- -
- 100%
- +
Около скульптуры лежал листок с комментарием к скульптуре на голландском и английском языках. Херман взял листок и прочитал:
Протей – вещий морской старец, знающий ответы на все вопросы бытия.
Современник зарождения мира, древний Протей не умеет лгать, но для того, чтобы он заговорил, его необходимо крепко связать точным вопросом и не пугаться самой причудливой формы его ответа – истина чаще всего бывает шокирующей.
Прочитанное и сама скульптура его удивили. Прежде всего его поразило, что эту химеру – старика, забравшегося в морскую раковину, – действительно хотелось спросить о самом главном, только вот о чем? «Становление человека современного типа – да, как это было?» – Херман непроизвольно задал вопрос к прочитанному. «Мишень какая-то», – думал он, глядя на концентрические круги, разделенные на четыре части двумя пересекающимися под прямым углом прямыми. «Карта столицы Атлантиды в виде концентрических кругов с перекрестьем каналов», – прочитал он снова, и перед его глазами вдруг возникла карта Амстердама с тремя поясами каналов, соединенных между собой, такая привычная глазу, – он пользовался ею каждый раз, когда приезжал в Амстердам. «Я столько раз бродил вдоль этих каналов и в одиночестве, и с Микки, и со случайными в моей жизни людьми, о многом я думал и говорил, в том числе и об Атлантиде, но никогда в голову мне не приходила мысль о том, что Амстердам похож на легендарную столицу исчезнувшего континента», – поразился Херман. «Видимо, скульптору из России эта мысль пришла, иначе зачем здесь, в Голландии, эта его скульптура. О чем бы я спросил этого навигатора? – с насмешкой подумал он. – Чем он мне сможет помочь?»
– Вам помочь? – раздался приятный голос у него за спиной.
Херман обернулся. Перед ним стояла невысокая девушка со светлыми вьющимися волосами и улыбалась.
– Кофе? Чай? – спросила она привычно, но в глубине глаз переливалась и играла жизнь.
– Нет, спасибо, еще слишком рано, – почему-то отказался Херман и подумал: «Вот уж не ожидал встретить здесь женщину с полотен Боттичелли».
– Добро пожаловать в нашу галерею, – продолжала она. – Эксклюзивная скульптура из России и голландская графика.
Херман кивнул и подумал: «Хорошо говорит на голландском, но не голландка».
– Сейчас в нашей галерее представлены четыре работы русского скульптора, которые в ближайшее время галерея представит на художественной ярмарке в Утрехте. Кроме того, у вас есть возможность увидеть скульптуры, которые будут выставлены на биеннале во Флоренции в конце этого года, – продолжала она, улыбаясь и глядя Херману прямо в глаза.
– Вы итальянка? – неожиданно для самого себя спросил Херман.
– Да нет, я из России, – ответила девушка и опять улыбнулась.
– Мое имя Херман, я скульптор, – представился Херман. – Я знаком со скульптором. Могу я его увидеть?
– К сожалению, его сегодня не будет в галерее, – ответила Вероника (так она назвалась) с неизменной улыбкой, – но вы можете увидеться с директором галереи господином Лювером. Он придет через полчаса. А пока вы можете осмотреть галерею. Прошу!
Херман кивнул и прошел в зал. Галерея была небольшой, в центре зала была размещена скульптура на белых простых подиумах, составленных в две группы, на стенах располагались современные гравюры и фотографии.
– Я буду неподалеку, если понадоблюсь, обращайтесь. У нас есть брошюры с авторскими пояснениями к скульптуре, это бесплатно, – сказала негромко Вероника и прошла к небольшому столику в дальнем конце зала.
Херман начал осмотр с фотографий. Два фотографа, оба с голландскими именами, одна из них женщина, были явно увлечены изучением людской природы. Фотографии, подписанные женским именем, были сделаны широкоформатным фотоаппаратом в Африке и Южной Америке. Это были фотографии людей в толпе: одни стояли в очередях за гуманитарной помощью, за водой, другие бежали или шли в толпе, протестовали, кричали, размахивая руками, палками, флагами. Фотографии другого фотографа были тоже широкоформатными, тоже изображали толпы людей, вероятно, в европейской части, бастующих, протестующих, объединенных общей целью в одно целое. Помимо схожего сюжета, фотографии обоих фотографов объединяло то, что на каждом снимке присутствовал человек, который выделялся из толпы не потому только, что на фотографии он был обведен красной линией, а потому, что он находился в роли наблюдателя, не объединяясь с толпой. И зритель невольно отождествлял себя с этим сторонним наблюдателем. Заканчивалась экспозиция двумя фотографиями, на каждой – толпа людей, тесно прижатых друг к другу на дискотеке, и ни единого наблюдателя. Под потолком были видны камеры наблюдения. Экспозиция называлась «Последние из наблюдателей». Хермана захватило чувство одиночества, которое он порой испытывал, когда спешил в толпе людей на железнодорожном вокзале или просто на улице, особенно под дождем, подчиняясь общему ритму движения, и вдруг мысленно осознавал себя и отделялся от толпы и становился таким же сторонним наблюдателем, как на фотографиях. Не осуждая, а скорее понимая и сочувствуя людям вокруг, которые удивились бы, узнав, что они нуждаются в сочувствии, Херман, казалось, знал все сразу про всех, и это было невыносимо. Чувство осознания было настолько невыносимо, что быстро проходило. Сейчас он испытал двоякое чувство: что он толпа и одновременно наблюдатель. «А она, наверное, наблюдает за мной», – вдруг подумал он и обернулся. В зале никого не было.
За фотографиями шли гравюры. Гравюры были напечатаны на изготовленной вручную бумаге и висели без рам – можно было видеть неровные края. Одна из серий называлась «Время». Темный силуэт женщины переходил с листа на лист с почти неуловимыми изменениями на каждом новом листе, но если сравнить первый и последний листы, то течение времени имело четко выраженные признаки. На одной гравюре туфли, шляпа и воротничок платья были прошиты шелковыми алыми нитками. «Люди не замечают течение времени потому, что не фиксируют своего внимания на изменениях, которые происходят каждое мгновение. А не фиксируют своего внимания лишь потому, что не осознают себя, потому, что они не наблюдатели», – думал Херман, глядя на ряд темных силуэтов. «Да, здоровый пресс. Интересно, где это печатают? Надо спросить у нее», – Херман взглянул, не появилась ли девушка, но опять никого. Херман заметил, что у стола дверь в другое помещение галереи была приоткрыта и оттуда доносились звуки работающей кофемашины. «Наверное, сейчас принесет кофе», – Херману захотелось выпить кофе, сидя напротив Вероники на темно-синем диване, смотреть на ее волосы и спрашивать, откуда она такая здесь появилась.
Взгляд Хермана упал на последнюю в ряду гравюру, совершенно отличную от других и по размеру, и по стилю. Что-то знакомое в этой гравюре притянуло взгляд. Приглядевшись, Херман понял, что перед ним подлинная старинная алхимическая гравюра. «Странно… Что она здесь делает, в этом ряду современных гравюр? Ни по теме, ни по исполнению ей здесь не место. Однако висит тут, на самом виду… – размышлял Херман, рассматривая детали. – Я как будто уже видел такую… Ну не такую в точности, но похожую. Да, она напоминает ту, что у меня хранится, что ко мне попала при странных обстоятельствах! Надо будет расспросить о ней Веронику».
Херман принялся осматривать скульптуру. По фотографиям в заявке на участие в симпозиуме скульптора из России Херман был готов увидеть качественные скульптурные работы. Он сразу осмотрел все четыре работы, потом принялся внимательно рассматривать, проникая в замысел. Скульптуры вызывали сложные, если не сказать противоречивые, чувства: хотелось уйти, не смотреть, отвернуться, но притяжение было сильнее. Подчиняясь, Херман впускал их в свой мир, примирялся с ними, начинал отвечать на вопросы, которые они, казалось, задавали. «Ну а ты, наверное, все знаешь, о древний Пан?!» – с насмешкой подумал он, глядя на скульптуру под названием «Силен». «Да, знаю», – казалось, усмехается древнее существо в ответ.
– Добрый день! – неожиданно раздался громкий, уверенный голос. – Рад вас приветствовать в нашей галерее.
Херман даже вздрогнул от неожиданности и повернул голову. Напротив, с другой стороны от скульптур, стоял подтянутый, средних лет мужчина, одетый в велюровый темно-фиолетовый пиджак и черные джинсы. Из-под пиджака выглядывала бледно-розовая рубашка и малиновый галстук. Довольно длинные вьющиеся каштановые с проседью волосы, бакенбарды и испанская бородка обрамляли свежее слегка загорелое лицо.
– Рад видеть вас, – повторил он, огибая скульптуры, и протянул для приветствия руку. – Разрешите представиться: директор галереи доктор Лювер.
Херман назвался и пожал крепкую слегка потную руку.
– Я, знаете ли, шел пешком, спешил. Я здесь хожу пешком, велосипед не для меня, люблю дорогую обувь, – продолжал он, посмеиваясь, и, вытянув ногу, показал на светло-серые из питоновой кожи сапоги с маленькими серебряными шпорами.
Херман невольно взглянул на свои видавшие виды мокасины. «Пижон!» – мысленно обозвал он галериста, а вслух спросил, давно ли открылась галерея.
– О, представьте, всего два месяца тому назад, и такой интерес у общественности! Просто толпы народу! Особенно интересуется молодежь, – громко отвечал Лювер.
«Я здесь уже почти час, и ни одного посетителя! Толпы народу! Как же!» – подумал Херман.
– Видите ли, наша галерея участвует в международном проекте «Традиция в Новое время». Вы, конечно, слышали о этом проекте? – не давая Херману возразить, продолжал он. – Цель проекта – следование традиции путем исследования традиции, поэтому нас интересуют художники, исследующие традицию в своем творчестве. Надеюсь, вам понятно, что я имею в виду.
Не дожидаясь ответа, Лювер жестом указал на скульптуры.
– Мы работаем с этим скульптором, он нас заинтересовал, поскольку он исследует традицию и его скульптуры – результат его исследований, так сказать, каменный отчет, записанный традиционной техникой, – хохотнул Лювер, довольный своими каламбурами.
«Что за клоун?» – невольно подумал Херман.
– Вы ведь, кажется, с ним знакомы, – не спрашивая, а утверждая, продолжил он и, взяв Хермана под руку, подвел его к стойке, взял с нее брошюру и протянул Херману: – Почитайте на досуге, извлечете немало полезного. Комментарии автора к своим скульптурам. Так сказать, мраморная метафизика. Крайне полезно. Особенно вашим друзьям – участникам ваших симпозиумов. – И, не давая Херману и слова вставить, всучил ему две брошюры. – Для вас и ваших друзей. Почитайте, обсудите. Ваш симпозиум – очень, очень важное дело, да и темы всегда такие интересные.
Херман и не заметил, как они оказались уже у самого выхода.
– А сейчас позвольте с вами проститься: важная встреча, весьма важная. Договоренность, знаете ли, – важно заявил он.
Затем, протянув руку, неожиданно тихо и серьезно Лювер сказал:
– Заходите, всегда будем рады.
Херман машинально ответил на пожатие, но Лювер, задержав руку Хермана в своей правой, накрыл ее другой рукой – так, что Херман увидел на безымянном пальце левой руки необычный серебряный перстень.
– Рад, весьма рад, – опять тихо сказал Лювер и почти вытолкал Хермана за дверь.
Глава 5. Херман читает брошюру
Апрель 2012
«Да, он из них!» – пронзила мысль Хермана, когда он машинально сделал уже несколько шагов по улице. «Тема, тема, тема, – застучало вновь в голове, – нет темы, у тебя нет темы». Херман внезапно почувствовал, что он голоден. «Спокойно, – сказал он самому себе – спокойно. Сейчас ты найдешь подходящее кафе, поешь и все обдумаешь».
Херман шел по узкой улочке вдоль канала, на пути ему попалось кафе. Столики были выставлены на улицу, часть из них была расположена ниже ярусом у самой воды. Херман заглянул вниз, там не было ни души. На другой стороне канала группа мальчишек, перекликаясь друг с другом, затаскивала в низкую лодку свои вещи, собираясь отплыть. «То, что надо, никто не помешает», – решил Херман и спустился к воде. Было довольно прохладно, но Херман не чувствовал холода, ему становилось жарко при мысли, что завтра он будет стоять на арене в полной темноте, освещенный лучом лунного света, и не знать, что говорить. Подошел долговязый в черном длинном фартуке официант. Херман сразу попросил воды и стал изучать меню. Заказав салат, крикеты и кофе на десерт, Херман немного успокоился и стал смотреть на воду. Мальчишки на лодке уже готовы были отчалить, но почему-то медлили. «Наверное, ждут кого-то», – догадался Херман. И действительно, он увидел, как подросток подкатил на старом велосипеде к месту стоянки, лихорадочно пристегнул велосипед и буквально скатился по ступеням вниз к лодке. Из-за опоздания его встретили неодобрительными возгласами, а он, счастливый, что они ждали и не отплыли без него, улыбался радостно и кричал: «Успел, успел!» – «И я должен успеть, непременно должен успеть», – вторил ему Херман, принимаясь читать брошюру.
На обложке брошюры, посередине, под заглавной буквой М, располагался заголовок: «Мраморная метафизика». Над буквой М было изображено химерическое существо, кусающее себя за хвост. Херман перевернул страницу. Сначала шел текст об общем концепте творчества, следом за ним автор объяснял свой выбор материала, в котором работал, и определял цели своей работы.
Прочитав «Общий концепт творчества», Херман вспомнил, что Лювер несколько раз произнес слово «традиция». «Бесспорно, – думал Херман, – он работает традиционным методом, традиционными инструментами, сейчас во всем мире найдется всего несколько человек, работающих в такой же технике. Но не это здесь самое главное. Ключевое здесь – „исследует традицию“, традицию, родившуюся в незапамятные времена, традицию, направленную на развитие личности».
«Эволюция личности» – эта тема была близка Херману. Работе над развитием личности был посвящен проект «Сад руин», начавшийся более двенадцати лет тому назад и в котором все эти годы Херман принимал непосредственное участие. Херман сам прошел через такое обучение, работая над каменным изваянием. Это была традиция, созданная за тысячелетия общения человека и камня. Это была традиция, соблюдаемая строителями в древности, это была традиция, сохраняемая строителями готических соборов, это традиция, хранимая мастерами в наши дни.
Наблюдая, анализируя свои ощущения, чувства и мысли, возникающие во время создания скульптуры из камня, ученик работал тем самым над своей личностью. В начале работы ученик испытывал полное бессилие перед камнем, и волны отчаяния захлестывали и заполняли сознание. Ему приходилось анализировать каждое движение, добиваясь точности, соразмерять силу удара с тем, что ожидает от него камень в каждой данной точке своей плоти, и соразмерять полученный результат с предполагаемым. Чувства досады, злости, стыда не давали покоя, раздувая пламя в душе, но усилие воли заставляло вновь и вновь бить молотком по резцу, вырывая скрытый в камне образ идеи, владевшей учеником. По мере того, как истирался камень в пыль, истирались и исчезали ложные идеи, заблуждения и предрассудки. Чем больше проявлялся из глыбы камня задуманный образ, тем четче и яснее становились мысли, чувства стремились к гармонии, ощущения все меньше оказывали свое отвлекающее и сбивающее с толку влияние. Это была великая традиция, почти утраченная, но вопреки всему хранимая мастерами. По сути, любая работа, результаты которой доведены до совершенства, способствует эволюции личности и отвечает традиции. Но только работа над скульптурой дает уникальную возможность облечь идею в осязаемый собирательный образ, исполненный гармонии и полноты. Здесь человек подобен Творцу.
Херман вспомнил споры с Корнелиусом, который до хрипоты отстаивал необходимость работать непосредственно над скульптурой не электрическими, а традиционными инструментами, а не пилить, сверлить и снова пилить камень, ставя его в положение раба, заложника, умерщвляя ту жизненную силу, которая заложена в камне, как и в любом другом природном материале. Херман всегда высмеивал Корнелиуса, говоря, что он хочет отменить технический прогресс, что человек всегда использовал инструменты в своей работе, что это так же естественно, как сама природа.
Херман хорошо знал друидическую мифологию, мифы Египта, Древней Греции, даже пытался применить эти знания к нынешней жизни. Его не удивляла практически одинаковая реакция людей, в том числе художников, когда он заговаривал на эту тему или ссылался на мнение древних. У большинства стекленели глаза, появлялась улыбка, как бы говорившая: «Ну занесло его, нашел на что ссылаться. Мифы! Это же выдумки, этого не было… к нам-то какое отношение это имеет?» Хуже всего было то, что чем моложе и, казалось бы, образованнее был собеседник, тем быстрее становился стеклянным взгляд, и на тебя смотрели так, как будто ты пытаешься впарить какой-нибудь хлам из дедушкиного сундука. В лучшем случае кое-кто мог заинтересоваться, подумав: «Хм, винтажно!» В результате такого искусственно воспитанного пренебрежительного отношения к древним знаниям люди, прирученные и приученные к потреблению суррогата в повседневной жизни и в искусстве, несмотря на тягу к истинным ценностям, не осознают в общей массе, что гонка, в которой они принуждены участвовать, – это бег на месте. Попадались люди хорошо образованные, но не понимающие истинного смысла, заключенного в мифах, – им не хватало смелости и внутренней свободы. Встречались как ученые, так и любители, всерьез занимающиеся мифологией. Добытые ими в этой области знания такие люди рассматривали как свое личное достижение, поскольку обрести эти знания можно, одержав победу над своей косностью, невежеством, ленью. Часто из таких людей получались настоящие хранители. Впервые Херман подумал о Седыне как о хранителе, когда от него пришла заявка на участие в симпозиуме. В соответствии с требованиями скульптор прислал свое резюме, фотографии нескольких работ и краткое их описание. Сами работы выделялись необычностью тематики и мастерским исполнением, насколько позволяли судить фотографии, но не менее удивительными были описания работ. Кратко, четко излагались фундаментальные философские идеи и понятия, воплощенные в образах, навевающих воспоминания о Древней Греции, и поражало то, что эти идеи имеют самое непосредственное отношение ко дню сегодняшнему. И вот теперь им заинтересовались, теперь с ним «связывают традицию».
«По большому счету он прав, настоящее искусство – это взаимодействие, гармония, разумное сочетание принуждения и любви как к материалу, изображаемому объекту, так и мастера к самому себе», – размышлял Херман. Ему казалось, что все это он давно знал и чувствовал, еще тогда, когда в первый раз начал рисовать, и потом в юности, когда начал учиться в академии дизайна, но только как-то забыл, запамятовал за всякой суетой: учебой, разговорами, пленэрами, выставками, авторитетами от искусства, критиками.
Херман продолжил чтение брошюры. Прочитав, почему предпочтение отдано мрамору, Херман подумал: «На самом деле не так и много мастеров, способных работать в мраморе. До работы в мраморе надо еще дорасти, недаром ученики начинают работать в граните или известняке, и никогда – в мраморе. Мало кто способен честно признаться, что просто не умеет работать в этом материале, что просто еще не дорос, чтобы стать равноправным партнером мрамору, а пилить каждый может, и я в том числе». «Но мрамор для него все же средство, идеальное, с его точки зрения, для выполнения поставленных задач – познать самого себя и помочь хотя бы в малой степени осознать роль и предназначение человека», – заключил Херман, изучив раздел «В чем загадка?».
Прочитав брошюру до конца, Херман глубоко задумался. Прошло четверть часа, Херман, казалось, ничего не замечал вокруг. Затем он быстро съел уже почти остывшую еду, попросил счет, расплатился, встал и решительно направился в центр города.
Херман шел к собору Святого Иоанна. Город наполняли звуки колоколов с башни собора. Знакомая Херману мелодия звучала уже давно, она долетела до его слуха, когда он еще только вышел из галереи, и будоражила, звала, воспоминания всплывали сами собой – ярко, заставляя сердце биться с удвоенной силой. Ему нужно было вновь увидеть это здание, утопающее в зелени старых платанов, окруживших его со всех сторон, увидеть воочию «традицию», о которой говорил Лювер, многое вспомнить, о чем рассказывал ему художник, когда он подростком впервые начал рисовать, и пережить моменты, связанные с его молодостью, с Микки.
Глава 6. Гравюры Иеронима
Лето 1989
Одним ранним воскресным утром Херман проснулся с ощущением ожидания чего-то нового, необычного, радостного. Так просыпаешься только в юности. Еще не открыв глаза, уже знаешь, что на улице солнце. По тому свету, который проникает сквозь веки, по щебету птиц, по звукам, доносящимся с улицы с особой четкостью и свежестью, по запаху воздуха, пронизанного мириадами солнечных частиц, заряжающих все вокруг. Открыв глаза и убедившись в правильности своей догадки, что на улице действительно солнце, Херман вскочил и, второпях умывшись, вышел в маленький садик перед бывшей конюшней. Было еще рано. Солнце только поднялось над городом, окрасив розово-золотистым светом высокие деревья вдоль улицы. Облака тонкими белыми перьями прочертили высокое небо. Легкий теплый ветерок теребил волосы, и Херман почувствовал: сегодня произойдет что-то очень важное.
Он пошел по дорожке мимо небольшого цветника, разбитого тетей Хильдой. Цветы росли хорошо, растения любили тетю Хильду. Казалось, самый захудалый росток, обреченный на верную погибель, в ее крупных ладонях обретал новую силу и потом рос с такой отчаянной жаждой к жизни, что тетя Хильда, посмеиваясь, говорила: «Вот ведь настырный! Всех перегнать хочет!» Ее гордостью было несколько кустов роз. Цветки роз были крупные, тяжелые, необыкновенно, изысканно ароматные. Тетя Хильда, проходя мимо, каждый раз останавливалась и говорила, независимо от того, был кто-нибудь рядом или она была одна: «Старые сорта! Старые времена! Теперь таких не найдешь…» Херман постоял немного, глядя на розы, передразнил тетю Хильду, негромко произнеся: «Старые времена! Теперь таких не найдешь…» И покачал головой точь-в-точь как она.
Тут Херман вспомнил, как вечером художник, порывшись в большой сумке, достал набор инструментов для изготовления пластин для получения оттисков. Набор изготовлен был очень давно и достался художнику после смерти его учителя – гравера, который прожил последние годы своей жизни в полном одиночестве на окраине Ден Боса. Художник навещал своего учителя, иногда они вместе изготавливали гравюры по старинным образцам. При доме была небольшая мастерская, посередине которой стоял большой пресс. Пресс достался граверу от его деда, тоже гравера. Бережно открыв деревянный ящичек с инструментами, художник любовно провел по ним рукой и сказал:
– Старинные – теперь таких не найдешь!
– Что ими делать? – спросил Херман.
Художник вдруг с горячностью принялся объяснять Херману, как они изготовляли гравюры этими старинными инструментами, как кропотливо вырезали рисунок, вернее его зеркальное отражение, на пластине, как наносили краску, как зажимали прессом особую, сделанную вручную, бумагу. А потом смотрели на полученные оттиски и отвергали их как несовершенные – и начинали работу сначала. Заметив, что Херман заскучал, слушая подробный рассказ, художник воскликнул:
– Я тебе сейчас покажу несколько гравюр. Из тех.
Он стал перебирать листы, сложенные отдельно в старой затертой тонкой папке. В папке оказалась еще одна совсем тонкая папка, которую художник и положил на стол перед Херманом.
– Ты когда-нибудь видел гравюры Дюрера? – спросил он Хермана.
– Да, одну, в учебнике по истории, я не очень хорошо помню, – признался Херман, и кровь прилила к его щекам.
– Ну, еще увидишь, настоящие, в музее, – усмехнулся художник и продолжал: – А у меня есть книга о Дюрере, там есть иллюстрации с его гравюр. Сейчас покажу.
Он оглядел комнату.
– Где же она может быть? На полке, что ли?
Он открыл папку. Несколько гравюр на толстой желтоватой бумаге, сделанной вручную, лежали стопкой, и видно было только первую гравюру, на которой была изображена мельница с колесом, вода, запруда, по берегам которой рос густой кустарник. Гравюра была высокого качества, извилистые линии рисунка передавали малейшие детали, плавно переходили одна в другую, создавая лабиринт, из которого мозг невольно искал выход.
– Ты смотри, а я сейчас найду эту книжку, – сказал художник и отошел к полке с книгами.
Херман несмело отодвинул первую гравюру в сторону.
– Смотри, смотри! – ободряюще сказал художник, перебирая стопку книг, отложенных на комоде рядом с кроватью, на которой лежали еще две папки с рисунками.
Херман принялся разглядывать гравюры, аккуратно складывая их в другую стопку. На гравюрах были улицы, каналы, дома, мосты, по которым Херман колесил уже целый месяц, развозя канцтовары. На двух гравюрах Херман узнал собор Святого Иоанна. На одной было привычное изображение собора, на другой та же сторона собора была изображена под другим углом, как-то сбоку и как будто с высоты, из окна высокого дома, что ли. И с этой необычной точки зрения были видны полуарки, примыкающие в стене собора, как будто ребра какого-то исполина, и на этих полуарках виднелись силуэты человеческих фигур. Изображение было четким, но маленькие фигурки были трудноразличимы. Но если присмотреться, то некоторые из этих фигур только походили на человеческие: в них было что-то от различных животных, это были какие-то существа, только напоминавшие человека. «Я никогда не видел такого, неужели это собор? – с удивлением подумал Херман – Я столько раз проезжал мимо, иногда останавливался, чтобы передохнуть, свериться с картой и посмотреть на колокольню, арки собора, но такого я не замечал». Последняя гравюра заставила Хермана вздрогнуть: крупным планом, не тонкими линиями, а пятнами от серого до черного оттенков, совсем в другой манере, было изображено существо. Херман, конечно, и раньше слышал слово «химера», но значение этого слова он понял только теперь, глядя на гравюру. Существо сидело верхом на ребре полуарки, зажав в руках-лапах книгу. Морда, вобравшая в себя черты многих животных, отдаленно напоминала человеческое лицо, но не столько строением и чертами, сколько своим выражением. Подняв морду и как бы вперив пустой взгляд в зрителя, это существо изрекало нечто, то, что оно увидело в книге. Книга в толстом кожаном переплете прогнулась и, казалось, готова распасться на две части под тяжестью хватки трехпалых лап, каждый палец которых заканчивался острым когтем.