за мои же деньги.

– Ты как смеешь… – с угрозой надвинулся на меня слуга, но адвокат остановил его, резко взмахнув рукой.

– Ценю ваши принципиальность и красноречие, синьора, – произнёс он сквозь зубы, подавшись вперёд и глядя мне прямо в лицо, – и охотно променял бы вас на более богатого и беспроблемного клиента, но у Марини тоже есть принципы. Если не заплатите в следующем месяце, я с вами с удовольствием распрощаюсь. Но пока выполняю условия нашего договора и буду работать на совесть. Даже за ваши жалкие десять флоринов.

Он ещё больше подался вперёд, но вовсе не для того, чтобы посмотреть мне в глаза.

Взялся за край дверцы и захлопнул её, а потом рявкнул кучеру:

– Поехали!

Кучер подхлестнул лошадей. Слуга, придерживая шапку, вскочил на запятки, и карета поехала по дороге, через деревенские ухабы, попадая с кочки в ямку.

Жалкие десять флоринов! Для кого как!..

– Городской петух! – в сердцах сказала я вслед адвокату, и получилось немного громче, чем хотелось.