- -
- 100%
- +
Из дыма действительно выступила фигура и она действительно была… ммм… женщиной. Когда я говорю «женщина», это не только про половую принадлежность. Это – про состояние души. Думаю, по человеческим меркам явившейся даме стукнуло лет шестьдесят, не меньше.
Вся эта «красота» была упакована в невероятно кричащее, усыпанное блестками, платье ядерно-красного цвета. Волосы дамочке кто-то уложил в «башню», которая при каждом ее движении немного кренилась вправо. Макияж нанесли по принципу «чем больше, тем лучше». Одним словом, данная особа полностью соответствовала расхожему утверждению: «Красота – страшная сила».
– Представляю вам, Артём Николаевич, Сирению! – с деловым видом объявила кураторша. – Наша лучшая сотрудница отдела по работе с особыми клиентами. Именно она трудится в секторе, куда вам предстоит отправиться в случае отказа от сотрудничества.
Сирения радостно улыбнулась во все тридцать два зуба. Я мог бы назвать ее улыбку голливудской, если бы не три золотые коронки, ослепившие меня своим блеском.
– Эм… Если это – лучшее, что же у вас считается худшим… – Я машинально сделал два шага назад, дабы увеличить расстояние между мной и Сиренией.
Очень уж меня настораживал ее плотоядный взгляд. Так обычно смотрят одинокие женщины, когда хотят наладить свою личную жизнь.
Красноглазая ответить не успела, потому что Сирения взяла в руки микрофон, внезапно появившийся из воздуха, поднесла его к губам и…
– Привет, малыши! – просипела она хриплым, прокуренным голосом. – Для вас сегодня споёт ваша любимая Сима!
Честно говоря, уже на данном этапе я хотел попросить кураторшу отправить Сирению обратно, в дымчатый туман, но…кто бы мне дал. Чудо-женщина решила, что она – гвоздь программы и запела. Если, конечно, звуки, вылетавшие из ее рта, можно назвать пением.
Голос дамочки из низкого и прокуренного внезапно превратился в высокий, визгливый, нарочито-слащавый. Она с ходу завыла песню о любви. О такой приторной, сладкой, невыносимой любви, что у меня несколько раз дернулся глаз и, по-моему, обострился гастрит.
– Мы будем вместе навсегда-а-а, как два голубка у пруда-а-а, и наша страсть, что на двои-и-их, сильнее в мире нет таки-и-их…
Сирения растягивала слоги, закатывала глаза, прижимала руку к груди в драматическом порыве. От её высоких нот по белым стенам пошли трещины. Потолок начал осыпаться мелкой белой пылью. А в ушах у меня зазвенело так, будто в мозгу взорвался цех по производству карамели.
– Остановите её! – Попросил я, зажимая уши ладонями. – Всё понял!
– Что, Артём Николаевич? – перекрикивая визг певицы, весело спросила кураторша. – Не расслышала! Нравится?
В этот момент Сирения окончательно вошла в раж. Она упала на колени и закатила глаза, с усердием завывая следующий куплет:
– Я без тебя как без рук, мой котик, мой лупоглазый друг!
– Согласен! Все! – взревел я. – СССР! 1980-й! Согласен! На всё согласен! Только прекратите этот вокальный апокалипсис!
Кураторша снова щёлкнула пальцами.
Сирения, её микрофон и розовый дым мгновенно исчезли. В комнате воцарилась блаженная тишина, нарушаемая лишь лёгким звоном в ушах.
– Ну вот и славненько, – удовлетворённо сказала красноглазая девица, поправляя платье. – Кстати, меня зовут Лилу. А то я даже и не представилась. Вы сделали верный выбор, Артем Николаевич. Вы – человек разумный. Просто поймите, мы не можем нанимать на работу людей, реально живущих в 1980 году. Это же Советский Союз! Они не верят ни во что, кроме идеологии партии и ценности дефицитных товаров. А тут – нечисть. Сами понимаете… Вот и приходится заключать договор с такими, как вы. С душами, зависшими на переходе. Готовы к инструктажу?
Я, всё ещё пребывая в ступоре после недавнего «концерта», кивнул. Мысль о вечности под аккомпанемент Сирении сделала перспективу командировки в советский 1980-й год не просто приемлемой, а почти курортной.
– Только, ради всего святого, – выдохнул я, – Чтобы там не было никаких песен. Никаких «котиков» и «лапочек».
– Обещаю, – Лилу игриво подмигнула мне красным глазом. – В СССР с этим строго. Там главная опасность – не сирены, а бдительные граждане. Но это, как говорится, уже совсем другая история. И да…Самое главное… Отработав положенный по договору срок, вы получите шанс на… пересмотр дела! Условно-досрочное освобождение из буфера! Выполните миссию – ваш инцидент с Бельфегором будет признан героическим самопожертвованием. Гарантируем направление в сектор повыше. С горячей водой и расширенным телепакетом.
– Миссию? – я почувствовал, как у меня начинает потихоньку закипать мозг. – Какую ещё миссию? Вы сказали, надо просто отправиться в прошлое и некоторое время отработать там. Я участковый, а не Джеймс Бонд.
– О, Артём Николаевич, вы гораздо лучше, чем Бонд! – Лилу хлопнула в ладоши, отчего нижний край её короткого платья опасно подпрыгнул вверх. Я силой воли отвёл взгляд в сторону безупречно белой стены, стараясь не пялиться на длинные стройные ноги кураторши. – Бонд работает на одну контору. А вы… вы будете работать на баланс! На равновесие! На священную бюрократию! Только… сразу обозначу, не вздумайте искать там девятилетнего мальчика Артёма, чтоб предупредить его о будущих жизненных сложностях или о конкретных событиях. Менять прошлое нельзя. А теперь перейдём к делу.
Лилу взмахнула рукой, разворачивая свиток, который с треском опустился вниз. Всего секунду назад эта писулька была гораздо меньше. Теперь же ее нижний конец стелился почти на метр по полу и был испещрён какими-то мерцающими иероглифами.
– Внимание, инструктаж! – объявила Лилу с очень серьёзным видом. – Ваша миссия – операция «Советский мираж». Кодовое имя агента – «Упырь–01».
– «Упырь–01»? – переспросил я. – Серьёзно? А нельзя было придумать что-то менее… хм… идиотское?
– Все приличные кодовые имена уже разобрали! – отрезала Лилу. – «Домовой», «Леший», «Водяной» – всё занято! Так что будете «Упырём», и не спорьте! Итак… Ваша легенда. Вы – лейтенант милиции Иван Сергеевич Петров. Родились в 1955 году. Служили в ВДВ. После армии, спустя пару лет, поступили в школу милиции. Мечтали… – Лилу оторвалась от чтения свитка и, громко вздохнув, закатила глаза. – Эх… Хороший был парень. Да… Мечтал стать следователем по особо важным делам. Но сердце, понимаете ли, подвело. Остановилось. Буквально около пяти минут назад. Так что вы, можно сказать, получите себе оболочку с пылу, с жару. И нам, кстати, надо торопиться, пока его не нашли. Иначе сложно будет объяснить окружающим внезапное воскрешение товарища лейтенанта.
– Прям само остановилось? – Спросил я с подозрением.
– Конечно! – Лилу так искренне вытаращила свои красные глаза, что я точно понял – не само. – Молодое, горячее, не выдержало нагрузок. Идеальная пустая оболочка для вас. Вот, посмотрите на себя нового.
Кураторша взмахнула свободной рукой и в ту же секунду из воздуха появился еще один документ. Он выглядел как папка, в которой хранят личные дела. Причем материализовалась папочка прямо в моих руках.
Я открыл первую страницу. На меня с черно-белой фотографии смотрел молодой парень с челкой и наивным взглядом. Ничего общего со мной.
Лилу снова уставилась в свой свиток и менторским тоном начала зачитывать текст:
– Памятка контрагента в зоне повышенной идеологической бдительности. Пункт первый – забудьте всё, что вы знаете о будущем. Любая оговорка о «мобильных телефонах», «интернете» или «катании на бананах» будет расценена как распространение слухов и антисоветская пропаганда. Пункт два… Запрещено использовать терминологию, связанную с потусторонними силами – «демон», «ведьма», «порча». Рекомендуемые замены: «антиобщественный элемент», «морально разложившаяся личность», «лицо с признаками психического отклонения на почве религиозных пережитков». Пункт три – процедура изгнания бесов классифицируется как «профилактическая беседа о вреде алкоголизма и тунеядства» с последующей организацией общественно-полезного труда.
Девица замолчала и посмотрела на меня. Видимо, предполагалось, что здесь я что-нибудь должен сказать. А мне, как бы, сказать было нечего, потому что, несмотря на принятие факта собственной смерти, все происходящее один черт казалось мне воспаленным бредом сознания.
– Ну хорошо… – Лилу недовольно надула губы. Ей явно не нравилось мое безэмоциональное поведение. – Пункт четыре…Помните: КГБ не шутит. Если вас возьмут «на карандаш», договор будет расторгнут, а ваша душа уйдёт на переработку. Не допускайте утечек информации. Ваша главная задача – не дать «аномальным инцидентам» стать достоянием общественности. То есть, ходите по участку, смотрите, наблюдаете.
– Переработку? – Переспросил я, – Это что-то вроде ада?
– Хуже! – мрачно ответила кураторша. – Ад – это хоть какая-то система. А переработка… это бесконечные коридоры, тонны бумаг и необходимость заново проходить все стадии реинкарнации, начиная с амёбы. Вы же не хотите стать амёбой, Артём Николаевич?
Я представил себя одноклеточным организмом и содрогнулся. Пополнить ряды амёб мне категорически не хотелось.
– Ладно, – сдался я. – Что делать?
– Вам понравится! – Лилу просияла. – Вы будете работать участковым! Это важно! Именно участковым. Теперь ваши подопечные – не только обычные граждане, но и всякая нечисть, которая нарушает «Договор о ненаблюдаемости». Ее, кстати, в Советском Союзе не так уж и мало. Ведьмы, колдуны, бесы, домовые, русалки, вампиры. В общем – полный набор. Текст «Договора» будет ждать вас на месте службы. Подробно изучите. Там же вас встретит наш информатор, который поможет войти в курс дела. Нечисть в городе сильно неспокойна в последнее время. Сейчас они притихли, маскируются, но иногда их прорывает. Ваша задача – находить такие случаи и незаметно улаживать. Без шума, без паники. «Смерты» не должны знать о существовании «иных». С этой целью и создана служба инквизиторов, членом которой вам выпала честь стать.
– Смерты? – Переспросил я.
– Ну да. – Лилу небрежно повела плечом. – Так мы называем смертных. Важно – на конце именно буква «т», а не «д». Не забывайте о политкорректности.
– А если не справлюсь?
– Справитесь! Вы же двадцать лет с алкашами, мелкими жуликами и Валентиной Семёновной имели дело. После такого любой бес покажется милым шалунишкой. Ну что, готовы?
– У меня есть выбор? – горько поинтересовался я.
– Конечно, нет! – весело ответила Лилу, затем осенила мою голову неким загадочным знаком, от которого возникло ощущение, будто кураторша хотела ударить меня по лбу, и щелкнула пальцами.
Белая комната поплыла перед глазами. Последнее, что я увидел, была ехидная улыбка красноглазой девицы и её рука, машущая мне на прощание.
В ту же секунду раздался сильный грохот. Вполне себе обычный, человеческий, очень знакомый. Кто-то долбил кулаком в дверь, надрываясь хриплым басом:
– Петров! Эй, Петров, вставай, а то проспишь все на свете! Первый день, а ты уже в запой ударился? Петров! Открывай, в рот те ноги!
Я несколько раз моргнул, пытаясь сфокусироваться. Картинка изменилась. Белый потолок сменился потолком, с которого свисала пыльная паутина, а серый цвет и жёлтые пятна рождали в душе много вопросов. В нос ударил стойкий запах дешёвого табака, не очень чистых носок и почему-то капусты.
Я лежал на железной кровати с провалившейся почти до пола панцирной сеткой. Напротив стояла такая же кровать, застеленная серым шерстяным одеялом. На столе – огарок свечи в бутылке из-под портвейна, пепельница, полная окурков «Беломора», и раскрытая книга «Инструкция постовому милиционеру».
Судя по всему, комната, в которой я очнулся, находилась в общаге. Этот общажно-общественный дух не возможно перепутать ни с чем другим.
– Петров! Ты живой там? Вещдок мне в бок… – дверь снова задрожала от ударов.
Я сел и посмотрел на свои руки. Молодые, сильные, без возрастных изменений. Вскочил, подбежал к маленькому зеркалу, висевшему на гвозде. Из него на меня смотрел тот самый парень лет двадцати пяти, с густой шевелюрой и широко раскрытыми голубыми глазами, чья фотография находится в личном деле. Я улыбнулся. Незнакомец тоже оскалил ровные белые зубы.
– Иван Сергеевич… – Произнес тихонько, чтоб никто не услышал. Голос был чужим, молодым и звонким. – Твою ж мать… И правда… Иван Сергеевич Петров.
Дверь, не выдержав напора, распахнулась, в комнату ввалился здоровенный детина в милицейской форме старшего лейтенанта. Лицо у него было круглое, как блин, с носом-картошкой и большими усами, напоминавшими Будённого. Рост где-то под два метра. Без преувеличения. Этакий русский богатырь с очень добродушной усатой физиономией.
В комнату он ворвался очень бодро, в боевом настроении, но, переступив порог, наткнулся на мой выразительный взгляд, говоривший о том, что ломать двери, в некотором роде – моветон. А я умею делать не просто говорящие взгляды, я умею этими взглядами молча посылать на хрен.
Мое настроение было понято старлеем верно. Поэтому от дверей в центр комнаты он шагал вроде бы бодро, но каждый следующий шажок у него получался короче предыдущего, в результате чего создавалось ощущение, будто детина в милицейской форме просто марширует на месте.
– Очнулся, салага! – Нежданный гость окинул меня насмешливым взглядом, делая вид, будто все хорошо и мы с ним давно знакомы.
Хотя… Черт его знает. Может, так оно и есть. О прошлой жизни Ивана Сергеевича воспоминаний в моей голове не имелось. Совсем.
– Я уж думал, ты с катушек слетел после вчерашнего. – Сказал старший лейтенант и вроде как немного смутился от своего же заявления. Потом сразу пояснил, – Говорят, вы отмечали заселение с комендантом. А после попойки с Иванычем не каждый проснется живым. Иваныч пьет литрами. Ну что, как самочувствие? Голова не кружится? Ты бледновато выглядишь.
– Все в порядке, – неуверенно ответил я, пытаясь говорить молодым голосом и не скатиться на свой привычный, хрипловатый бас. – Просто… сон странный приснился. А вы, пожалуйста, в следующий раз, когда решите войти, дождитесь все-таки пока я открою. Замок, знаете, не казенный. И не саморемонтирующийся.
– Это тебе в десантуре снились сны, красавицы да самолёты с парашютами! – старлей прекратил переминаться с ноги на ногу, подскочил ко мне и так звезданул меня по плечу, что я чуть не присел. – Здесь, брат, реализм. Суровый советский реализм. И давай сразу на «ты». Я – старший лейтенант Виктор Семёнов. Живу тут рядышком. Буквально через пару дворов. Вот меня к тебе и прикрепили. Буду уму-разуму учить. Значит, ты у нас из ВДВ? Это хорошо. Это правильно. Одевайся быстро, в отделение идём. Начальство объявило общий сбор.
Семёнов громко хохотнул, будто мысль о предстоящей встрече с начальством его ужасно веселила, а затем с разбегу плюхнулся на соседнюю кровать. Честно говоря, в момент его прыжка я немного напрягся. Подумал, ну все, трындец кровати. Старлей семимильными шагами загоняет меня в долги. Замок сломал и кровать сейчас расхреначит. К счастью, обошлось.
Я покрутил головой по сторонам, пытаясь понять, что именно нужно одеть. Конкретно в данный момент на мне были только треники и майка-алкоголичка. Но в комнате, помимо двух кроватей и стола, имелся еще огромный трёхстворчатый шкаф. Форма обнаружилась именно там.
Я метнулся в душ, который находился здесь же на этаже, и начал собираться.
Попутно размышлял о насущном. Вот и началась, моя командировка… Поработаю немного, а потом тихо-мирно уйду на покой. Теперь уже на самый настоящий покой. По крайней мере, очень хотелось бы в это верить.
Только почему-то перед глазами стояло хитрое лицо кураторши в тот момент, когда она провожала меня, помахивая ручкой.
Глава 3
Семёнов оказался крайне деятельным мужиком. Он вытащил меня из общежития сразу, как только я натянул форму и фуражку.
Мы вышли на улицу и двинулись в сторону отделения милиции, которое, вроде бы, находилось неподалеку.
Утренний воздух города N-ска ударил в нос – неожиданно свежий, с примесью угольной пыли, недавно прошедшего дождя и далекого, но такого родного аромата свежего хлеба. Того самого хлебушка! С корочкой и необыкновенно вкусной мякушкой.
От этого «коктейля» у меня на мгновение перехватило дыхание и даже немного «пробило на слезу».
Я родился в 1971 году и о советской юности у меня имелись только приятные воспоминания. Пионерская дружба, булочки по три копейки, искренняя вера в светлое будущее. Потом, правда, пришли 90-е и вся эта романтическая история очень быстро выветрилась из моей головы, но вот именно сейчас, в момент, когда мы с Семёновым топали по городу N-ску, душа Маркова Артема Николаевича пела и плясала.
– Красота-то какая, а? – старлей широко улыбнулся, заметив, как я на секунду остановился и жадно глотнул воздух. – Наш город-сад! Дыши, Петров, пока есть чем. Через час тепловозы накоптят, вонь будет, как от трактора «Беларусь».
Я молча кивнул. Мой новый, молодой голос звучал совершенно чуждо для моего же слуха, требовалось время, чтоб привыкнуть к нему. Поэтому пока предпочитал отмалчиваться.
Я вертел головой, рассматривая окружающую реальность, и чувствовал странное ощущение, похожее на приятную ностальгию.
Город N-ск оказался небольшим городишком, которому, чисто по моему мнению, больше подошло бы определение «поселок городского типа». Большинство домов здесь были частными, а население, думаю, не превышало несколько десятков тысяч человек.
Правда центр, по которому мы в данный момент шли, выглядел более развитым, что ли. В наличие имелись двухэтажные дома, которые скорее всего после войны строили немцы, и даже пятиэтажки в виде родных и таких близких сердцу «хрущевок».
В N-ске было несколько основных «градообразующих» предприятий. Первое, самое главное, – железная дорога. N-ск оказался узловой станцией в южном направлении. Поэтому бо́льшая часть местных трудилась именно на «железке». Второе, третье и четвертое место занимали – ликероводочный завод, мясокомбинат и птицеферма.
В городе имелось два отделения милиции. Отделение номер один и, что совсем нелогично, отделение номер три. Куда делся номер два, Семенов затруднялся объяснить. А всю информацию о новом месте жительства рассказал мне именно он.
– Да черт его знает. – Развел Виктор руками в ответ на мой вопрос. – Сколько себя помню, всегда так было. И ты это… Имей в виду. Безрадостный, Попко они соревнуются между собой.
Я с умным видом кивнул, ну мало ли о чем идет речь, а потом все же поинтересовался:
– Безрадостный Попко это кто?
– Безрадостный И Попко, – Уточнил Семенов, сделав акцент на букве «и». – Безрадостный Василь Семеныч, полковник, начальник нашего отделения. А Попко Егор Кузьмич, подполковник, – начальник отделения номер три. Вот у них вечно борьба между собой идёт за звание лучшего отдела милиции города. Поэтому у нас раскрываемость… – Старлей замолчал, подумал немного, а потом весело хохотнув, продолжил, – Нет, не раскрываемость. У нас нарушаемость почти на нуле. Брехать не буду, бывает всякое, конечно. Кражи, например, куда без них. Через наш город народ дуром на юг прёт, особенно когда сезон. Гастролёры всякие залетают. Бытовуха, опять же. Да и так, по мелочи. Но, к примеру, зверские убийства или другие непотребства… Как в вашей этой Москве…Не дай боже́… – Семенов остановился, несколько раз поплевал через плечо, – Это очень редко. Идем, не отставай.
Старлей хлопнул меня по спине и снова двинулся вперед, в сторону, где по его заверению находился отдел милиции номер один. Я хотел было ответить, что вообще-то, он сам через каждые пять шагов тормозит на месте, то плюется, то курит, но не стал. В конце концов, как источник информации Семенов оказался весьма полезен в силу своей разговорчивости. Не надо портить с ним отношения.
Пока мы шли, я без конца крутил головой по сторонам, оценивая место, где оказался. Люди, загруженные своими проблемами, обгоняя нас с Семёновым, спешили на работу. Выражения лиц у них были сосредоточенные, но какие-то… спокойные, что ли. Не было в этих лицах удрученности, свойственной будущему. Когда вся жизнь – одна сплошная гонка.
Впереди показался универмаг. Очередь там выстроилась в аккуратную линию, народ терпеливо ждал открытия. По дороге, лениво урча двигателем, проплыл «Запорожец» цвета «яичко дрозда», а за ним, как особа дворянских кровей, не спеша, следовала черная «Волга».
– Смотри, – Семёнов ткнул пальцем в сторону проехавшей вслед за «Волгой», «копейки», за рулем которой сидел мужик лет пятидесяти. – Это наш, райисполкомовский. Борис Ефимыч Буреломов, председатель. Мужик, в принципе, ничего, но, между нами говоря, жулик тот еще. Дочь замуж за москвича выдал, так зять у него, слышь, в ГУМе работает. Теперь у Бориса Ефимыча и колбаса докторская бывает, и икра, которая вовсе не заморская. Ты не смотри, что он на «жигулях». У него денег-то на половину города хватит. Очень ушлый гражданин. Дом – оформлен на тестя. Машина – на жену. У тещи сберкнижка, он туда потихонечку денежки откладывает. Но изо всех сил старается делать вид, будто ничего у него нет. Сирота Казанская. Боится милицию, как огня. А уж от аббревиатуры БХСС у него вообще… прединсульное состояние. Потому что мы про него всё знаем. Всё-ё-ё!
Старлей сладко протянул последнюю букву и подмигнул мне.
Честно говоря, радость Семёнова по поводу осведомленности милиции о делах этого Буреломова показалась мне немного странной. Если знаете, чего не сажаете? Вот так хотелось спросить. Но я промолчал.
В моих воспоминаниях эпоха советского союза выглядела как достаточно счастливое время, в котором не было ни убийц, ни маньяков, ни жадных чиновников. Особенно чиновников. Эти граждане значительно позже, в период перемен, начали грести и ртом, и жопой. Старались «вытащить» из своей должности максимум пользы.
Но в 1980-м я был слишком юн. Союз развалился, когда мне исполнилось двадцать, только вернулся из армии. Поэтому мои воспоминания как достоверный источник – идея не очень.
Мы все шли и шли к отделению, которое оказалось вовсе не так близко, как обещал Семёнов. Но я не выкобенивался. Потому что Виктор без перерыва трындел, рассказывая все, что мог, о районе, о городе, о его жителях, о нюансах и деталях будущей работы. В представлении Виктора я был салагой, который только что прибыл из школы милиции. Ни опыта, ни практики. Он понятия не имел, сколько всего я уже успел повидать. В прошлой, конечно, жизни.
Я слушал Семёнова молча, периодически кивая в такт его словам. Мимоходом ловил на себе заинтересованные взгляды, особенно женские. Молодой лейтенант в новой форме – зрелище, видимо, привлекательное.
Тем более, чего уж скромничать, Петров и правда был достаточно фактурным товарищем. Высокий, широкоплечий, с открытым, располагающим лицом. Такое чувство, будто мне это тело подбирали не только исходя из биографии, но и с заделом на симпатию со стороны окружающих.
Какая-то девчонка, лет восемнадцати, с бантами, вплетенными в косы, в легком цветастом платье посмотрела в мою сторону, покраснела и ускорила шаг. А я отчего-то смутился сильнее, чем она.
Странное ощущение – быть молодым. Тело легкое, ноги сами несут, дыхание ровное, в голове – каша из воспоминаний о будущем и тревога перед настоящим. Кровь бурлит, сердце работает как часы. Я уже и забыл, что такое молодость.
– А вон, глянь, – Семёнов снизил голос до конспиративного шепота, затем кивнул на массивную женщину в телогрейке, подметающую улицу. Учитывая, что солнце жарило нещадно, присутствие телогрейки, конечно, вызывало вопросы. – Тётя Тома. Глаза и уши нашего района. Эта, если что, не только видит и слышит. Она может метлой огреть так, что искры из глаз посыпятся. Ей однажды мужик попался, пытался кошелек у студентки стащить. Тётя Тома его так отхреначила, что он сам в отделение приполз и слезно просил закрыть его в камере.
Я невольно улыбнулся. Да, таких тёть Том в моем прошлом было немало. Столпы общества, несущие свою нелегкую службу на благо государства. Только вот известные мне «Тети Томы» уже не метлами махали, а сидели на лавочках с телефонами и снимали на видео всякие нарушения. Прогресс.
– А это что за организация? – спросил я, указывая на неприметную дверь между универмагом и сберкассой.
На двери висела табличка с непонятным символом, похожим на кривую звезду, вписанную в круг. Рядом со звездой красовался герб города. Соседство, честно говоря, немного странное.
Семёнов хмыкнул.
– Это, браток, исторический музей и по совместительству филателистический клуб. Днем собирают факты о прошлом родного края, а вечером, в нерабочее время – марки. Мужики странные туда ныряют постоянно. Не от мира сего. Понял? Нормальный мужик, ему же что надо? В гараже с друзьями посидеть, на рыбалку съездить, на охоту. А эти… Марки им подавай… – Семёнов хохотнул в усы, – Но вроде тихо ведут себя, не бузят. Ходят, шепчутся над своими бумажками. Чудаки.