Семечко дерева жизни

Часть 1. Одно единственное мгновение

—Сколько еще шагов, Архип? —спросил мягкий бархатный голос.

Я утопала по макушку в высокой траве и почти ничего не видела. Яркий свет заливал небольшую пологую долину, окруженную высокими старыми деревьями. Пели птицы. В высоком бледно-голубом небе плыло полуденное солнце.

–Еще два, —ответил другой голос, низкий с хрипотцой. —Стой здесь, Панкрат.

Раздвинув зеленые сильные стебли, я поискала невидимых собеседников. Двое мужчин, невысоких, коренастых, темноволосых, в широких холщовых штанах и белых простых рубахах, подпоясанные широкими поясами, собирались вбивать в землю деревянный колышек. Мужчина помоложе сидел на корточках, держа колышек в руках, а второй, постарше, склонился над ним, опираясь руками о колени. Они были так поглощены своим занятием, что не замечали меня.

–Ты уверен? —спросил мужчина помоложе, я узнала первый голос и поняла, что говорит Панкрат.

–Я несколько раз проверил, – отвечал Архип хрипло. —Что ты там возишься? Давай уже, придерживай, —добавил он с досадой.

Панкрат поднял глаза на своего товарища и молча кивнул в мою сторону. Мужчины выпрямились и, не сговариваясь, повернулись ко мне, отложив свое занятие. Сообразив, что делать нечего и меня заметили, я подошла, осторожно раздвигая жесткую траву.

Я поздоровалась. Мужчины неторопливо ответили. Он рассматривали меня без недовольства или раздражения, добродушно и с интересом.

–Что вы делаете? —спросила я, когда все формальности были улажены.

–Размечаем место под постройку города, – ответил Панкрат.

–Какого города?

Они переглянулись и заулыбались.

–Здесь только один Город, девонька. Тот, о котором говорится в Старом завете, —ответил Архип.

–Но разве он не построен? —удивилась я. —Христос давно уже привел в него первых праведников.

Он негромко рассмеялись.

–Христос только родился, —отвечал Архип. —Ему еще предстоит повзрослеть, пройти пыльными дорогами Земли, познать неверие своих учеников, их страх и слабость, и предательство одного из них, быть распятым людьми, которых он пришел спасти, умереть и воскреснуть. Поэтому мы и торопимся. Нужно успеть построить Город до его возвращения.

–Я не понимаю, – вздохнула я.

–В вечности время течет по-другому, —ответил Панкрат. – Подойди.

Я подошла поближе. Мужчина приставил к земле деревянный колышек с голубой ленточкой на конце.

–Не бойся, подержи.

Он осторожно перехватил мою руку и положил ее на колышек. Я держала тонкую палочку, пока Архип вбивал ее в землю. Наконец, удовлетворенно вздохнув, он выпрямился.

–Ну вот, все готово. Можно возводить стены.

–Как стены? —удивилась я. —А фундамент? На чем будут стоять дома?

–Ни на чем, —ответил Архип, —даже трава не примнется.

Наш разговор неожиданно прервался— из-за деревьев сплошным потоком в нашу сторону двигались люди. Это были все как один, мужчины возраста расцвета, молодые и сильные, одетые так же, как мои новые знакомые. Они начали выстраиваться вдоль невидимых линий, образующих четырехугольник, отмеченный колышками. Заняв свои места, они замерли, устремив глаза в центр квадрата.

–Поди сюда, девонька, —позвал меня Панкрат, и я встала между мужчинами.

Они крепко сжали мои руки, то же самое сделали остальные, образуя живой квадрат. Он был очень большим и занял почти всю долину. В его центре вспыхнула точка, которая превратилась в большой сверкающий шар. Он начал неторопливо вращаться, разворачиваясь тонкими серебристыми лентами, из которых формировались легкие каркасы домов, очертания улиц и площадей, садов и фонтанов. Казалось, невидимый архитектор рисует серебряным карандашом, создавая эскиз города в натуральную величину.

Это зрелище завораживало. Серебряные ленты легко, словно живые, летали в прозрачном воздухе, пока за ними скрылись и деревья, и небо. Наконец, люди расцепили руки и стали расходиться, оживленно переговариваясь. Через мгновение в долине не осталось ни одного человека.

Я продолжала стоять, не в силах оторвать глаз от переливающихся линий и форм. Призрак Города парил, не касаясь зеленой травы, метрах в двух от поверхности.

–Все еще думаешь, где же фундамент? —раздался тихий голос.

Я оглянулась. За моей спиной стоял Христос.

–Но ведь ты…—начала я.

–Только что родился, —улыбнулся он. —Здесь нет времени в том смысле, который в него вкладывают люди. Каждое мгновение, прожитое здесь, —единственное.

–Как долго будут строить город? —спросила я.

–Он будет готов к моему возвращению, —ответил он. —Материал для него дадут ангелы. А строить будут люди. Все в этом городе создадут руки человеческие. —Он замолчал, задумчиво вслушиваясь в тихий звон серебряных лент. – Жаль только, что не все мои дети дойдут сюда. Многие уровни так и останутся пустыми.

–И на сколько Город будет заполнен? —спросила я огорченно.

–Только на одну треть.

–А фундамент?

–Фундамент этого Города – вера, —отвечал Христос. —Он стоит на вере человеческой. И будет стоять, пока жив хотя бы один человек, сохранивший ее в душе.

Часть 2. Женский клуб

– Убери свет, – сказал голос недовольно.

Все убранство темной комнаты составлял небольшой деревянный стол, на котором стоял аквариум с синей водой.

– Да перестань же, наконец, – забурчал снова голос. – Соберись и прекрати сиять.

Я попыталась сосредоточиться, но все время сбивалась – за стенками аквариума находилось нечто необыкновенное. Рыбка была не голубой, не белой и не золотой. Она светилась поочередно всеми этими цветами, мягко мерцая, словно огонек. Переливы света танцевали на темных стенах, моих руках и склоненном над аквариумом лице человека.

Он был не стар и не молод, не красив и не уродлив. Обыкновенный человек лет тридцати, худой, тонкокостный, с большими некрасивыми руками и тяжелым, словно выточенным из камня, лицом. Простой белый балахон из грубого сукна, подпоясанный веревкой, и мягкие плетеные туфли составляли его единственную одежду.

– Наконец-то. – Когда в комнате снова потемнело, он облегченно вздохнул и поднял на меня печальные глаза. – Она не выносит света. Это рыбка с планеты Филиос, в созвездии Лиры. Там очень глубокие расщелины в земной коре. Она живет на самом дне. – Мужчина помолчал. – Она необыкновенная – может существовать во всех мирах одновременно, и в физическом, и в духовном.

– Но ведь она все равно может умереть, – отозвалась я. – Или затосковать без пары.

– Не может, – возразил он. – И ей не нужна пара. Она перерождается сама. Когда приходит время, она воспроизводит себя. После этого старое тело умирает. Подойди, не бойся.

Я подошла к аквариуму и долго с восхищением наблюдала за переливами красок. Их песня, словно негромкая колыбельная, убаюкивала и завораживала. Я не заметила у рыбки глаз или рта. Крохотное плоское тельце, почти прозрачное, передвигалось по аквариуму с помощью пушистых нитей и маленьких сияющих плавников.

– Зачем ты принес рыбку в благословенный мир? – спросила я, с трудом приходя в себя от завораживающего зрелища.

– Это подарок, – ответил он. – Она успокаивает и исцеляет застарелую боль.

– Как тебя зовут?

– Пантелеймон.

– Ты – святой великомученик Пантелеймон, целитель, – выдохнула я.

– Да, это я, – ответил он, осторожно прикасаясь к стеклу аквариума. – Можешь называть меня Пантелеймоном.

Рыбка тут же отреагировала на его движение и вспыхнула неярким золотом.

– А для кого подарок?

– Пойдем.

Он поднялся со стула, и мы вышли, плотно прикрыв за собой дверь.

Комната, в которой мы оказались, вероятно, служила гостиной. Низкие мягкие диваны с изогнутыми ножками, обтянутые бело-золотой тканью, маленький круглый столик, стулья под стать диванам, гобелены на стенах – ее обустраивала женская рука. Большой белый рояль в центре с открытой крышкой и небрежно разбросанными партитурами только подтверждал первое впечатление. Сквозь высокие, открытые настежь двери, в комнату лился золотистый свет и доносилось щебетание птиц.

За гостиной располагалась открытая веранда с легкими ажурными креслами из лозы, маленькими расшитыми подушками и небольшим плетеным столиком. Шелковые белые занавески слегка трепетали от ветра, не скрывая великолепного вида – высоких синих гор с белыми шапками снега, зеленых холмов и долин, поросших цветами и деревьями. Мягкий солнечный свет рассеянно и лениво освещал это великолепие, придавая картине зыбкость, размытость. Я словно окунулась в изысканную акварель полутонов и неярких красок.

– Что это за место? – спросила я очарованно.

– Женский рай, – ответил святой Пантелеймон.

За верандой открывалась зеленая лужайка, окруженная высокими старыми деревьями. В ее центре уютно разместился небольшой круглый стол с белой скатертью, сервированный к чаю. Вокруг стола на легких плетеных стульях расположились пять или шесть женщин. Среди деревьев мелькнуло светлое пятно —одна из женщин прогуливалась неподалеку. Длинные белые платья, утянутые в талии, высокие прически, белые шляпки, ажурные зонтики—я словно окунулась в атмосферу изысканного и неумирающего девятнадцатого века. Роскошь, незаметная и ненавязчивая, во всем своем великолепии, заставила меня почувствовать себя грубой и неотесанной.

Пантелеймон посмотрел на меня и тяжело вздохнул, укоризненно качая головой в ответ на мои мысли.

– Первый раз встречаю, чтобы в раю женщины жили отдельно от мужчин, – сказала я, не в силах оторваться от пасторальной картины.

– Это особенные женщины.

– Особенные?

– Они оставили неизгладимый след в умах и душах.

– Я тебя не понимаю.

– Как ты думаешь, что меняет лицо цивилизации и души живущих? – спросил он, вглядываясь в женские лица и вслушиваясь в неясный тихий разговор. – Политики? Чиновники? Космонавты? – Он отрицательно покачал головой. – Их имена быстро стираются в памяти людей. Видишь, вон ту темноволосую женщину с бархатными глазами? Ее книга «Поющие в терновнике» перевернула представление целых поколений о вере и долге, религии и священнослужителях.

– Неужели это Колин Маккалоу?

– Это она. А эту милую женщину с цветами в волосах не узнаешь? Величайшая балерина своего времени.

– Анна Павлова?

– Ты не ошиблась. – Он помолчал. – Чтобы изменить мировоззрение человека, недостаточно стать знаменитым. Совершить подвиг или построить государство – замечательный поступок, но люди ищут в окружающем мире нечто другое. То, что, коснувшись души, совершит невозможное – заставит плакать и смеяться, страдать и мучиться. То, что словно камертон, откликнется на неясные желания, вызовет восторг и восхищение. Поклонение, если хочешь. А эти две женщины, думаю, тебе хорошо известны. Ты ведь очень любишь их стихи.

Две аккуратные головки, склонившись, о чем-то тихо спорили.

– Марина Цветаева и Анна Ахматова.

– А вон та тоненькая женщина с высокой прической?

– Это Мария Кюри.

– Но почему они здесь, а не со своими семьями?

Святой Пантелеймон тяжело оперся о резные перила веранды.

– Это из-за боли, которую они принесли с собой. В душе каждой из них живет страдание. Оно сделало их особенными, выливалось в красоту и совершенные творения, которые они дарили людям. Оно и теперь болит, понимаешь? Эти женщины не могут стать счастливыми даже в таком благословенно месте, пока живет эта боль.

– Им бы могли помочь забыть о ней, – ответила я, помолчав. – Но, вероятно, все не так просто, раз ты здесь, не так ли?

– Боль стала частью их натуры, – ответил он. – Пламенем, который они берегут и лелеют. И они ни за что не хотят расстаться с нею.

– Здесь только знаменитые женщины?

– Нет, не только. Посмотри туда.

Он указал на юную женщину в одежде монахини. Я не успела спросить, в чем ее особенность – к нам с лаем бросилась маленькая беленькая собачка с голубым бантом на макушке. Она стала ластиться к святому Пантелеймону, радостно подпрыгивая вокруг него.

– Додо! Додо! Неугомонный мальчишка! Вернись немедленно! – послышался женский крик.

– Идем, нас заметили.

Мы спустились с веранды и пошли навстречу обитательницам женского рая, которые поднялись из-за стола.

– Дорогой наш любимый эскулап! – радостно приветствовала святого Пантелеймона Анна Павлова, протягивая ему тонкие руки, которые тот очень осторожно поцеловал. – Вы привели пополнение в наш женский клуб?

– Нет, – ответил он. – Это гостья.

– И, должна заметить, очень необычная, – вмешался в разговор тихий бархатный голос из-под прекрасной белой шляпы. – Синее платье, вуаль с золотыми цветами… Мы наслышаны о вас, дорогая.

Совершенно растерявшись, я вцепилась в руку святого Пантелеймона.

– Не смущайтесь, моя милая, – заговорила высокая очень красивая блондинка, беря собачку на руки. – Мы абсолютно безобидны, уверяю вас. Мы в состоянии причинить вред только самим себе.

– Ах, Мария Ивановна, дорогая, своими словами вы только испугаете нашу гостью.

Мягкий негромкий голос, как мне показалось, принадлежал Марии Кюри.

– Чай! – воскликнула Коллин, сглаживая мое смущение. – Немедленно чай!

– Чай! Чай! – радостно захлопали в ладоши женщины и, окружив нас, увлекли на лужайку к ажурному столику.

– Какой еще чай? – удивился святой Пантелеймон. – Откуда чай? Здесь не может быть огня и тем более чая.

– Ах, мой дорогой друг, – мягко запричитала Мария Ивановна. – Мы нашли несколько сортов чая у подножия синих гор. Смею вас уверить, он очень неплох.

– Но кипяток…?

Женщины стыдливо переглянулись.

– А вот и Рамуил, мой милый ангел, – вздохнула Мария Ивановна и пошла навстречу огромному ангелу с нежными светло-серыми крыльями, фигура которого маячила между деревьями.

– Он влюблен в нее, – улыбнулась женщина, похожая на Анну Ахматову, предлагая нам места за столом. – Пять мужей – и все обожали ее. И как ей это удается?!

– Почему же она уходила от них? – спросила я, наблюдая, как краснеет ангел, вглядываясь в синие глаза и неловко касаясь пушистых локонов своей подруги.

– Что вы, милая! Они умирали сами. Какое-то родовое проклятие.

Мария Ивановна вернулась с большим фарфоровым чайником, от которого шел пар. Кипяток был с осторожностью залит в маленький чайник, заполненный наполовину душистыми зелеными листьями. Мы подождали несколько минут, потом чай разлили в маленькие чашечки из белого прозрачного фарфора с золотой каемкой.

Я посмотрела на святого Пантелеймона. Он любил этих женщин. Он беспокоился о них. Пытливо вглядываясь в оживленные раскрасневшиеся лица, он то и дело хмурился, но быстро справлялся с собой, нежно улыбаясь в ответ на сияние глаз и ласковые слова.

– Скажите, моя милая, вы замужем? – спросила меня Марина, когда за столом несколько поутихли восторги по поводу необыкновенного чая.

– И да, и нет, – ответила я.

– Говорят, Повелитель ночи очень привязан к вам, – продолжала она и добавила: – И как он вам?

За столом воцарилось неловкое молчание.

– Порой бывает невыносим, – ответила я.

Все облегченно рассмеялись.

– Как и все мужчины, – пробормотала Марина, и все снова рассмеялись.

Обстановка совершенно разрядилась. Вернулся ангел и, краснея, поставил перед Марией Ивановной коробочку с маленькими белыми пирожными. Все восхищенно заахали и потащили ангела к столу.

Что-то странное происходило со мной. Я тонула в золотистом свете, мерцающих глазах и ласковых улыбках. Нежные руки осторожно касались хрупкого фарфора, который мелодично позванивал. Тихие голоса растворялись в шелесте высоких деревьев. Родились и зазвучали стихи. Две женщины читали их, перекликаясь, словно соловьи, не мешая, а дополняя друг друга. Чувства и мысли вплетались в слова, нанизываясь, словно драгоценные жемчужины ожерелья, достойного королевы.

Я плакала. Я смеялась. Я грустила. Я страдала.

Я думала, как они прекрасны, эти женщины, такие разные и все же чем-то неуловимо похожие. Их объединяла не та неслыханная слава, которую они оставили после себя. Они не нуждались в ней. Они перешли в высокий мир, оставив физическую вселенную, на даже не заметили этого. Они жили в своих стихах и работах, и продолжали творить, как делали это при жизни, потому что не могли иначе.

– Приходите, милая, —говорили тихие голоса. – Наши поэтические вечера просто замечательны! А музыкальные вечера как восхитительны! А Аннушка устраивает нам такие необыкновенные вечера балета. Вы даже не представляете, как она великолепна!

Девочка в монашеской одежде покачала головой, заметив слезы в моих глазах.

– Я очень люблю их, – сказала она мне тихо. – Мне давно уже пора уходить. Меня ждут в другом месте. Но я не могу покинуть их. Как они без меня? Они же словно дети!

Я молчаливо кивала, запивая чаем горький комок в горле. Я была чужая им, ничем не примечательная женщина из мира, который они покинули. Но я любила их. И жалела. За невыплаканные слезы. За саднящую незаживающую рану в душе. За боль, которая никуда не исчезла.

Взрывая бастион изысканных манер, белых шлейфов и изящных шляпок, тихо пела рыбка с синей планеты, забирая страдание и печаль, возвращая покой и надежду, что все в конце концов будет хорошо. Что не может быть по-другому в таким месте, как это.

Часть 3. Слезы ангела

—Как тебя зовут?

Человек оглянулся на высокие белые стены, которые поднимались за его спиной, и промолчал. Он сидел, прислонившись к белому камню, и что-то выстругивал из кусочка дерева. В темных коротких волосах блестела седина, а натруженные руки со вздувшимися венами покрывал стойкий загар. Из выреза простой белой рубашки выглядывала тонкая жилистая шея. Широкие холщовые брюки, босые ноги – он носил то, что удобно и, кажется, не беспокоился о впечатлении, которое производил. Когда я подошла, мужчина на мгновение поднял на меня теплые карие глаза и продолжил свое занятие.

–Зайдешь? – спросил он, немного помолчав.

Я кивнула.

–Меня зовут Николай.

–Чудотворец?

–Нет. —Он посмотрел на меня с иронией и спрятал свои инструменты в холщовый мешок, который лежал рядом с ним в густой траве. —На свете много других Николаев. Меня никто не знает на Земле. Я был неприметным. Жил себе тихо в Звенигороде —знаешь такой город? —работал сапожником.

–Нет, не знаю.

–Это в России.

Николай неторопливо поднялся, невысокий, худой, угловатый. Одежда болталась на нем мешком.

–Где я?

–Это один из уровней рая. —ответил он. —Я некоторым образом присматриваю тут за всем.

Через мгновение мы стояли на небольшой площади, мощеной белым камнем. Вокруг шумели кедры и ели, за ними тянулись зеленые луга, покрытые цветами. В низине неторопливо текла река, такая широкая, что я с трудом различала противоположный берег. За рекой густой стеной стоял хвойный лес. В среднерусский пейзаж, освещенный ярким солнечным светом, гармонично вплетались одноэтажные белые домики, окна и двери которых хозяева украсили каждый на свой лад, резными наличниками. На площади было оживленно и людно. В нескольких дощаных строениях размещались, судя по всему, подсобные помещения. Заглянув в открытые двери, я увидела мастерские, где мужчины плотничали.

– В этом нет необходимости, —заметил Николай. Он говорил медленно и неторопливо. Мне подумалось, что он тихоня и молчун. – Но нам нравится что-то делать своими руками. Мы мастерим лавки, столы, кровати, даже дом можем сложить. А там у нас конюшни.

Он указал на дальнее строение, откуда слышалось лошадиное ржание.

–Хочешь посмотреть, чем занимаются женщины?