Кувшин горечи

Часть 1. Город

В окна храма сквозь осколки стекол сочился свет, размытый, размазанный, точно в белую краску добавили серую пыль. Осколки штукатурки и битого камня покрывали пол, во многих местах вздувшийся. Плиты потрескались, обнажая фундамент. Я осторожно шла, время от времени поднимая голову, чтобы посмотреть на высокий темный купол.

Я думала, что это католический храм, но потом увидела лики православных святых, проступающих сквозь каменную пыль, и эти бледные, почти исчезнувшие фрески сказали больше, чем мне хотелось знать. Тихое пение, золотые ризы, запах свечей и ладана приплывали из далекого мира, и я не знала, прошлое это для меня или будущее. Я дошла до алтаря и, поколебавшись, толкнула дверь с вырезанным над ней крестом.

– Входи, входи, – произнес знакомый голос, – но осторожно, смотри под ноги. Я не хочу, чтобы ты поранилась.

– Я не могу пораниться, ведь я только призрак.

– Это ты так думаешь, – хмыкнул Сатана, и темная фигура в черном шевельнулась на огромной куче камней и мусора.

– Кажется, храм пуст уже давно, – сказала я, глядя на него снизу вверх.

– Ушли, отреклись, – ответил он, обхватив руками колени. – Те же, кто не отрекся, умерли.

– Умерли. Почему?

– Растерзаны другими людьми. Они говорили: «Ваш Бог сказал: «Пейте мою кровь», поэтому мы выпьем вашу. Он сказал: «Вот тело мое, съешьте во воспоминание мое», и мы съедим ваше».

– Как Христос мог допустить такое?

– Христос мертв, – ответил он и начал спускаться с кучи.

– Христос жив, я видела его вчера и говорила с ним.

– Он мертв в мире, где люди поедают друг друга. Даже дикие волки не едят подобных себе во время самого лютого голода. Они забирают только мертвых или обессиленных, готовых к смерти. Человек хуже самого лютого зверя. Мой брат покинул этот мир и забрал тех, кто был достоин идти за ним. А те, кто остался, забыли о его существовании.

Он остановился напротив меня, отряхивая пыль с ладоней.

– Хочешь выйти отсюда? – Я кивнула. Мы прошли сквозь отверстие в стене и окунулись в зимние сумерки. – Неподалеку есть поселение людей. Хочешь побывать там? – Я снова кивнула. Он подал мне темный плащ. – Одень. Здесь теперь редко встретишь женщин, молодых и способных иметь детей.

– Я не молодая.

– Это ты так думаешь. Осторожно!

Он крепко сжал мою руку. Мы стояли у огромного черного провала. Стены отвесно уходили вниз, матово отсвечивая черным камнем.

– Теперь много таких воронок по всей Земле. – Он легко перенес меня на противоположную сторону и поставил на снегу, в котором я увязла по щиколотки. – Ты промочишь ноги и заболеешь. Давай я понесу тебя.

– Нет, – ответила я, вглядываясь в высокие снежные холмы.

– Не узнаешь своего дома?

– Не помню, чтобы в моем городе были горы. Они появились недавно?

– Это не горы, а разрушенные и поврежденные здания, груды камня и металла, покрытые снегом. Он идет уже почти три месяца. Скоро потеплеет.

– Значит, весна и зима еще остались.

– Я пойду вперед? – уточнил он, и я кивнула.

Мы медленно побрели в плотном снегу, проваливаясь в него по колени. Я прошла немного, поскользнулась и упала. Сатана взял меня на руки и уже не отпускал.

– Когда в день Праздника Солнца на дневной стороне Земли произошла вспышка, – заговорил он тихо, потому что мир был тих, бел и пустынен, – она спалила все, превращая даже камень в жидкость. Земля спеклась, все живое сгорело. На остальной части планеты начались землетрясения и наводнения. Здесь тоже сильно трусило, но большая вода сюда не дошла. Люди все еще живут в уцелевших домах, построенных не из камня. Когда-то здесь находились самые бедные кварталы твоего города. Теперь они —единственное место, где есть жизнь. Конечно, здесь нет водопровода, электричества и канализации, но полно сырья, чтобы разжечь костер или растопить печь.

Он поставил меня у железной калитки. Странно это выглядело – калитка без забора. Она отмечала место, где, вероятно, раньше начинался внутренний двор дома.

– Хочешь войти в калитку? – усмехнулся он.

– Это не смешно, – ответила я с досадой и чувством затаенного страха.

– Не бойся.

Сатана подвел меня к одноэтажному дому. Три ступеньки, невысокое крыльцо, забитые окна – и ни единого звука изнутри.

– Помни, что они обычно поедают своих гостей. – Он сжал в кулак руку в перчатке и постучал в железную дверь. – Ничего не ешь из того, что они ставят на стол – таково правило. Иногда они пользуются крысиным ядом, но тело потом нельзя есть, так что обычно они подкладывают снотворное.

Дверь со скрипом отворилась, и из коридора послышалось чье-то сиплое дыхание.

– Убери топор, придурок, – сказал Сатана и наотмашь ударил в темноту.

Что-то железное упало, холодно звякнув, и огромный детина с воем протопал внутрь дома. Мы вошли, держась за руки, в узкий грязный коридор. Облупленные стены хранили следы краски и штукатурки – это был не каменный дом, а то, что называют «мазанкой». Моему спутнику пришлось нагнуться, чтобы войти в дверь.

Дом представлял собой одну большую комнату без окон. Костер, разложенный в центре на металлическом листе, почти не давал света. Неясные тени плясали на кучах ветоши у стен, среди которых что-то шевелилось. Ближе к огню, подложив под голову тряпки, лежал изможденный старик, заросший бородой, с засаленными волосами. Старуха с постоянно падающими на глаза седыми прядями, обмотанная лохмотьями, хлопотала рядом.

Сатана снял свой черный плащ и постелил его на полу, оставшись в сером шерстяном свитере, плотно облегающем широкие плечи и могучую грудную клетку, и таких же брюках. Он был спокоен и силен. Меня поразило, как он по-хозяйски устраивается. Расстелив плащ, он взял меня за руку и усадил лицом к огню. Потом сел, поджав под себя скрещенные ноги. Его ничуть не беспокоило, что из темноты стали выползать какие-то существа.

Я не могла рассмотреть их лиц, только черные размытые силуэты. В отблесках пламени выплывали и исчезали блестящие голодные глаза, беззубые рты, грязная воспаленная кожа. Они подкрадывались на четвереньках, шевеля губами, словно говорили: «Еда». Я слышала мысли этих уродцев, которые когда-то назывались людьми. Они мечтали о теплой крови и белой коже. И все же никто из них не дотронулся даже до края черного плаща. В глубине души даже самого отъявленного негодяя живет раб – он всегда узнает своего господина.

Старуха поставила перед нами алюминиевую миску, в которой лежала сваренная человеческая голова. Сатана хмыкнул, посмотрел на меня, и, не обращая внимания на этих существ, пояснил, как учитель ученику на уроке истории:

– Человеческая голова – самое ценное лакомство. Из-за мозгов.

Человек, лежащий у костра, при звуке его голоса поднял голову.

– Кто вы, странники? – спросил он. —Здесь не бывает случайных прохожих. Судя по вашим плащам, вы пришли издалека.

– Мы ученые, – отвечал Сатана, – изучаем местность.

– Если ты ученый, то почему путешествуешь с женщиной? Она твоя жена?

– Она моя подруга. – Сатана брезгливо отодвинул голову носком сапога, и старуха тут же ее убрала. – Мы пришли издалека.

– Откуда же?

– Оттуда, где она, – сказал он, указывая на меня, – для вас прошлое, а вы для нее – будущее.

– Из которого же года?

– Из две тысячи третьего, – отозвалась я.

– Две тысячи третий, – повторил старик, прикрыв глаза. – Я родился в этом году.

– Сколько же вам сейчас лет?

– Сорок восемь. – Я с удивлением посмотрела на него и наткнулась на мутный взгляд темно-серых глаз, в которых плясали огоньки костра. – Я помню мир, откуда ты пришла. Он большой, светлый, с высоким небом, чистыми зданиями и стеклами. В нем зеленая трава, деревья, птицы и цветы. Есть канализация и водопровод. Много воды и еды.

– Хватит, надоел уже своими сказками, – огрызнулся голос за спиной старика.

Хмурая женщина поднялась, потянувшись за миской с человеческой головой, и я увидела, что она невероятно, патологически худа. Каким-то образом этот скелет еще жил и передвигался.

– Болезнь почти съела ее, – пояснил старик, заметив мое удивление, – и добралась до меня. Ты ничего не знаешь о болезни?

Я отрицательно покачала головой.

– Эти люди ничего не помнят об ушедшем мире, – продолжал старик. – Сейчас человеческий век короток. Большинству, как ей. – Он указал на старуху с челкой. – Не больше двадцати пяти лет. Они не умеют читать.

И не знают Бога.

– О чем ты говоришь, старик, – вмешался молчавший до этого Сатана. – Ты помнишь Бога? Да ты отрекся от него данным давно. О каком Боге ты говоришь, когда есть такое.

Он указал на дальний угол, заваленный человеческими черепами.

– Я когда-то был священником, – ответил старик тихо. – Я верил. Но моя вера умерла вместе с надеждой.

– Пойдем отсюда, – обратился ко мне Сатана, вставая.

Он отряхнул плащ, и бормочущие тени рассыпались в разные стороны. Никто не остановил нас, когда мы выходили. Я вдохнула свежий воздух, показавшийся сладким после смрадного запаха этого места.

– Здесь недалеко есть еще один дом.

Я ничего не ответила. Мы ушли в метель. Иногда он шел впереди, прокладывая дорогу, иногда нес меня на руках. Наконец, я увидела дым в одной из труб. Низкий, покосившийся, этот дом отличался от предыдущего только отсутствием калитки. Никто не выходил, никто не шевелился за забитыми окнами. Все повторилось как в первый раз – Сатана постучал. Дверь открылась сразу.

– Что вам надо? – пропищал старушечий голос в маленькую щелочку. – Я одна, я старая, на моих костях нет мяса. У меня нечем даже растопить огонь.

– Врешь, старуха, я чувствую тепло, – ответил Сатана и толкнул дверь.

Мы вошли в дом, во всем повторяющий первый, только более чистый. В центре на железном листе едва теплился огонь.

– Твоя спутница, – протянула старуха удивленно. – Она женщина.

– Сними капюшон, – повернулся ко мне Сатана.

Я сняла капюшон. Это зрелище подействовало гипнотически на жителей дома – из всех углов стали выползать и подниматься люди. Они были такими же изнеможденными и грязными, как и в первом доме, но не так выраженная печать вырождения делала их почти привлекательными.

– Не обольщайся, – усмехнулся Сатана. – Они едят то же, что и первые.

– Они хотят жить.

– Иногда лучше умереть с голоду, – ответил он, – в конце концов, если это единственный выход, чтобы остаться человеком.

– У них есть уголь, – зашептала я, наблюдая, как какая-то женщина разжигала огонь, вырывая страницы из книги.

– Угу. Это книги из церковной библиотеки.

Как ни странно, люди не пытались подойти и спросить, кто мы и зачем пришли.

– Они думают, что мы из большого дома, – продолжал Сатана. – В центре сохранился единственный двухэтажный дом, где более-менее спокойная и обеспеченная жизнь. Ты достаточно насмотрелась?

Я кивнула. Он вывел меня из дома, ничего больше не говоря.

– А теперь ты узнаешь?

Сатана поставил меня на вершине террикона и показал мертвый город, на который опускалась ночь.

– Да.

Он разжег большой костер, и мы долго сидели, глядя, как огненные искры улетают в темноту.

– Огонь далеко виден, – сказал Сатана, – но пока они поднимутся, мы будем уже далеко.

– Зачем ты привел меня сюда?

Он молчал, целуя мне руки. Потом заговорил:

– Мне хотелось показать тебе что-то необычное. А что может быть необычнее, чем увидеть свой дом таким, каким он станет? – Он помолчал, потом добавил: – Я говорил тебе, Христос умер для этого мира. Когда-то он взошел на костер, будучи той искрой, которая должна была распалить огонь. Но огонь погорел совсем недолго. Начался дождь, а люди стояли и смотрели, как он съедает пламя. Они стояли и ничего не делали, понимаешь? В конце концов, огонь погас, дрова отсырели. А люди остались стоять под дождем, промокшие, холодные, и некому уже распалить костер. – Он лег, положив голову мне на колени. – Я пытаюсь сказать тебе – не я сделал этот мир отражением ада. Катастрофы не так уж редки в физической вселенной. Но надо уметь сохранить в себе свет и душу, данную Богом. А тот, кто не умеет, не заслуживает иной судьбы. – Он посмотрел на меня снизу вверх. Огненные искры, коснувшись прозрачных холодных глаз, исчезали в них без следа. – О чем ты думаешь?

– О том, что где-то там есть солнце, и зеленая трава, и синее небо. И птицы поют.

– Хочешь вернуться?

– Да.

– Мне не хочется отпускать тебя. Знаешь, кем я сам себе кажусь? Огромным диким зверем, которого ты приручила. Тем, кто обожает тебя, ластится к тебе, выполняет любое твое желание. Но при малейшем приближении кого-то постороннего, он начинает рычать и кусаться до крови, до смерти. Он не только защищает. Он оберегает то, что любит, от любого чужого посягательства. Он ревнует. И он страшен в своей ревности.

Часть 2. Будущее. Москва

Ночь и дождь пришли одновременно. Я зябко передернула плечами и медленно пошла по тихой аллее вдоль черных обнаженных деревьев, потерявших листву, вдыхая запах сырости и гниения, горький аромат поздней осени. За аллеей вилась широкая полоса автомагистрали, к которой по обе стороны примыкали высотные дома. Я узнала это место, поразившее меня когда-то своей красотой, масштабностью, яркими огнями и красками. Москва. Но у большого города есть голос, а я слышала только тишину.

Я брела по мокрому асфальту автомагистрали, подавляя страх – меня пугал не сам город, а то, чего в нем не было. Сквозь сочившийся сверху дождь проступали очертания разрушенных домов, без окон и крыш, давно покинутых жителями. Только стены торчали, словно гнилые зубы.

Под шуршание дождя я сошла на пешеходную дорожку, ведущую в парк, и направилась к первой попавшейся скамейке. Мне не пришлось садиться на мокрые доски – чьи-то руки заботливо застелили их плащом. Без всякого удивления я подняла глаза. Усадив меня и укутав половиной плаща, Сатана устроился рядом, завернувшись в него с противоположной стороны. Так мы сидели, глядя как молчаливый осенний дождь смывает с листьев пыль, обнажая остатки золота.

– Это я просил Отца послать тебя сюда.

– Правильно ли я узнала?

Он утвердительно кивнул. Из-под простой рубашки выглядывала белая тенниска. Кожаный плащ с теплой мягкой подкладкой дополняли черные кожаные брюки и высокие сапоги.

– Да. Это Москва.

– Что здесь случилось?

– Война.

Я попыталась высвободиться, но он крепко сжал мне плечи. Потом посмотрел вверх – и дождь перестал. Мы побрели по пустому городу – я, казавшаяся при всем своем росте маленькой, в плаще до земли, и он, высокий, прямой, в тонкой белой рубашке, ярко сияющей в темноте.

– Возьми плащ.

– Нет. – Он отстранил мою руку. – Это очень теплая планета.

По крайней мере, по сравнению с моим основным местом проживания.

У станции метро я остановилась. Сатана не пошел со мной. Вход в станцию оказался заложен кирпичом. Толстая железная дверь легко поддалась, и я оказалась внутри. Внизу находилось так много людей, что я не знала, куда мне поставить ногу. Они сидели, ходили или тихо разговаривали, некоторые жгли небольшие костры. Кто-то спал просто на полу. Живущие в вагонах, выглядели более ухоженными и удачливыми. Везде царил мрак, освещаемый старенькими керосиновыми лампами и кострами. Я молча вернулась обратно.

– Что их загнало сюда?

– Радиация, – ответил он, не объясняя.

Мы прошли по пустой площади мимо старого здания универмага.

– Пойдем.

Он потянул меня за руку. Внутри темных заброшенных залов я не нашла ничего, даже клочка бумаги на полу.

– Фабрики и заводы, наверное, тоже стоят.

– Некоторые работают понемногу. А что тебя интересует?

– Конфеты.

Он потрепал меня по голове, но не засмеялся, хотя мне самой ответ показался глупым.

– Какао, шоколад – их нет. Но я покажу тебе одно место, где есть конфеты.

– Шоколадные конфеты?

Он кивнул. Мы переместились мгновенно.

– Ты знаешь, где мы? – Из темноты выплыли аляповатые, украшенные золотом и лепкой, стены. – Гордость России. Не догадываешься? Цари любили жить здесь.

– Кажется, знаю. Но почему ты говоришь о царях? После них прошло уже много времени.

– Сто лет – это не время. Россия генетически предрасположена к тому, чтобы ею правили. Заметь, слово «правительство» происходит от слова «править». Слово управлять, то есть, руководить, подошло бы больше.

Но никто не называет правительство «управительством». – Он усмехнулся. – В России никогда не было никого, кроме царей и временщиков, даже если в последние годы их называли по-другому. Дело во времени правления, кто-то правил долго, кто-то нет.

– Брежнев?

– Царь.

– Горбачев?

– Временщик. Ты поняла? – Я кивнула. – Им нравились эти хоромы. Каждый, придя к власти, подолгу бродил здесь, ощущая собственное величие и преемственность, принадлежность к высшему, почти недостижимому. Только теперь все это золоченое великолепие, вся эта лепка ни к чему.

– Здесь тоже никого нет.

Он прошелся по залу, прикоснулся к завитушке на стене и обернулся ко мне.

– Под Кремлем есть тайные убежища, некоторые из них древние. Большая часть построена во время войны с немцами. Позднее они достраивались вглубь. У них толстые стены и перекрытия на случай ядерной войны. И продовольствия там хватит, чтобы сто человек прожили тридцать лет, не выходя на поверхность. – Он помолчал. – Конечно, сейчас эти запасы некоторым образом разграблены —тысяча человек это не сто – но, все же, кое-что осталось.

Он открыл дверь и поманил меня за собой. Мы покинули изысканные залы и долго шли по коммуникациям, пока дорогу не перегородила стена. Я поискала проход, но ничего не увидела.

– Нужно смотреть вниз.

По-видимому, существовал какой-то секретный механизм, но я не заметила его. Плита под нами опустилась, мы сошли с нее, и она снова поднялась. Показались неширокие ступени, ведущие вниз. Я отдала моему спутнику плащ, он ловко укутался и взял меня за руку.

– Хорошо, что я вижу в темноте. – Его глаза блеснули холодно и насмешливо. – Здесь есть лифт, но он не работает.

Я споткнулась. Он взял меня на руки и некоторое время нес, пока, наконец, не поставил на пол.

– Это третий этаж. – Он показал на коробки, которые занимали обе стороны коридора, оставляя узкий проход. – Шоколад и конфеты.

– Шутишь?

– Конечно, они сейчас застыли, как камень, но съедобны. Посмотри на эти. – Он указал на коробки с полосой наискось. – Один из временщиков любил мармелад, из-за плохих зубов. Эти меченые коробки – с мармеладом.

Я уставилась на забитый доверху склад, не веря своим глазам.

– Сколько же здесь подземных этажей?

– Двенадцать. Каждый правитель что-то обновлял, что-то изменял. Идем, я покажу тебе кое-что еще.

Несколькими этажами ниже шла безумная оргия. Я увидела мужчин и женщин, напившихся до скотского состояния. Обнаженные тела мерцали в сумраке. Кто-то прошел рядом, и я отшатнулась.

– Уйдем отсюда.

Он молча сжал мою руку и повел обратно. Потом мы долго шли по мокрым плитам площади.

– Последний человек, который правил этой страной…

– Копает ямы в моем болоте. Он так слаб, что раб из него негодный. Он так труслив, что слуга из него тем более негодный. И он такой костлявый, что даже бифштекса из него не сделаешь. Единственное, на что он способен, это сидеть в трясине. Там он найдет кое-кого знакомого.

– Кого найдет?

– Ленина. И Маркса с Энгельсом. Они могут сколько угодно обсуждать теперь влияние накопления капитала на процесс эксплуатации народных масс.

– Ты хочешь сказать, что они живут у тебя?

– А где им еще быть?

– Кажется, Энгельс с Марксом никого не убивали.

– Достаточно было и их книг.

– Я устала.

– Ты права. Нам пора возвращаться.

Мы вернулись в его мир, тихий свет высоких залов. Он провел меня в маленькую круглую комнату, где вдоль стен стояли мягкие белые диваны, а посередине – круглый невысокий зеркальный стол. Пол покрывал темно-зеленый пушистый ковер. Одна из прозрачных зеркальных стен пропускала панораму – черный мрак, на горизонте отсвечивающий багровым.

Он сорвал плащ, бросил его на пол и упал на диван.

– Подойди, – сказал он, и, взяв меня за руки, усадил рядом с собой.

– У тебя такие холодные руки, – вздрогнула я.

– Так всегда бывает, когда я возвращаюсь из физической вселенной, – отвечал он глухо, пряча лицо в моих ладонях.

– Ты получил свою жертву?

Он не ответил.

Часть 3. Мост через Гудзон

Темное полотно дороги было одного цвета с унылым серым дождем. Высокие стены домов уходили в темноту, глухие, молчаливые, промокшие.

Я стояла в переулке, где сходились четыре узких улицы. Никакого проблеска света или движения в темных окнах.

Вздохнув, я пошла по одной из улиц. Через какое-то время она стала шире, но света не прибавилось. В вязкой тишине слышался только шорох моих шагов на мокром асфальте. Я с трудом пробиралась между брошенных машин, многие из которых совсем сгнили, потеряли свой цвет. Некоторые, искореженные столкновением, уже спаялись в единое целое.