Хозяин дубравы. Том 4. Повелитель корней

Глава 4

171, сечень (февраль), 13

Берослав стоял на самой верхотуре великой башни и смотрел за тем, как по льду Днепра тянется тонкий ручеек всадников с заводными конями.

Это были степняки.

На самом деле князь не верил, что Гатас решится. Он думал, что роксоланам еще разок-другой германцы должны будут ударить по голове, чтобы «соображалка» включилась. Но это был именно двоюродный брат жены, а также те степняки, которых он привел, увлекая за собой. Сам ли, с помощью влияния матери – бог весть. Да и какая разница?

– Сорок восемь, – считал Добрыня, – сорок девять.

Князь же молчал.

Ему, конечно, было интересно – сколько точно. Но отсюда было видно, что около полутора сотен, то есть даже больше, чем у парня имелось на момент разговора. Значит, сумел привлечь на свою сторону еще людей.

– Сто девять, сто десять, – бормотал Добрыня, глядя в зрительную трубу. Первые пять штук были изготовлены для торговли в этом году. Всего трехкратное увеличение, но и так отрада. Стекло подходящего качества варить пока не удавалось, поэтому Берослав в 170 году провел опыты с кварцем, переплавив его в купольной печи. Ну и развивал шлифование… как мог.

Сколько они могли стоить?

Князь даже предположить не мог, ожидая, что где-то на уровне компасов. Во всяком случае, не хуже. И рынок под них имелся куда шире – от капитанов кораблей до военачальников. Совокупно едва ли несколько сотен только на Рим, плюс экспорт в сторону Индии и Китая. Главное тут – не увлекаться и не делать слишком много, чтобы цена не падала.

– Сто семьдесят один человек, – подвел итог Добрыня, отстраняясь от зрительной трубы.

– Они все воины?

– Непонятно. Зима же. Брони не видно.

– А одежда? Насколько она хороша? А лошади? У простых общинников оно все скудное и убогое. Не так ли? Да и оружие. Они ведь меч на поясе носят постоянно.

– Не обратил внимание.

– Так погляди еще раз. Я хочу понять, воинов Гатас привел или кого попало. Это очень важно.

И Добрыня хоть и вздохнул недовольно, но вернулся к изучению всадников в зрительную трубу. Тем более что отсюда было хорошо наблюдать, удобно. Вон вся округа на ладони. Хотя и не небоскреб, да, но даже так одно из самых высоких мест – это барабан донжона.

Шатровая крыша, крытая керамической черепицей, покоилась на кирпичных столбах. А барабан закрывался деревянными щитами. На запорах. Надо – любой можно было снять или сдвинуть. Полностью или частично. Что позволяло не только использовать эту площадку для наблюдения, но и размещать могучий скорпион. Куда крупнее и больше обычной хиробаллисты.

Специально для работы по кораблям и лодкам. Вон ядром в десять римских либр[5] пулял на две ширины реки. Чугунным. Так-то совсем немного и скорости далеко не пушечные, но даже такого «подарка» было достаточно за глаза даже римским торговым кораблям. Судя по опытам, ядро вполне надежно пробивало щит, имитирующий борт, расположенный на другом берегу реки. И точность была весьма подходящая.

Так вот, степняки приближались.

О том, что они приняли его предложение, князь уже знал. С буером передали. Ими же и обеспечивали этот поход, подвозя всадникам еду и фураж. Чтобы не тащились слишком уж большим табуном. Опасно это. Зима зимой, а лед в этот климатический оптимум стоял не так долго и порой некрепко. Посему лишний раз его перегружать не хотелось.

– Вдарить бы по ним, окаянным, – процедил Добрыня, глядючи на всадников.

– Из чего же вдарить?

– Да вот из этой красавицы, – кивнул Добрыня на здоровый скорпион.

– Эко в тебе добро бурлит, – смешливо фыркнул князь.

– Сколько они людей загубили… Как вспомню – крови жажду.

– Разве эти там злодействовали?

– Люди Сусага злодеяния творили. Многих из них мы уже убили. Но…

– Понимаю, – кивнул Берослав. – Вдарим. Обязательно вдарим. Да так, что весь мир в труху. Но потом.

– Когда же?

– Нужны они нам.

– Эти окаянные?! – воскликнул Добрыня, а потом добавил: – Понимаю… Умом все понимаю, но сердцу не прикажешь. Видеть их не могу. Сколько они нас грабили и угоняли в рабство? А та резня? Я ведь до сих пор время от времени перед сном долго ворочаюсь – припоминаю всех, кого они убили.

– В этом мире, к сожалению, нет справедливости. И никогда не будет. Ибо человек слаб. Ее можно найти только там – на небесном суде, когда каждого по делам его судить будут. Так что им воздастся. Всем и в полной мере.

– Меня это мало греет. Я сам хочу воздать.

– Если бы гёты с квадами не были так враждебны ко всему римскому, то я бы первым попытался заключить с ними союз. Ибо они ближе нам и понятнее. Но нет. Они ненавидят Рим и всех, кто с ними не враждует. Так что, – развел руками Берослав, – выбор у нас невеликий. Или таких союзников подбирать, или оставаться с германцами один на один.

– Говорю же – понимаю, но… смотрю на них сейчас, и перед глазами видится, будто ядро сие летит в них, разрывая тела. А потом стрелы… дротики… пули… Тех роксоланов, что тебе служат, каждый раз, когда вижу – ножом ударить хочу, или молотком, или еще чем. С великим трудом сдерживаюсь.

– Я видел твои взгляды, – усмехнулся князь. – Они тоже. Потому к тебе и не суются.

– Глаза бы мои их всех не видели.

– Придется как-то держать себя в руках.

– Придется, – тихо прошептал Добрыня. – Главное, к чарке не прикладываться сильно, а то сорвусь…

– Вот и будь осторожен. От них сейчас зависит жизнь твоих детей.

После этих слов Добрыня, повинуясь жесту Берослава, задраил щит бойницы. И они отправились вниз – готовиться к встрече. Благо, что Добрыня уже завершил наблюдение и уточнил количество воинов в отряде. Казалось, что они все к ним относились. Может, к небогатым, но воинам. И это заставило Берослава хмуриться – не к этому он готовился, не на это рассчитывал. Думал, что, пока Гатас сюда мотался, от него все разбегутся и он общинников вытащит под соусом воинов. Но нет… Хотя, конечно, нужно на этих персонажей поглядеть поближе. Мало ли что Добрыне показалось?..

Минут через тридцать всадники достигли города и втянулись на полянку возле порта, спешиваясь и отдыхая возле разведенных для них костров, обихаживая лошадей после тяжелого перехода.

Дальше прием.

Совместная трапеза.

И клятва. Сначала о неразглашении. Потом, после демонстрации комплекса снаряжения, уже в верности. Гатас ими объявлялся своим бэгом, а Берослав – расом.

Рутина, в общем-то.

Можно было бы и махнуть рукой, введя практику присяги одного за всех. Но князь не спешил и не торопился. Он каждому «позволил» выступить. По сути, заставил при довольно большом стечении людей как сарматов, так и иных произнести слова клятвы перед обнаженным оружием и поцеловать его.

В его понимании – пустой ритуал.

Как и в глазах очень многих обитателей до крайности эмансипированного XX–XXI веков. Однако здесь подобными поступками не разбрасывались. Даже языги не клялись квадам и маркоманам в союзе, просто действуя вместе с ними против одного врага.

К клятвам относились серьезно.

Особенно в индоевропейских сообществах, которые еще сохранили веру в перерождение и связывали порядочность жизни с благополучием в последующей. Понятно, что нормы сильно варьировали. Но…

Тут ведь как выходило?

Ты произносил слова перед оружием, то есть, считай, перед лицом богов. Ведь оружие обрывает земное существование, а потому находится словно бы и тут, среди живых, и там – в мире мертвых. Из-за чего если ничем свой проступок не компенсируешь по нарушении клятвы, то после смерти понесешь суровое наказание.

Если же ты даешь клятву публично, то рискуешь не только перерождением, но и этой жизнью. Ибо твоя репутация опирается на то, насколько твои слова не расходятся с делом. Дал клятву? Нарушил ее. Ну и все. Твои слова что ветер – говори или нет, людям уже без разницы, в их глазах веры тебе нет.

Эта специфика очень нравилась Берославу.

Просто до крайности.

И он хотел закрепить подобную варварскую специфику, поминая поведение отдельных политиков и чиновников там, в будущем. Да и не только их… и не только там. Ведь в Римской империи, в сущности, имела место та же беда…

Сарматы клялись.

Без всякого энтузиазма. Да с такими лицами, что они словно бы шли на личную Голгофу. Но не отказывались. Сюда вообще прибыли только те, кто решился на предложенный сценарий, прекрасно понимая последствия. То, что творили гёты и квады на правом берегу, они все знали. И никто не питал иллюзий, будто бы беда их обойдет сторонкой. Из-за чего к изначальной сотне Гатаса присоединились еще добровольцы.

Берославу же предстояло совершить почти что невозможное.

За эти несколько месяцев до выступления к броду прогнать сарматов через импровизированный курс молодого бойца, то есть постараться приучить к дисциплине, ну и как-то освоиться с новым снаряжением…

Тем временем в Александрии Любава Путятична подслушивала разговор мужа. Почти что официально. Присутствовать на деловой встрече она не могла в силу нравов римского общества, но вот так наблюдать за ней – да. За каждой. Обсуждая потом с мужем и порой выдавая вещи, на которые он не обратил внимание.

Риски.

Слишком большие риски несло новое дело. Вот и перестраховывались как могли.

Поначалу-то вообще не хотели, немало удивившись и даже разозлившись от предложения Берослава. Но спустя некоторое время уступили великим соблазнам…

В Римской империи вполне себе существовали полные аналоги средневековых банков, которые назывались tabernae argentariae. Они хранили деньги за плату, выдавали кредиты под залог имущества, обменивали монеты и осуществляли безопасные денежные переводы между городами. Собственно, им и подражали средневековые банкиры, не смея шагнуть дальше.

Но Берослав не они.

Он не был скован предрассудками, поэтому и предложил семье мужа сестры создание tabernae argentariae нового типа, рассчитывая на успех из-за более широкого спектра услуг. Тут и вклады, принимаемые в рост, и банковские «ячейки», и кредиты не только под залог, но и под проект, и услуги аккредитивов, то есть гарантий проведения сделки, и целевые инвестиции, и страхование кораблей… Но главное – это деньги. Если быть точным – обеспеченные бумажные деньги.

Так-то поначалу Берослав хотел вообще печатать ничем не обеспеченные фиатные «бумажки». Вон экономика Рима захлебывалась от нехватки денежных средств. В таких условиях фиатные деньги – отличное средство, если не увлекаться. Но нет. Не поняли. Вот и пришлось отходить на шаг назад, выпуская обеспеченные. Но не полностью, а частично. Печатая на каждый денарий в хранилище три бумажных. Пока. Дальше то и до десяти можно раздуть.

Разумеется, все это делалось с одобрения Марка Аврелия, который соблазнился новым источником доходов, идущим в обход сената. Но сам не рискнул подставляться с этой новинкой. Слишком был высок риск и урон репутации в случае провала, если это делать государственным институтом. Но инициативу поддержал… за долю. Ради чего даже ввел по предложению Берослава новое понятие – акция, как долю собственности. Специально для того, чтобы ему их и «отсыпали», передав треть владения этого новообразованного банка.

Негласно.

Через что он фактически становился «крышей» проекта, если так можно было выразиться. Новые родственники князя вкладывались своими деловыми связями и людьми, беря на себя всю тяжесть работ. Берослав же участвовал деньгами, забирая свою треть владения в обмен на одиннадцать миллионов сестерциев[6]. Полученных за продажу пятидесяти компасов и двадцати пяти зеркал.

С этого и начали крутиться.

Деньги пока выпустили очень ограниченным тиражом, получив под них указ Марка Аврелия о том, что «этими бумажками» можно платить налоги и проводить сделки.

В основном же пока этот новый банк занимался страхованием индийской торговли. Весьма и весьма выгодным. Подготавливая сеть филиалов для будущей экспансии…

– Всё разговаривают? – шепотом поинтересовалась свекровь, как обычно подошедшая совершенно бесшумно.

– Всю душу из мужа уже вынули. Крохоборы.

– Не хотят платить?

– А кто хочет? – вяло улыбнулась Любава.

– Когда сын освободится, передай ему, что наш общий друг нашел толкового эллина. Как и обещал. Самый именитый мастер замков. Его дней через двадцать должны привезти…

После чего свекровь, не прощаясь, удалилась. Так же бесшумно, как и появилась.

С ней у Любавы отношения складывались очень непростые. Поначалу искрило настолько сильно, что едва брак не расстроился. Эту женщину раздражало, что ее сын взял в жены варварку. Пусть даже красивую да белокурую и бледнокожую. Не спасали даже личное участие Марка Аврелия и дела, которые их семья стала с ним вести.

Но так длилось недолго.

Вмешался муж, то есть свекр, и после полученного от него нагоняя свекровь сбавила обороты. Все ж таки интересы семьи взяли верх над личной неприязнью. Однако Любаве спуска она не давала, нависая и кружась над ней, словно коршун. Каждую, даже самую малую ошибку замечала и не спускала.

Воспитывая, как она сама говорила.

Сестра же Беромира уже давно желала ей СТОЛЬКО… хм… добра, что и не пересказать. И желательно такого, чтобы быстро не сдохла и подольше помучалась. Но тоже держалась и приветливо улыбалась, прекрасно понимая и свое положение, и обстоятельства. Так что об их вежливые улыбки в иные дни, казалось, можно было порезаться, как, например, сейчас. Вон Любава глянула свекрови в спину ласково, а та аж поежилась, словно ее туда ножом ткнули несильно…

Глава 5

171, берзень (март), 18

– Тяни! Тяни давай! – раздался гулкий голос. – Еще раз!

– Куда?! Куда тянешь?!

– Тяни! Что у тебя, мухи в руках елозят?!

– Я тебе сейчас руки переломаю! Куда тянешь?! Сорвешь же!

Берослав же стоял за углом и, прикрыв глаза, слушал, наслаждаясь жизнью, которая там била ключом. Судя по всему, газовым. Но это было прекрасно…

Когда в 167 году князь впервые взял себе учеников, то через год так и не увидел прогресса их развития. Слишком сырой и неподготовленной являлась «заготовка». Максимум, на что он мог рассчитывать, – тупое повторение по строгой инструкции. Желательно с ритуальным оформлением вплоть до карго-культа.

Жуть, да и только.

Но потом потихоньку ситуация стала меняться.

И вот теперь, по истечении нескольких лет, по сути, индивидуального обучения, эти ребята уже находились на уровне этакого усеченного техникума.

Читать-писать-считать умели.

Основы физики и химии знали, равно как и естествознания в целом. Ну и про обработку железа Берослав им рассказал достаточно. Закрепив на практике их понимание разных технологий. Да не просто так, а буквально на их глазах создавая разные приспособления, опираясь на описанные им принципы и идеи.

Конечно, не железом единым.

Да и не все, несмотря на изначальное желание, к нему тянулись. Но двадцать три крепких ремесленника он все же получил с теоретической базой прямиком из XX, а местами и XXI века. Ну и с навыками подходящими да умениями.

И вот они-то и ругались.

Чинили одно приспособление. Сами. Без его участия. Берослав же все чаще и чаще давал им такие задания. Получалось у них так себе. Но они пытались. И что немаловажно, с каждым новым заходом, самостоятельно пробуя решить сложную техническую задачу, ученики продвигались вперед. Прокачивались.

Даже отдельные обсуждения разумные проводили.

Иногда.

Слишком уж медленно у них открывались глазки, образно говоря. Из-за перестройки и переформатирования мышления, на что, очевидно, требовалось намного больше времени.

Параллельно здесь, в Берграде, удалось создать целый производственный комплекс, если вообще такое можно говорить о в сущности кустарном, ремесленном производстве. Каковым все это являлось по меркам даже XX века, не говоря уже про XXI. Хотя для местных реалий этот комплекс выглядел настоящим космосом.

Все выстраивалось вокруг нижнебойного водяного колеса, стоящего на Оршице, частью перегороженной. Это позволяло снимать мощность около тридцати – тридцати пяти лошадиных сил.

Приблизительно.

Колесо приводило в движение насос, который цеплял воду из той же реки и «закидывал» ее в водонапорную башню. Что позволило колесо с насосом разместить за стеной, не ослабляя защиты города.

Так вот.

Резервуар кирпичной башни наполнялся. И питал по необходимости разные механизмы. Например, струйный насос тромпы[7], обеспечивающий хорошее дутье, равномерное и довольно сильное. Оно позволяло питать и каталонский горн, который в доработанном виде подменил более примитивную кричную печь, и два кузнечных горна для ковки, и три персидские печи, и так далее. Не все сразу, но двух-трех потребителей такой насос мог вполне обслужить.

Оттуда же, из водонапорной башни, питали водяные колеса на прокатном стане, двух механических молотах и на мялке волокна для бумаги. Правда, колеса достаточно странные, у которых вместо лопаток имелись короба на поворотных шарнирах, куда вода и наливалась. Сверху. Чтобы снимать максимум полезного действа с как можно меньшего расхода.

Те же молоты из-за этого имели конструкцию, нетипичную для обычных решений под привод водяным колесом. Боек ходил вертикально, бегая по направляющим между двух стоек. И поднимался выступами на колесе. Причем, переставляя упор на молоте, можно было регулировать высоту его подъема и, как следствие, силу удара.

Наступил на педаль – вода пошла. И молот начал работать.

Убрал ногу с педали – все остановилось. А качающаяся гребенка подалась вперед, заблокировав возможность падения молота. На какой бы стадии подъема он ни остановился.

Одновременно, разумеется, одна относительно небольшая водонапорная башня запитать все механизмы не могла. Просто силенок на колесе не хватало, да и емкости накопителя. Но даже в таком виде польза от подобного привода получалась невероятная.

Одна беда – на зиму это колесо приходилось поднимать, чтобы льдом не разворотило. Так что получался простой. Да, за весну-осень он с лихвой отбивался. Но все равно неприятно. И у Берослава уже имелись мысли о том, как все это поправить.

Оршица в районе крепости наполовину перекрывалась полуплотиной. Если быть точным, то двумя такими выступами, обеспечивающими направление потока реки на колесо. Иначе и четверти получаемой мощности не получилось бы снять.

Вот князь и думал, что надо бы укрепить эти выступы, облицевав их в импровизированных кессонах кирпичом. Чтобы лед не мог им навредить. А ту часть, где размещалось колесо, перекрывать подъемной задвижкой. Открывая ее на время ледохода или для пропускания лодок. Воду же отводить через кирпичный коллектор, то есть трубу. Забирая ее с глубины ниже уровня промерзания.

Не чудо, конечно, расчудесное. Но Берослав прикидывал, что с этого потока можно снять и вдвое, и, если повезет, втрое бо́льшую мощность. Просто за счет установки каскада относительно небольших колес и более продуманной системы накачки воды.

Но это в перспективе.

Пока до такой, в общем-то, не сильно сложной «городухи» руки у князя попросту не доходили. Но чесались. Сильно. Очень уж ему не нравился зимний простой, да и вообще лишняя энерговооруженность никогда не повредит.

– Экий ты затейник, – смешливо произнес подошедший Рудомир, – в который раз тебя застаю за таким делом. Отчего не вмешиваешься? Али нравится, когда они собачатся?

– Нравится? Нет. Просто как они еще тогда научатся?

– А коли испортят все?

– Тогда будут учиться чинить. Ведь это тоже им надо уметь делать.

– Вот любишь ты все выкручивать, – улыбнулся ведун. – Пойдем поглядим, как у них дела идут.

– Не стоит. Не мешай им совершать ошибки.

– Как не мешать? Я же шел туда. Как мне сказали, что шумят, – пошел поглядеть.

– И я пошел. Да только постоял тут. Послушал. И понял, что пускай сами. А мы с тобой лучше другими делами займемся.

– Это какими же?

– Сам понимаешь – поход предстоит сложный, – подобравшись и став серьезным, произнес Берослав. – Убить могут всех нас. Оттого я хотел с тобой обсудить, как вы жить дальше будете.

– Вот не надо о таком болтать. Не надо. Может, обойдется все.

– Отчего же не надо? Разве не слышал, что люди, которые плачутся, будто им осталось жить всего ничего, дольше всех на этом свете задерживаются. Словно в насмешку.

Рудомир промолчал.

Ему не нравился это разговор, и развивать его не хотелось. Берослав же вернулся к изначальной теме:

– Так вот. Я могу умереть. И я хочу с тобой обсудить, что да как делать дальше. Показать свои прикидки. Пойдем.

Ведун кивнул.

Опять же молча.

И, нахмурившись, отправился следом. Все это выглядело так, словно их князь готовится к смерти и выправляет дела. Чтобы хвостов не осталось. А зная то, насколько он обычно бывал осведомлен о всяком-разном, в том числе тайном и божественном, – это поведение пугало.

– Да не куксись ты! – смешливо воскликнул князь, когда они разместились на третьем ярусе западной башни. Там у Берослава образовалось что-то вроде кабинета, в котором они и засели, прихватив по пути Вернидуба, очень удачно подвернувшегося на пути.

– Если ты погибнешь, нам не выжить! – с излишним театральным надрывом воскликнул Рудомир.

– Вот с этой крепостью вас уже толком и не сковырнуть.

– Что нам камень? Людей перебьют, а камень себе заберут.

– Выжить с камнем легче, чем без него, – отмахнулся князь. – Но, вообще, кроме моей смерти, есть и другие беды. Если я буду вынужден отлучиться на год-другой, это же не смерть, но вам нужно как-то самим крутиться до моего возвращения. Разве нет?

– Надо, – кивнул Вернидуб, поддерживая коллегу. – Но так и что? Подождем год-другой. Не убудет.

– У нас каждый год на счету. Каждый день.

– Или что?

– Хунну уже на реке Ра. Их владения простираются на обширные земли к восходу и на юг, куда бо́льшие, чем от Ра до Днепра. В несколько раз. И они, в отличие от сарматов, собраны в кулак. Сейчас у них период благоденствия, и они живут в определенном покое. Но если несколько лет подряд будет плохая погода, их скот начнет вымирать, и они придут в движение в поисках лучшей доли, то есть пытаясь выжить. Сарматы сдержать их не смогут. А мы, если достаточно не укрепимся, будем стерты в сопли.

– Мы не живем в степях! – возразил Рудомир.

– Но у нас есть что брать! – ответил ему вместо князя Вернидуб. – Здесь Берослав прав. Мимо они не пройдут. Вопрос лишь только в том, как скоро они окажутся на Днепре.

– Через несколько десятилетий, – чуть подумав, ответил князь. – Такие дела всегда неспешные. Их пастбища станут оскудевать, и они начнут смещаться в поисках новых.

– Неужели сарматы перед ними так беспомощны?

– Когда-то давно жили скифы, занимая всю степь от Днестра на закате до Великого моря на восходе. В какой-то момент из них выделились сарматы, захватившие несколько веков назад власть в землях скифов на закат от реки Ра. Подчинив или уничтожив себе скифов, что жили на этих землях.