- -
- 100%
- +
***
Начать себя ненавидеть очень просто. Сначала надо внимательно всматриваться в то, что отражает зеркало, с отвращением кривя губы и содрогаясь от собственного несовершенства. Внимательно инвентаризируя обнаруженные недостатки, нужно изо дня в день проверять их наличие, выучивая как молитву и повторяя сей изумительный список перед сном. Далее следует периодически уточнять у знакомых, действительно ли глазки «поросячьи», жир складками, а целлюлит бугрится так, что виден даже через пальто. Не исключено, что допрашиваемые будут сопротивляться, пожимать плечами и категорически отрицать очевидное. Ни в коем случае не стоит покупаться на их льстивые речи. Однажды найдется честный человек, который не только подтвердит вашу правоту, но и добавит в перечень свидетельств ущербности новые пункты, о которых вы, будучи о себе слишком высокого мнения, даже не догадывались.
Серафима Разуваева ненавидела в себе все: простецкое щекастое лицо, пегие волосы, после мелирования ставшие похожими на старую мочалку, большие крестьянские руки, широкую талию, рыхлое тело и по-мужицки крупные ступни.
Почему кто-то может носить изящные туфельки на хрупкой шпильке, а Сима обречена шлепать в баретках на низком стариковском каблуке? Да еще тридцать девятого размера! Нет в мире справедливости. Нет!!!
Настырные переливы звонков горохом раскатывались по операторской. За окном мотались крупные хлопья снега, тяжелое серое небо застыло над заледеневшим городом. Новогодняя ночь со всеми ее мечтами, надеждами и планами осталась позади, о минувшем празднике напоминали лишь остатки мишуры, налипшие на жалюзи, и наполовину разобранная пластмассовая елочка, лежащая в углу.
Телефонная панель, словно бомба замедленного действия, тревожно семафорила красными огоньками, натужно подвывал ксерокс, плюясь копиями документов, из угла слышалось вульгарно-кокетливое хихиканье, ревела кофеварка, рожавшая очередную порцию кофе, за дверью сипло и пронзительно орал шеф. Его непарламентское выступление было настолько громогласным, что периодически перекрывало какофонию офисного гама.
– Бедлам, – печально констатировала Серафима, обреченно нашаривая под столом снятые туфли.
Здесь все было привычным, набившим оскомину и напоминало фильм «День сурка». Даже туфлю, как обычно, не удалось поддеть ногой и пришлось лезть под стол. Девушкой мадемуазель Разуваева была корпулентной, а посему процедура поиска обуви вызывала у нее глухое раздражение. Впрочем, как и сама обувь. За системным блоком притулились зимние сапоги в белых соляных разводах, разношенные и убогие. Сима скорбно скосила глаза, пытаясь разглядеть свои ступни, и пошевелила пальцами – лапти. Разве у девушки могут быть такие ноги?
Горестно вздохнув, Серафима задвинула сапоги поглубже.
Вот ведь невезуха!
Но особой бедой двадцатисемилетнего диспетчера Разуваевой была огромная грудь, вмещавшаяся лишь в колхозно-атласные лифчики чудовищных фасонов. Именно на это горе и клевали примитивные самцы, завороженные габаритами. Кому-то охота хоть раз в жизни съесть устрицу, кому-то – прыгнуть с парашютом или нырнуть с аквалангом, а кому-то – хоть раз переспать с обладательницей именно такого бюста, чтобы было о чем вспомнить на старости лет. Как богач, опасающийся, что любимая девушка отдает руку и сердце не ему, а его кошельку, Серафима всех изредка намечающихся кавалеров подозревала в физиологической корысти. А хотелось любви, про которую писали книги, снимали фильмы и врали знакомые. В общем, куда ни плюнь – сплошное расстройство и неудовольствие. Скорее всего, где-то там, наверху, ответственный за раздачу сбился при распределении женских чар, капитально обделив невезучую Серафиму по одной позиции и через край облагодетельствовав – по другой…
–Фима, что у тебя с телефонами! – раздраженно крикнула из угла Лиза Симбирцева. Она отвлеклась от флирта с новым программистом и с негодованием уставилась на круп сотрудницы, склонившейся к полу с грацией векового дуба. – Может, соблаговолишь ответить на звонки?
– Может, и соблаговолю, – индифферентно отозвалась из-под стола Серафима. Она разглядывала туфли и прикидывала, что в принципе если купить такие же не на шпильке, а просто на высоком каблуке, то фигура будет выглядеть стройнее. Хотя при ее росте еще и высокий каблук – гарантированное сужение круга претендентов на звание возлюбленного до минимума. Какой мужчина захочет иметь рядом девицу, смотрящую свысока в буквальном смысле?
Про Лизу Серафима старалась не думать, старательно утаптывая в душе темный разбухающий ком ненависти.
«Начальница. Знаем мы, почему ты начальница, – такие мысли роились в Симиной голове. – Ни мозгов, ни воспитания. Только доступность тела в любое время в любом месте. А гонору! Возомнила себя пупком земли».
О том, что Лиза периодически уезжает из офиса вместе с шефом, знали все. Зачем уезжает – не знали, но догадывались. Тут особого ума не надо, особенно если знать о стремительном продвижении Симбирцевой по службе. То ли это скороспелая карьера грейдером проехалась по характеру юной секретарши, сравняв все человеческое с землей и превратив Лизу в циничную стервочку, то ли она с самого начала таковой и являлась, так или иначе – работать под ее началом было невыносимо. Лиза была хорошенькой крепенькой брюнеткой с нежно-розовым румянцем, бровями вразлет, пышными кучерявыми волосами и надменным взглядом. Временную близость к начальству она ошибочно принимала за удачный старт, а ставшее следствием этой близости повышение по службе – признанием собственной исключительности. Серафиме было даже жаль эту Лизу. Иногда. Потому что диспетчером она здесь работала уже семь лет, и это была четвертая такая «Лиза» на ее счету. Виктор Николаевич Бобриков, директор и хозяин фирмы, был страсть как охоч до дамского пола, особенно до юных девиц, благосклонно прощавших ему и лысину, и низкорослость, и скандальный нрав. Как правило, однажды блудливого шефа в очередной раз подлавливала супруга – и секретаршу увольняли, а сам Бобриков во искупление вины вез семейство в экзотическое путешествие.
Но чаще Сима не жалела Лизу, а бурлила от негодования, бдительно скрывая эмоции от посторонних. Симбирцева была на удивление пакостной особой, по-видимому, получавшей наслаждение от скандальных ситуаций. Поняв, что Серафима терпеть не может, когда ее называют «Фимой», Лиза начала обращаться к ней именно так, и никак иначе. Бесконечные соболезнования по поводу фигуры и советы насчет диет Симбирцева предпочитала озвучивать непременно при свидетелях, желательно – мужчинах. Если Серафима приходила в обновке, то начальница непременно смотрела на нее долгим взглядом, полным сострадания, и, дождавшись, пока у кофеварки соберутся сотрудники, деликатно советовала сменить стиль одежды, так как нынешний «укрупняет», «не скрывает» и «подчеркивает» то, что лучше бы занавесить, как старую облупленную печь в деревенской избе. А кроме всего прочего, девица еще и «стучала» как ополоумевший дятел. Она докладывала шефу абсолютно все: кто сколько проводит времени в «курилке», кто пьет дармовой кофе чаще, чем положено, кто опоздал, кто ругал, кто использовал телефон в личных целях и так далее. Больше всех доставалось Серафиме, так как она постоянно была у Симбирцевой на виду и по неизвестной причине вызывала у той наиболее острое чувство неприязни.
Можно было ругаться, скандалить, можно было даже врезать пару раз, благо воспитание позволяло, и в этой дуэли сразу было бы ясно, кто выйдет победителем. Но Серафима предпочитала снисходительно улыбаться, поскольку именно такая реакция выводила Елизавету из себя и не позволяла остальным сотрудникам сделать окончательные выводы относительно чьей-то правоты. Обычно логика человеческих отношений подсказывает: не прав тот, кто орет и хамит. Именно поэтому незаслуженно оскорбленные и пытающиеся оправдать поруганную честь истеричными воплями в адрес обидчика выглядят в глазах окружающих крайне непривлекательно. Чем громче кричишь, тем меньше тебя слушают. Поэтому Сима предпочла демонстративно игнорировать нападки коллеги, снисходительно улыбаясь, когда Симбирцева доводила ее особенно изощренно. Так улыбается крестьянин, глядя на бестолковую курицу, с воплями носящуюся вдоль плетня в поисках выхода на свободу. Или хозяйка с мухобойкой в руке, наблюдающая за мухой, бьющейся о стекло рядом с раскрытой форточкой.
Так они и жили, как два скорпиона в одной банке.
– Фима, ты там застряла? Или заснула? – Лиза с презрением наблюдала за возней Разуваевой.
Программист подобострастно и одобрительно хихикнул. Это был первый рабочий день Вовы Хрящикова, и мама очень четко проинструктировала единственного сына касательно генеральной линии поведения в новом коллективе. Согласно маминым установкам надо было изначально прибиваться к вожакам стаи, ибо каждому известно, что любой коллектив делится на стаи. При этом желательно прибиться ко всем вожакам сразу, проявив чудеса дипломатии и такта. Мама работала в огромном умирающем НИИ и знала об интригах, стаях и подковерной борьбе все. Свои бесценные знания она передавала Вове, который не мог удержаться ни на одном рабочем месте дольше испытательного срока. Вполне возможно, что не последнюю роль в данном прискорбном факте играло применение на практике маминых советов. Хрящиков был отличным программистом, но никак не дипломатом, поэтому балансировать на позиции «и нашим, и вашим» ему удавалось лишь за счет грубой лести и прямого подхалимажа, кои достаточно быстро приедались представителям всех противоборствующих лагерей.
Девушки Вову Хрящикова не любили за все сразу: за низкий рост, тощеватую фигуру, маленькую зарплату и судорожное желание во что бы то ни стало понравиться. Отсутствие личной жизни угнетало Вову даже больше, чем регулярные падения с первой ступеньки карьерной лестницы. Без женской ласки у него портился характер, и на поверхность трепетной натуры вылезали вулканические прыщи. Хрящиков был черняв, лопоух и лупоглаз, что чрезвычайно портило ему жизнь. С такими исходными данными он неминуемо должен был найти общий язык с Серафимой, которая тоже считала свою жизнь безвозвратно испорченной внешними дефектами организма. Но Вова, науськанный мамой, сразу же разглядел «главную» в нагловатой Лизочке и начал процесс сближения, тем более что та благосклонно улыбалась свежеиспеченному сотруднику. Кроме всего прочего, Лиза подходила истосковавшемуся без половой жизни Хрящикову и по росту. Именно поэтому Вова и совершил очередную, но не последнюю в своей жизни ошибку, решив дружить «против Фимы».
Серафима не любила подхалимов. Мелких мужчин она не любила тоже. Своим существованием они лишь подчеркивали ее лишние сантиметры, заставляя чувствовать себя водонапорной башней, по недоразумению сорвавшейся с места и пожелавшей прогуляться по городу. Высокая девушка комплексует рядом с низкорослым спутником ничуть не меньше кавалера, не дотягивающего ей до подбородка. И еще неизвестно, кому морально тяжелее в таком тандеме.
Как обычно, снисходительно улыбнувшись Симбирцевой всепрощающей улыбкой воспитателя в интернате для слабоумных и заодно поставив на место новенького, съежившегося под Симиным внимательным и сочувственным взглядом, мадемуазель Разуваева величественно поднялась с места и вышла из помещения, вежливо прикрыв за собой двери.
– Ты куда? – запоздало взвизгнула Симбирцева. – А телефоны?
Серафима, будучи крайне ответственной и исполнительной сотрудницей, никакой вины за собой не чувствовала. Согласно должностной инструкции Лиза хоть и была начальницей, но тоже являлась диспетчером, так что не грех было иногда делиться обязанностями.
– Симочка, звезда моя, все цветешь! – по коридору, разлаписто загребая пространство и заполняя богатырским телом весь проход, надвигался водитель шефа, Михаил Владленович. Крепкий жизнерадостный здоровяк пятидесяти трех лет, дважды муж и четырежды дед, он был единственным мужчиной в Симиной жизни, который, боготворя ее формы, не посягал на них в открытую и всякий раз виртуозно избегал скандала с рукоприкладством, «ненароком задев» неприступную барышню. А задевал он Серафиму почти ежедневно, обращая все в шутку и из последних сил делая вид, что воспринимает все не более чем забавный ритуал. С одной стороны, это злило невероятно, а с другой – Сима подсознательно стыдливо понимала, что рада даже этому дурашливому кавалеру, таким незамысловатым способом напоминавшему одинокой девице на выданье о ее половой принадлежности. Хотя бы изредка за женщину должен кто-то держаться именно как за женщину, потому что хочется, а не потому, что не дотянутся до поручня в час пик или в поиске чего-то монументально-надежного, чтобы не вывалиться из переполненного вагона метро. Дядька был вменяемым и лишнего себе не позволял, хотя явно хотел именно этого «лишнего». Это был флирт, обреченный на бесперспективность и безрезультатность.
– Куда ты, лань моя пугливая? – Как обычно Михаил Владленович не дал Серафиме проскользнуть вдоль стены, и они с грацией двух слонов влепились в дверь бухгалтерии. По зданию пошла легкая вибрация, а из кабинета выглянула главбух. Поправив очки, она пару секунд фокусировала взгляд на слипшихся в огромный ком коллегах, после чего, понимающе протянув «а-а-а», скрылась. По умолчанию считалось, что у водителя с диспетчером роман. Серафима сей факт категорически и с возмущенным смехом отрицала, а Михаил Владленович многозначительно отмалчивался и таинственно ухмылялся, укрепляя сотрудников в их безосновательных подозрениях.
– Куда бежишь, малышка? – Он уперся руками в стену, не позволяя уйти, но одновременно и не давая Серафиме повода поскандалить. При этом обращался Михаил Владленович исключительно к Симиному бюсту, внимательно и любовно оглядывая богатство, прикрытое кружевной блузкой и втиснутое в темно-синий пиджак. Наверное, по физиономии Михаил Владленович не получал еще и потому, что это так здорово, когда на твои сто восемьдесят сантиметров роста и восемьдесят кило веса кто-то может посмотреть сверху вниз и назвать этот комплект «ланью» или «малышкой». Был бы воздыхатель помоложе и посвободнее…
– В туалет, – не поддалась на его романтический настрой Сима.
– Ну беги. Не расплещи только, – заботливо напутствовал Михаил Владленович.
Фыркнув, Серафима стремительно двинулась вдаль, стараясь потише топать и повыразительнее вилять бедрами. И то, и другое получалось не очень. Острое сожаление об отсутствии изящных каблуков снова впилось в сердце и сформировало четкое решение: вечером в магазин!
Тратиться на обувь не хотелось. И денег было жаль, и не верилось, что каблуки на самом деле скрасят безобразный облик. Хотя бабушка давно намекала на смену имиджа, презрительно именуя Симину обувь чоботами и галошами. Именно она, а не внучка бдительно следила за новинками моды и внимательнейшим образом наблюдала за показами сезонных коллекций по ТВ, не забывая, впрочем, критиковать тщедушность моделей:
– На женщине должно быть мясо. Во всех местах. Если мяса нет – это не баба, а полуфабрикат, не годный к употреблению.
Серафима, сколько себя помнила, всегда жила с бабушкой, даже когда были живы родители. Анфиса Макаровна водила ее в сад, потом в школу, потом пристраивала в институт, от обучения в котором остался диплом и ясное осознание того, что по специальности химика-технолога Сима работать не будет никогда. Анфиса Макаровна не возражала. Она вообще редко возражала, уважая мнение внучки и ее свободу. Никакого консерватизма или авторитарности в их семье отродясь не было. Наоборот, бабуля была настолько шебутной и жизнерадостной, что Серафима на ее фоне казалась выпускницей института благородных девиц. Сдобная, приземистая, похожая на колобка Анфиса Макаровна катилась по жизни легко и беззаботно. Конечно, легкой ее судьбу назвать было никак нельзя, а вот реакция на все передряги у бабули была поверхностной.
– Никогда не зацикливайся на проблеме. Проблема – это яма, трясина. Чем дольше топчешься, тем глубже засасывает. Учись перешагивать и уходить, не оглядываясь. Обидели – пожалей обидчика, ему судьба все вернет по заслугам. Потеряла кого – иди дальше, еще найдешь. Ошиблась, виновата – исправь сразу, нельзя исправить – уходи, всегда дается возможность искупить вину позже! – Анфиса Макаровна была женщиной мудрой и мудростью этой с удовольствием делилась с внучкой.
Серафима бабушку понимала далеко не всегда, но любила и прощала, как можно любить и прощать единственного близкого человека на земле.
Именно бабушка подарила ей первую косметику, посоветовала проколоть уши и даже подарила на восемнадцатилетие пачку презервативов. С подарком бабуля припозднилась, но Симе стало легче: демонстрация лояльности Анфисы Макаровны по отношению к ее личной жизни и неминуемым ошибкам удалась.
Бабушка вела столь активный образ жизни, что Серафиме иногда становилось стыдно за то, что она так бездарно транжирит свою молодость. Анфиса Макаровна то посещала какие-то кружки и сборища, тяготевшие к мистике, то затевала немыслимые аферы со сватовством окружающих дам, включая и засидевшуюся в девках внучку, то бросалась в пучину бизнеса, то боролась за справедливость путем участия в пикетах у мэрии, то вдруг увлекалась темой спорта. Сама бабуля вследствие чрезмерной тучности спортом не занималась, зато была азартной болельщицей. Когда однажды Анфиса Макаровна явилась домой за полночь в трехрогой шапочке цветов местного футбольного клуба да еще с таким же флагом, Сима вдруг поняла, что завидует. Она не умела радоваться жизни, хотя и пыталась.
– Просто в твоей жизни еще не случилось ничего такого, что могло бы сделать тебя счастливой, – сказала тогда бабуля. – У тебя все еще впереди, как я тебе завидую. Однажды ты поймешь, что такое праздник. Лучше, когда праздника ждешь, чем когда он уже миновал и надо убирать конфетти, мыть посуду и тешить себя воспоминаниями.
Серафима тогда пробурчала нечто неопределенное, мол, запросто можно и разминуться с ожидаемым торжеством, на что бабушка резонно возразила, что нечего сидеть и ждать. Надо действовать. Это все была теория, а на практике действовать не получалось. Да и не хотелось. Сима не ждала принца с белым замком на берегу моря и не надеялась на сказку. Сказки имеют обыкновение заканчиваться, принцы превращаются в стареющих обрюзгших королей, а замки ветшают. Нет, ей хотелось любви, спокойной, взвешенной и надежной, чтобы родился ребеночек, чтобы муж был верным и заботливым, чтобы все были здоровы и так далее. Этих банальных мыслей она стеснялась и никому их не озвучивала. Бабушка точно не поняла бы такого упаднического настроя, а подруги начали бы поучать и насаждать свое видение мира. Мечтать о высоком и красивом можно вслух, а о банальном и простеньком – про себя.
– Если уж и покупать обувь, то дорогую, – науськивала себя Сима, заглушая вопли поднимавшейся из глубин сознания жадности. Житейская мудрость подсказывала, что шмотки – суть быстротечное, тлен, мошка на фоне вечности, а человек должен быть прекрасен душой. Жаль, мужчины первым делом окидывали взглядом оболочку, и если увиденное не удовлетворяло их высоким требованиям, то до души дело не доходило. Приходилось мириться с действительностью и украшать реальность, данную нам в ощущениях, занавешивая ее яркой мишурой и блестками, словно плешивую новогоднюю елочку.
– Имею право, – убежденно сообщила Серафима сама себе, подталкивая тело к бутику. – Почему бы и нет? Я же не школярка, у которой нога завтра вырастет на два размера. Куплю что-нибудь запредельно дорогущее и буду носить до старости. В них и похоронят.
На этих энергичных размышлениях, словно на помеле, она подлетела к витрине, похожей на вход в рай. Рай был женским, безмерно дорогим и социально-чуждым. Невидимое стекло предательски отсекало сверкающее великолепие стеллажей от Серафимы. Она бодро прошагала мимо дверей, кляня себя последними словами. Подвиг не удался. Оставался еще один шанс – отовариться в торговом комплексе рядом с домом. Там работала давняя подруга Зоя, которая могла поспособствовать не только выбору нормальной модели, но и выбить скидку. Хотя если задуматься, то какой смысл покупать еще одни дешевые сапоги? Задумываться не хотелось, тем более что даже дешевые сапоги хотя бы какое-то время побудут новыми. Плюс не так жалко будет выбрасывать, если затея с каблуками не найдет поддержки у организма. Бросив прощальный взгляд на изящные модели, по ширине голенища больше напоминавшие перчатки, нежели сапоги, Сима двинулась к метро.
– Симона! – радостно прогудела Зойка, расплывшись в приветственной улыбке. – Решила прикупить трусы с люрексом? Есть кому показать? Смотри – отобью.
Зоя Чугунова была массивной и низкорослой, как диван. Весила она тоже как диван и ровно настолько же была домашней и уютной. Рядом с Чугуновой постоянно вились мужчины, как оводы в жаркий день. При тотальном дефиците сильного пола Зоина востребованность казалась феноменом вроде Тунгусского метеорита. Красивой Чугунову назвать было никак нельзя, даже с сильным натягом: маленькие близко посаженные глазки, всегда густо подведенные и разукрашенные тенями павлиньих тонов, мясистый нос, белесые брови и вытравленные химией волосы, собранные на макушке в тощий пучок. В дополнение к вышеперечисленным достоинствам Зойка была невероятно контактной и обожала латиноамериканские сериалы с лубочными страстями. Именно поэтому Симу она называла Симоной, их общую подругу Ингу – Инессой, а себя – Зизи. Чугунова жила мечтой о мексиканском красавце, а потому отдавала предпочтение жгучим брюнетам. Увы, но до сих пор еще ни один брюнет не оправдал чугуновских надежд в полной мере, поэтому Зизи продолжала находиться в поиске.
– Зой, я хочу туфли, то есть нет, сапоги на каблуке, – стесняясь, призналась Сима после того, как Зойка облобызала ее и наврала, что Серафима сильно похудела.
– Жесть, – резюмировала Чугунова. – Ты на каблуках, а Клава Шиффер отдыхает. Я всегда говорила, что тебе надо идти в модели. Жрала б поменьше, сейчас бы по подиуму вихлялась и нас бы с Инессой пристроила в зрительный зал. У вас там олигархи пачками ходят.
– У нас там – это где? – развеселилась Сима. – И что за намеки про «жрала»? Сама же только что сказала, что я похудела.
– Во-первых, я просто хотела сделать тебе приятное. Никогда не верь, особенно в комплименты. А во-вторых, сколько слону ни худеть, жирафа из него не получится.
– Спасибо, дорогая.
– Да пожалуйста. Обращайся. Погоди, сейчас пойдем за сапогами. Нинка! – Чугунова вдруг гаркнула так, что у Симы в ухе что-то лопнуло и тихо зазвенело. – Пригляди, чтобы у меня чего не сперли!
Появившаяся из глубины подсобки напарница Нинка ответила неохотным согласием, и подруги двинулись в соседний отдел.
В обувном отделе маялась рыженькая продавщица, раздраженная до крайности. Причиной ее раздражения явно был печальный худой усач, в отчаянии разглядывавший собственную ногу в высоком зимнем ботинке.
– Мужчина, вам идет. И моделька удобная, и цена хорошая.
– Какой-то стиль совсем молодежный, – понуро бубнил дядька.
– Так и вы, чай, не старик, – вымученно улыбнулась рыженькая. Судя по количеству распакованной обуви, покупатель сидел тут давно и страдал от широты выбора.
– Не старик, но и не сопляк какой-нибудь, – солидно хорохорился усач. – Дайте-ка те, вишневые.
– Так-с, юноша, подвиньтесь. – Зойка заполнила своим обаянием, голосом и пышным телом все пространство магазинчика. – Симона, садись. Лилька, это моя подруга, ее надо осчастливить сапогами на каблуке. Ну, ты понимаешь.
– Понимаю, – оживилась продавщица, переключившись на вновь прибывшую. Дядька тоже уставился на Симу во все глаза. Он сидел на самом краешке скамьи, поджав тощие ноги в бордовых носках, и следил, как Серафима стаскивает ботинок.
– Стриптиза не будет, – хохотнула Чугунова. – Во всяком случае, тут. А дальше – как договоритесь.
– Зойка! – покраснела Сима, украдкой покосившись на соседа. Тот тоже заалел, как свежий помидор, и смущенно заерзал.
– Вот, – пресекла зарождающийся обоюдный интерес Лилька. Она сунула Серафиме замшевое нечто, напоминавшее чулок на шпильке. – Тянется на любую ногу.
– Шпилька? – растерянно проныла Сима, пугливо подняв взгляд на Зою.
– Шпилька, – сурово подтвердила Чугунова. – Давай не ерепенься. Или боишься завязнуть в асфальте?
– Я не умею на шпильках. Зима как-никак. Шею сверну на льду, – оправдываться при постороннем мужике не хотелось. Хоть бы ушел он уже, что ли…
– Зима, – презрительно процедила Зоя. – Так что ж теперь, на коньки всем становиться? Меряй давай. Тебе пойдет, зуб даю.
– Да-да, – неожиданно поддержал тему усач. Видимо, ему хотелось хоть как-то завязать разговор, и он воспользовался первой же возможностью. – У вас такие потрясающие ноги, вам обязательно подойдет.
– У вас тоже ноги ничего, – не осталась в долгу Серафима. – Может, примерите?