ЛАСКовый мой… Памяти Юрия Шатунова и Сергея Кузнецова

«Оформлено ли на нее авторство? Это будет подарочная или полноценная книга, со всеми вытекающими моментами?» Мне объяснили некие тонкости книжного дела.

Поскольку я человек очень далекий от этого, решила позвонить Кузнецову и уточнить у него и про авторство, и про статус книги. На песни авторство оформлял и про книги, наверное, знает:

– Кузя, мы книгу оформляем через торговую палату, с авторством и всеми делами? – спрашиваю я.

– Ну, конечно, пусть уж все будет как положено, – отвечает он.

– А ты авторство на книгу оформил? – уточняю я у него, возвращаясь к уже ранее состоявшемуся разговору.

– Оно будет двойное, ведь книга только частично моя. И там есть текст от твоего имени, и это твой труд. Так будет честно.

Начинаю уговаривать, убеждать, что это его история.

– Нет, вдвоем, по-другому не получится, – говорит он. К тому же там есть текст от второго лица, а значит, я не могу быть единственным автором. Так нельзя!

Ну нельзя так нельзя.

– Тогда на обложке будешь только ты, а себя я запишу маленькими буквами, где выходные данные, хорошо?

– Нет! Где я, там и ты! Или так, или никак, – отрезает он. А как никак-то, если уже забронировано порядка 200 книг?! Люди ее ждут!

Позвонила в типографию, и процесс пошел. Пока печаталась книга, все чаще стали прилетать вопросы о возможности автографа Сергея Кузнецова. Он, конечно, очень удивлялся тому, зачем кому-то важна его подпись, но обещал подумать.

А тем временем в «Тимуре» все чаще стал подниматься вопрос о возможности подлечить Сергея Борисовича. Ведь XXI век на дворе. Возможно, есть уже новые методы лечения цирроза печени, которым, по словам самого Сергея, он страдал. Не всю же жизнь ему на «Гептрале» сидеть. Да и не помешало бы провести ему полное обследование, показать его хорошим врачам и хорошенько его пролечить. Маэстро должен жить! Жить и за себя, и за Юру.

Ведь он единственный и родной из «Ласкового мая» остался у поклонников творческого тандема после безвременного ухода Юры Шатунова. Решение единогласно было принято, осталось только озвучить его Сергею. Конечно, он очень долго сопротивлялся, не понимал, для чего это нам было нужно. Но под моим натиском сдался. У меня оставалось совсем мало времени до поездки. Нужно было с чего-то начать. Начала со знакомого врача гастроэнтеролога, который подсказал, какие анализы нужно сделать и какие обследования провести для ясности состояния его здоровья. Понятно, что речи о том, что Сергей сам пойдет в больницу сдавать анализы, и быть не могло, так как полным ходом шла подготовка к концерту, и времени у него не было совсем и, как мне кажется, желания особого тоже. Нашла выездную лабораторию.

Согласовали с Сергеем дату приезда лаборантов – 17 сентября.

И вот, долгожданный звонок из типографии. 13 сентября книга увидела свет и ожидала своего часа встречи с Маэстро. На радость поклонникам, Сергей Борисович согласился подписать каждую книгу! Приезжаю в типографию за книгами. Мне выдают 47 пачек, почти по три килограмма каждая.

Вызываю такси. Сотрудники типографии и таксист помогают их загрузить в багажник машины. Уже подъезжая домой, понимаю, что до девятого этажа книги мне придется тащить самой. Это, на минуточку, 141 килограмм мне нужно пропустить через свои руки. Хоть плачь! Таксист максимум их оставит на тротуаре. И тут мысленно обращаюсь к Юре:

– Ну, Юра, вся надежда на тебя! Помочь больше некому. Облегчи мне, пожалуйста, эту задачу! Машина подъезжает к подъезду. Таксист стопку за стопкой начинает выкладывать книги на тротуар у самой проезжей части дороги. Я закрепляю входную дверь в подъезд и начинаю таскать по три пачки (чтобы уж быстрей) к лифту. Сделала таким образом две ходки. На третьей в дверях подъезда появляется молодой человек и говорит:

– Вам помочь?

– Было бы хорошо, – радостно отзываюсь я.

Парень просит меня подержать двери и сам начинает носить книги сразу в лифт. Загрузил. Доехали до моего девятого этажа. «Помощник от Юры» перетаскал книги и ко мне в квартиру. Оказалось, парнишка шел делать ремонт к моим соседям по этажу. От денег за помощь отказался, но в благодарность получил книгу «Моя история». Очень обрадовался. А я мысленно поблагодарила Юру за помощь. Но как такое возможно, не понимаю до сих пор! Ну вот, книги дома, осталось отправить их в Оренбург для подписи Кузнецову.

До поездки остается две недели. Все оставшееся время с Сергеем занимаемся обсуждением нашей будущей, уже второй книги, которую было решено написать по просьбе поклонников. Ее наполнением, поиском фотографий.

Ну и, конечно же, моральной подготовкой Маэстро к его медосмотру. 16 сентября, за день до предполагаемых анализов, раздается звонок от Сергея, где он очень взволнованным голосом говорит:

– Лана, отменяй выездную лабораторию, анализы.

Завтра в студии работаем с 8 часов.

Меня дома не будет.

– Кузя, о чем ты говоришь, речь о твоем здоровье! Значит, поедешь чуть позже.

– Лана, у нас серьезная запись.

Я знаю, насколько важны ему эти выезды в студию, записи. Как-то в разговоре с ним он сказал: «Мы не работали (примечание автора: имеется в виду концерт) 15 лет! Очень много надо записать, успеть. Много работы».

Лихорадочно соображаю, что можно сделать в данной ситуации. Обследовать его нужно в любом случае!

– Кузя, а скажи, пожалуйста, по какому адресу находится твоя студия? – спрашиваю я.

Он называет адрес и замолкает…

– Отлично, – говорю я, – тогда лаборатория приедет к тебе в студию! Есть кому дверь открыть?

– Есть, – с удивлением в голосе говорит он.

– Вот и хорошо, – резюмирую я, – о времени сообщу позже.

Завершаю разговор. Сердце бешено колотится. Очень тревожно за завтрашний день. Только бы все срослось!

Утро следующего дня началось со звонка лаборантов, которые сообщили, что им не открывают дверь. И не отвечают на звонки. Спросонок еле сообразила, о чем идет речь. «Это еще что за…» – пронеслось у меня в голове, а лаборантов попросила не уходить и дождаться моего звонка. Начинаю дозваниваться до Кузи. На звонки не отвечает. Мысли начинают скакать с бешеной скоростью, строя разные догадки. А за дверями Кузиной студии в ожидании стоят лаборанты. Как же быть?! Делаю очередную попытку дозвониться:

– Да, Лана, привет! – слышу в трубке голос Сергея.

– Кузя, привет! Ты чего на звонки не отвечаешь? Там лаборатория за дверью ждет уже минут 15.

– Я не слышал, была запись. Сейчас открою, – отвечает Сергей.

– Ну, с добрым утром, Лана, – приветствую я себя после окончания разговора и с тревогой смотрю на телефон. Минут через 20 раздается звонок, и голос лаборанта сообщает, что все анализы взяты. «Ну, слава Богу, – выдыхаю я, – часть дела сделана», – и иду на кухню, ставлю чайник.

Осталось дождаться результатов. Только бы все нормально, только бы ничего страшного!!!

Но первые же результаты анализов стали тревожным звонком. Понадобились срочная консультация с врачами и дополнительные анализы. И все по второму кругу. На этот раз все обошлось без эксцессов, и анализы благополучно были взяты. Тягостное ожидание результатов анализов, в том числе на онкомаркеры. Все исследования были отправлены гематологу-онкологу, который назначил дополнительное обследование. Прогнозы были неутешительными. В больницу Кузя идти отказывался, говорил, что ему некогда этим заниматься, надо готовиться к концертам. Если и пойдет, то только после их завершения.

Общаясь с ним по скайпу, я не раз поднимала разговор о том, что ему в больницу надо «еще вчера». А он только смотрел на меня и говорил:

– Лана, зачем тебе это надо? Мне на кладбище уже прогулы ставят!

– Кузя, ты чего? Тебе еще жить и жить, и за себя, и за Юру. Не говори так, пожалуйста. Мы хотим, чтобы ты жил! – парировала я.

– А я не хочу, я устал, – сказал он, но в глазах мелькнула какая-то надежда.

После долгих уговоров он наконец-то сдался и пообещал, что, когда я приеду, мы вместе пройдем обследования, которые ему необходимы. Ну слава Богу! Я сжала кулачки и, как мантру, шептала: «Только бы пошел, только бы успеть, только бы не поздно…»

Далее дня два занималась тем, чтобы найти хорошую платную клинику в Оренбурге для прохождения всех обследований и врачей одним днем. Предстояло пройти четыре обследования и трех врачей разных специальностей. Еще один день предстояло выделить на прохождение КТ. Вроде все срослось. С Сергеем тоже удалось согласовать время между работой над нашей второй книгой и работой в студии. Осталось только все это осуществить. Тем временем настал день отправки книг в Оренбург, на подпись к Маэстро. Весь тираж поехал в студию на Туркестанской, чтобы оказаться в руках их автора Сергея Борисовича Кузнецова. До моего вылета на встречу к Маэстро оставалось четыре дня.

«Дамы и господа! Наш самолет приступает к снижению. Просьба пристегнуть ремни безопасности», – голос стюардессы вернул меня на борт. Самолет плавно совершал посадку в аэропорту «Оренбург».

Выйдя на трап, я вдохнула теплый сентябрьский воздух. Ветер шаловливо растрепал мои волосы. По телу пробежала дрожь, несмотря на очень теплую погоду. Но я знала, причина этого озноба вовсе не игривый ветерок, а жуткое волнение. И есть отчего. Ведь по ту сторону взлетной полосы меня ожидал основатель когда-то мегапопулярной группы «Ласковый Май», автор моих любимых «Белых роз» и «Падают листья», моего любимого «INTRO-Неизбежность» и «Пятого измерения» поэт-композитор Сергей Борисович Кузнецов. С некоторых пор он стал для меня просто Кузей, обычным человеком со своими маленькими радостями от работы в студии и подготовке к предстоящим концертам, со своими, как и у всех у нас, проблемами и заботами, со своими надеждами. Но мысль о масштабах его личности и о предстоящем личном знакомстве кидала меня в нервную дрожь. Как и принято в таких случаях, считаю до десяти, подавляю волнение и спускаюсь по трапу. Вперед, на встречу с Кузнецовым.

В одной руке чемодан, набитый подарками от поклонниц, в другой – охапка белых роз. Куда же без них? Выхожу из аэропорта и ищу глазами знакомое лицо.

А вот и он! В темной курточке нараспашку, знаменитых брюках в клетку и своей любимой бейсболке, когда-то подаренной Семеном Розовым.

Стоит, улыбается:

– Ну, привет, Ланочка, катастрофы не случилось? – приветствует меня Маэстро. Это его любимая фраза для авиаприбывших.

– Привет, Кузявочка, твоими молитвами нет, – отшучиваюсь я и крепко обнимаю Кузнецова, словно пытаясь впитать в себя все тепло «Ласкового мая».

– Кузявочка… меня так Василич называл, а цветы мне? – улыбаясь, спрашивает он.

– Как же без белых роз к тебе можно было приехать! Это от твоих многочисленных поклонниц с благодарностью и любовью! – говорю – и еще кое-что просили меня сделать, можно?

Маэстро снова улыбается. Включаю камеру телефона, прошу Сергея Борисовича передать привет и, исполняя просьбу поклонников, крепко обнимаю его и целую. То ли смущенный таким вниманием, то ли еще чем, Маэстро замирает с букетом белых роз в руках и какое-то время смотрит на меня, не отводя глаз. Лицо расплывается в довольной улыбке. Вывести Сергея Борисовича из оцепенения вызывается человек, с которым он приехал меня встречать. Подходит Юра Плотников, солист «Студии Сергея Кузнецова», а также его большой друг.

– Друг, телохранитель, продюсер, все в одном лице, – смеясь, представился сам Юра. Юра переводит свой взгляд то на меня, то на Кузю и наконец говорит:

– Кузя, Лана, садитесь в машину, ехать пора, – открывает дверцу, и мы размещаемся на заднем сиденье автомобиля.

Дорога до Оренбурга заняла минут 30–35. Едем по ярко освещенным улицам. Старинные дома свидетельствуют о вековой истории города. Я очень люблю такие места, наслаждаюсь поездкой. Несмотря на довольно позднее время, телефон Кузи не умолкает.

– Смольный отдыхает, – констатирую я. – Кузя, а в каком районе ты живешь, всегда там жил?

– Когда-то мы с мамой жили в Степном поселке (это окраина Оренбурга). Много лет мама стояла в очереди на квартиру. Дождались хорошую квартиру на девятом этаже нового дома.

Ой, как я был рад девятому этажу и близости крыши, все свободное время я там проводил. Это было моим любимым местом. Там очень хорошо. Днем ты прямо у синего неба, тучек или у дождиков, а ночью на тебя падают звезды. Да и видишь ты, казалось, больше, чем все, и знаешь (помните песню «На крыше» в исполнении Юры Шатунова? – Прим. автора). Сейчас живу на «Маяке». Не центр, конечно, но мне нравится.

А шедевры свои где писал?

– А это не здесь, это на Нагорной, 14а, недалеко отсюда. Тоже на Маяке.

Подъезжаем к обычной десятиэтажке на окраине города. Вокруг в основном небольшие частные домики.

– Ну, выходи, приехали, – говорит Сергей Борисович. Юра открывает дверцу. Достает мой тяжеленный чемодан с подарками.

– Как же ты это довезла-то? – спрашивает Плотников и, не дожидаясь ответа, уносит чемодан. Уже по пути к подъезду Маэстро показывает рукой куда-то вправо:

– Посмотри, Лана, вон там, минут пять по прямой пешком, «Дом Детства», где жил Василич. Совсем рядом. Сейчас уже темно, но завтра обязательно увидишь. Я там бывал почти каждый день.

За разговором дошли до лифта и поднялись на восьмой этаж. Просторный тамбур на две квартиры. Одна дверь приоткрыта. Нас уже ждут. Встречает мама Сергея Борисовича, Валентина Алексеевна: маленького росточка, очень хрупкая на вид, с необыкновенно красивыми голубыми глазами. Во взгляде чувствуются твердость характера и властность. Сразу же показывает мне мою комнату и предлагает чувствовать себя как дома. Приглашает на кухню поужинать: «Открывай холодильник, все, что хочешь, бери, ешь».

Но на эмоциях есть совсем не хочется, – вежливо отказываюсь и иду в комнату. Располагаюсь. Через несколько минут ко мне заходит Сергей Борисович. Я в это время, уже освоившись, с любопытством разглядываю комнату. Скромная, но просторная, все необходимое есть, и при этом ничего лишнего. На стене висит до боли знакомая фотография в рамке. Кузя, перехватив мой взгляд, говорит:

– Поклонники подарили, на концерте 15 февраля.

– Кузя, а кем был для тебя Юрка, ведь не просто коллегой по цеху, вокалистом?

Сергей Борисович сел на кресло, закурил сигарету. Я тихонько подсела рядом. С минуту промолчал:

– Нет, конечно! Василич был для меня родным человеком, Лана, он был мне как сын. Ведь когда мы с ним познакомились, ему всего-то было 13, а мне 22. Это было в ноябре 1986 года. В интернате я работал руководителем кружка художественной самодеятельности с 1984 года. Писал песни, вернее, они писались. И уже давно искал себе вокалиста.

Я точно знал, какой это должен быть солист. Он должен быть другой, не такой, как все. Начал искать такого в оренбургском интернате № 2. Я же в нем работал перед армией. И с бывшим директором закупили тогда аппаратуру на 20 000 рублей, по тем временам неплохую: синтезатор «Электроника‐003» и кое-что еще – можно было работать.

Я уже тогда мечтал создать музыкальный коллектив. Но пришла повестка в армию, и не случилось.

Изначально, когда не было Шатунова, Кузя готовил меня в солисты своей группы. Но в моей жизни появился футбол, и он был на первом месте. И вот тогда он мне говорил: «Когда-нибудь, Раф, мы с тобой будем известными». Я ему тогда ответил: «Ты что, Кузя, ты в своем уме, какой нафиг известным быть». А он сказал:

«Просто надо заниматься. Когда-нибудь у нас получится». По его просьбе меня зачислили в музыкальную группу на класс фортепиано. И не родители платили за меня в музыкальной школе, там что-то около семи рублей в месяц, а Кузя из своего заработка за меня платил. Это было в 1983–1984 г. Я целый год ходил в музыкальную школу, и за один год я прошел трехлетнюю программу. Кузя и сам дополнительно со мной занимался, он мне пальцы ставил, многое объяснял. Я был ленивым. Нужно было учить ноты, но я по жизни ничего учить не люблю. Но у меня был и есть абсолютный слух. Я на занятиях то, что мне преподаватель показывал, запоминал на слух. У меня дома не было фортепиано, надо же было еще дома заниматься. Кузя говорил: «Приходи ко мне». И я приходил к нему. Мы жили в соседних подъездах. Но, помимо этого, у меня был футбол. Игры, тренировки. И я иногда не ходил в музыкальную школу, Кузя меня ругал. Я все равно как-то занимался потихоньку. Технику какую-то приобрел и играл на инструменте.

Он тогда работал киномехаником в доме отдыха. И вот там мы собрали первую группу. Правда инструментов нам не хватало. Но мы что-то там играли, пытались. Потом в 1984 году Кузя ушел в армию. Прошло полтора года (через полгода он должен был уже вернуться) я ушел в армию. И в это время мы с ним уже только переписывались.»

По возвращении, в мае 1986 года, устроился в Оренбургский дом отдыха, проработал все лето. Но его закрыли на ремонт, и я решил вернуться в детдом. Все еще мечтал о создании своей группы и уже знал, какой она должна быть.

К тому же у меня уже были написанные в армии песни («Вечер холодной зимы», «Встречи», «Старый лес» и др.), и я потихоньку доводил их до ума. И солистом у меня будет только пацаненок, и он должен быть не таким, как все.

Я знал, как он должен выглядеть, какими чертами характера обладать, какой у него должен быть голос, слух и как он должен петь! Очень много ребятни прослушал. Да, были с голосами, и со слухом, и с характером, и даже с харизмой, но все не то.

Ох@еть, столько народу я переслушал, а нужного нет, но я точно знал: я его найду!

Друзья, видевшие бесконечную череду прослушиваний, оканчивавшихся ничем, советовали отказаться от этой идеи найти пацана. Им казалось, что со взрослыми будет работать легче и толку будет больше. Но нет, что-то меня двигало вперед, и я знал, что встреча с пацаном не за горами.

И в предчувствии чего-то, что вот-вот должно произойти, я ловил себя на размышлениях: «Ну что, авантюрист, начинается новый виток в твоей 21‐летней жизни. Значит, все-таки решил своего добиться? Ну-ну… Дерзай. А я наперед знаю, что ждет тебя дальше… Найдешь ты наконец-то этого пацана, которого так долго ищешь. Обязательно найдешь! Напишешь ты для него такие песни, которые никогда не пели в тринадцать лет мальчишки (на концертах, по крайней мере). Будет у тебя куча проблем и немного счастья из-за всего этого. Чем это обернется? После поймешь…

А все-таки, зачем тебе это? Крутишь кино, занимаешься чем попало со своими этими… Пьешь иногда водку в своей киноаппаратной… Ну а чего ты в музыку-то лезешь? Из училища ушел, бросил – не понравилось. Пробуешь что-то писать уже который год… Ну и что получается? Так себе… Дело твое, конечно, но я бы на твоем месте не ходила бы ни в какой интернат, не выпрашивала бы денег на инструменты, не искала бы Его… Жил бы тихой мирной жизнью «неудавшегося музыканта». Пацанов-то, их вон сколько!!! Выбирай и занимайся с ними музыкой… Да ладно, не обижайся! Шучу. Просто непонятны мне твои стремления… Жил бы без проблем. Работа, зарплата приличная, друзей вокруг тебя – тучи… Нравится твоим пацанам твоя музыка – вот и играл бы им. Нет же! ВСЕ бросил! Захотелось тебе сделать из детдомовца «звезду»! Делай …, и я сделаю!!!»

Если я что-то задумал, то обязательно дойду до конца.

Как-то ко мне заглянул Славка Пономарев. Он приехал сюда вместе с Тазикеновой. Слава – воспитанник Акбулакского детского дома. После окончания десятилетки он остался работать в детдоме кочегаром. Это была не работа его мечты, и он с радостью принял Тазикеновское предложение поехать в Оренбург вместе с ней. Здесь Слава устроился руководителем интернатского технического кружка. Пока Пономарев был занят картингами, ему было не до чего вообще, в том числе и до музыки. Но когда дела в техническом кружке пошли нормально, Слава заглянул в мою импровизированную студию. По натуре он был музыкантом, вернее, как и я, – любителем музыки. Виртуозно владел гитарой.

Мы сдружились, вместе восстанавливали уже раздолбанные в мое отсутствие инструменты. Как-то в один из вечеров мы со Славкой слушали шум ливня и размышляли над вечным «что делать?» И вот с этого-то все и началось. Он вдруг сказал: «Слушай, Кузь, мальчишка есть, Тазикеновский. Как поет, не знаю, но слух обалденный… Юрка Шатунов. Прослушай-ка ты его». Я, долго не думая, сказал: «Давай, поехали!» Мы сели в машину и погнали за пацаном.»

«В то время моя мама работала в Акбулакском детском доме и меня постоянно брала с собой. Поэтому я знала всех воспитанников, со многими из них дружила. Тогда мне было лет 10–11. В ноябре 1985 г. в детдоме появился новенький мальчик 12–13 лет. Очень добрый, безобидный, ничем особенным среди других не выделялся. Юрка Шатунов. Учился он плохо, но принимал активное участие в жизни школы. Валентина Николаевна Тазикенова, директор, его конкретно взяла под свое крыло, практически заменив ему маму, которая умерла, и родственники определили его в интернат».

В интернат Юру определила его родная тетя Любовь Гавриловна, которая после смерти его мамы, Веры Гавриловны, стала его опекуном.

Уже до этого момента будущая звезда познала немало тягот этой жизни.

Сохранился рассказ бабушки Юры, Екатерины Ивановны (она ушла из жизни в 2002 г.), мамы Любови Гавриловны, изданию «МедиаКорСеть»* (Вика Зверева, Ашир Мурадов, Марат Амирханов «МедиаКорСеть» от 03.07.2007), в котором она рассказала о жизни Юры до интерната. Из пяти детей Екатерины Ивановны, проживавшей в деревне Савельевка, в живых осталось трое. Дочь Люба оказалась в Tюльгане. Валя – в Комсомольске. Сама Екaтepинa Ивановнa доживала свой век в деревне Старая Отрада у дочери Нины.

«Его воспитывала я. Постоянно отирался здесь (деревня Старая Отрада). Когда Верка-то Юрку народила, мужик ейный потребовал, чтобы выкинула она сына. Верка не согласилась и от Васьки, так, по-моему, его звали, ушла. Вышла за другого. Пили они много, оттого-то она и померла. Мужик не работал, а что иногда накалымит, тут же они и пропивали. Одну картошку ели, даже хлеба не на что было купить. Ну и новый мужик особо Юрку не жаловал, и здесь он лишним оказался. Поэтому приходил всегда ко мне, со мною был. А зять его в детдом отправил еще при живой матери. Но он там ни фига не учился, а только пел. А потом у нас слух прошел, будто Юрку в детдоме убили. Я собралась к нему и в Оренбург поехала. А Юрку тогда только туда привезли. Оказалось, что он живой, просто сбегал оттуда. Я ему гостинцев тогда привезла, он так рад был.

После смерти матери, многое Юра стал в себе держать, не больно-то говорил кому, что y него в душе творится. Когда ему, может, и плохо бывало. Kто знает. Бывало, что и плакал. Представьте – родственников много, a близкого человека рядом нет – очень тяжело для ребенка. Maть-тo его Bepa рано померла – сердце отказало, когда Юрке восемь лет было всего. А отец их бросил, когда мальчику еще и трех не исполнилось. Поэтому Юрка фамилию матери и носит.

Как сложилась судьба Юры дальше, на одном из каналов центрального телевидения рассказала Любовь Гавриловна:

«У меня было двое детей, дочери Татьяна и Наталья. Одной было 1,5 года, когда родилась вторая дочь. Мама болела у него сильно, и он в Кумертау учился, в интернате (от автора: именно в это время у Юры умерла мама). Когда умерла Вера, Юра пошел в семью к отцу Василию Клименко, он жил там же в Кумертау. Нашел отца, попросился, чтоб он взял его к себе. Но отец сказал, что у меня другая семья, ты мне не нужен здесь. После интерната я взяла опекунство и забрала его к себе. Дальше у меня случилась беда. Муж сделал аварию и его посадили. У меня остались на руках двое маленьких детей, и Юра был на опекунстве. Мне было тяжело в то время за ними за всеми смотреть. Год Юра прожил с нами, ему тогда было 12 лет.

Он не всегда был послушным ребенком, иногда не слушался. Но это не было причиной сдачи его в детский дом. У меня не было средств, возможности оставить его. В то время были детские 35 рублей, и пенсия 20 рублей.

Получилось так, что я уже перестала справляться с ним и он уже начал убегать из дома. И я пошла в отдел по опекунству и объяснила ситуацию. И предложила отправить его в интернат, так как, когда мама болела у него, он жил в интернате. Я подумала, что он, наверное, больше привык там, в семье моей ему может не нравится. После он начал петь, приезжал к нам, но, думаю, возвращаться к нам он уже не хотел. Сергей Кузнецов к нам несколько раз приезжал с Юрой и сказал, что он у вас будет артистом.