- -
- 100%
- +
– До свиданья, товарищ капитан! – срывая свои глотки, хором выкрикнули мы и отправились спать.
Ночью я слышал, как Гурский интересовался у Шмеля:
– А этот капитан, он как, нормальный?
– Кто, Верелёнок? Мы его Верой называем. Ну, сам посуди, он нас, как к себе в канцелярию позвал, сразу на кости с Кесарем поставил и пару раз с ноги по рёбрам для уверенности съездил. Мол, прохлаждались мы в карантине, растащило меня под дембель не по-детски. В других ротах «деды» чисто на забитом, а наш контуженный рвёт и мечет. Танкист, оно сразу видно.
Я лежал на спине, подтянув одеяло к подбородку и думал:
«Няўжо я аступлюся перад гэтымі выпрабаваннямі, няўжо рэчаіснаць зменіць мяне да непазнавальнасці, няўжо хтосьці прымусіць мяне баяцца?»
Я памятаю, як хваляваўся, калі ўпершыню ў школе біўся раз на раз з хлопцам старэйшым за мяне на год, як ужо ў старэйшых класах валтузіўся за сваю школу супраць суседняй варожай гімназіі прама на стадыёне, як потым ва ўніверсітэце пад інтэрнатам удзельнічаў у лютай бойцы з туркменамі і аднаго з нашых парэзалі нажом, і дэкан хацеў было адлічыць усіх удзельнікаў з апошняга пятага курса без спробы залічэння. І што, жывы. Вось ён я. Няўжо гэтае пякельная быдла і неадукаваная гапата змусіць мяне здацца? Не!»
Глядя в потолок, я пытался заснуть, даже не подозревая, что эта была наша самая спокойная ночь в казарме второй роты за предстоящие полгода.
***
К десяти утра в роту с нарядов по караулу, ГРУ и «стелсу» стала прибывать остальная часть второй роты охраны. Мы делали вид, что наводим порядок, подметаем взлётку, протираем пыль, отбиваем кровати. Я видел, как на нас посматривала вся эта заполнившая расположение солдатня, эти странные ухмылки, словно мы некое лакомое яство, которое они ожидали весьма продолжительный период и вот, настало время и огромный кремовый торт внесли на серебряном блюде.
– Первый период, сбор в линейке! – кричит с тумбы очкастый дневальный и мы послушно заходим в эту уютную комнату, рассаживаемся за парты, а под моей ложечкой тревожно сосёт волнение.
«Вось яно, пачалося»
Через несколько минут к нам в линейку заваливает человек двадцать краснощёких рыл, из которых я узнаю только младшего сержанта Кесарчука.
– Да не ссыте, пацаны, – усаживаясь за парту по центру, говорит нам круглолицый и широкоплечий сержант с добрым лицом, подле него садится Кесарчук, остальные окружают их со всех сторон. – Мы вам не «дедушки», мы для вас «фазаны», т.е. второй период, – поясняет он. – Меня зовут Потапенко Рома, и по всем вопросам можете спокойно обращаться ко мне и ко всем, кто находится в этой комнате. «Дедам» лучше вообще ничего не говорите и ничего у них не спрашивайте. Такие у нас тут суровые правила. Серёгу вы знаете, ещё у нас есть один младший сержант Юра Гнилько.
Я увидел накаченного малого с маленькими глазками и детским лицом.
– Наши ефрейтора Вильков или Виля, Тавстуй, Ракута, Едловец и Мирошин, можете называть его Мироном, он не против.
Виля был высоким и коренастым парнем и, как я сразу приметил, весьма смахивал на американского актёра Мэттью Лилларда, ему бы ещё покрасить волосы в синий цвет, как в «Панк из Солт-Лейк-Сити», и тогда бы вообще было не отличить от оригинала. Тавстуй – светловолосый и улыбчивый паренёк, постоянно сыпал остротами, Ракута был лопоухим губошлёпом, всегда с удивлённым взглядом, Едловец ничем примечательным не выделялся, разве что большими залысинами. Мирон был худощавым и бледным каптёром.
– Остальные – обычные рядовые, как и вы, но обязанности у них будут другие, они своё уже отслужили, так что теперь бразды правления принимать вам.
Я увидел коренастого Пушкаревича или Пушку, высоченного метра в два и тонкого, как тросточка Воробьёв, с ним рядом стоял краснощёкий Ветраш и щекастый Коряго, увидел самого низкого по росту среди всех нас чернявого Цитрусова, все называли его Цыца. За ними стоял широкоскулый и женоподобный Дубков. Далее Сверчёк, сутулый Анеенко, между своими просто Аня, пучеглазый Ромашев и канцеляр Дьяченко.
– Ещё один наш сейчас стоит на тумбе, звать Лакусь – лох лохом, можете на него вообще забить.
– На счёт правил, – сказал Кесарчук. – Здесь вам не карантин, всё на много сложнее. За любой ваш косяк получать по шапке будем мы, ну а с вас спрос уже вдвойне. Запомните первое, вы – «слоны» и это значит, что все приказы и указания должны выполняться вами беспрекословно, без раздумий и в срок. Второе, как сказал Потап, к «дедам» даже не подходите и ничего у них не спрашиваете. Ну и третье, у вас здесь нет никаких прав, и вокруг одни ограничения. Например, чтобы покурить, интересуетесь у «дедов», они решают можно или нет. Запоминайте их лица, если кто-то из них попросит сигарету, сразу же даём, если нет, тут же ищем и не ниже «Винстона». Если сигару не находите, «деды» стреляют у нас, а это уже косяк, короче говоря, всё что просят «деды», нужно находить за минуту. Бегайте, ищите где хотите, мне всё равно, теперь вы «волшебники». В душе мыться запрещено, только в умывальниках, сидеть на стуле – такая же хуйня, смотреться в зеркало нельзя, тупиться и собираться больше трёх тоже. Ну и остальное узнаете в процессе.
– Кесарь, чё ты их так сразу грузишь? – перебил его Потап. – Не боись, братва, прорвёмся! Вам-то всего месяц потерпеть придётся, «деды» уходят 13 января, а потом мы все вместе нормально заживём. А пока вам неделя на раступку. Так что включайтесь в процесс.
– Месяц это не год, – предался воспоминаниям ефрейтор Ракута, – мы целых девять месяцев страдали, так что вам ещё повезло.
– Тàска, – прогундосил Тавстуй.
– Да, а «деды» ваши вообще не о чём, – сказал ефрейтор Едловец. – Они не дружные, друг друга гандонят, крысятничают, ну сами короче скоро увидите.
– Наш период на много сплочённее, – пояснил ефрейтор Мирошин.
– Так что старайтесь держаться нас и поменьше косячьте, остальное придёт с опытом, – сказал Патапенко.
Мы жевали полученную нами информацию, и с каждым словом я осознавал, в какую попал задницу. Никто ничего не переспрашивал, мы помалкивали, как гниды, а, значит, соглашались и подписывались под каждым услышанным словом, толи от страха, толи от смущения перед незнакомой ситуацией.
Дверь открылась нараспашку, и в линейку вошёл прапорщик Станкович.
– А шо это у вас тут за сборы?
– Встать! – громко скомандовал Потапенко, и мы живо подорвались с места. – Да вот, товарищ прапорщик, проводим информационную беседу.
Станкович ласково взял сержанта за ухо и, глядя на нас, сказал:
– Не надо тут ничего проводить, я им вечером сам расскажу, кто он и что он. Разойтись.
После ознакомительного экскурса все сменившиеся с наряда бойцы отправились умываться, а потом спать на два положенных часа. Потапенко сказал нам учить устав и серьёзно готовиться к допуску в караул.
– Вы поймите, пацаны, – стоял он перед нами в одних каликах, – караул, это определённая свобода, вид на город, а те, кто не пройдут аттестацию, будут чахнуть здесь в роте, всегда на стрёме, «шакалы» ползаю туда-сюда, Вера тут этот тем более.
Мы послушались объективных нравоучений, похватали уставы и засели на два часа в линейке.
Нас было пятнадцать человек. Мы сидели, кто, уткнувшись в устав, кто, делая вид, что читает. Гурский вертелся на стуле и пытался что-то сострить. Мукамолов чесал макушку. Вместе с Гурским, как, оказалось, сидел его одноклассник и друг детства Паша Индюков, коренастый светловолосый молчун с надутыми губами. С Мукой сидел Чучвага, парень из Гродно, с большими коровьими глазами и гнусавым голосом. Позже я узнал, что у него не дышит одна ноздря, тело его было рыхлым, но как утверждали все вокруг, за полгода в армии можно похудеть на тридцать килограмм. Я сел с Нехайчиком, с которым почти не общался в карантине, но в то время сидеть со знакомым человеком, было уютнее. За нами разместились Гораев, тренер по футболу, мой ровесник, закончивший в своё время БГУФК, спокойный малый с кротким лицом и уравновешенным характером, родом из Бобруйска. Подле него могилевчанин Андрей Ратьков, весьма улыбчивый и слащавый парнишка с красивыми, видно, мамиными глазами. Далее сидел Лесович, приехавший служить в столицу из Баранович, младше меня на год, по специальности машинист поездов, с ним примостился Ранко из Гродно, с вечно открытым ртом, то ли от удивления, то ли от слабоумия, встреть такого на гражданке, тут же бы подумал, что чел упоролся добротными шишками. За Гурским и Индюковым сидели Игнатюк и Сташевский. Первый высокий глист со сгнившими от курева передними зубами, хотя парню не было и двадцати лет, родом из Бреста, второй, ярая противоположность – здоровая перекаченная рама, ростом полтора метра с чёрными, как смола глазами; его постоянно трясло, то рука дёрнется, то грудь вздыбится, говорил он быстро, броско и совершенно неразборчиво. А за ними два очкарика Раткевич и Напалюк. Раткевич был взбитым юношей в оправе толстых линз и чем-то напоминал советского физика-ядерщика, Напалюк был самым высоким из нас бесформенным дрыщём. Позади всех сидел одинокий смуглый Захарчук с лицом сонного хипстера. В роте я оказался единственным минчанином и готовился ожидать всевозможных подвохов.
– Я со Шмелём ещё с карантина скорешился, так что буду в масле плавать и мне эти порядки ни к чему! – хвастаясь, заявил нам Гурский.
– Подсосник ты, Вова, – сказал ему Чучвага. – Надо с пацанами вместе держаться.
Лично я решил пока оставаться в стороне.
Два часа пролетело быстро, я выучил ещё несколько статей, и дневальный Лакусь своим омерзительным голосом поднял отдыхающих солдат.
Мы быстро надели свои бушлаты и выстроились перед казармой в три ряда. Остальные выходили из роты не спеша, по одному и группами, на ходу застёгивая ремни и заправляя свои бушлаты. Как только вторая рота построилась, из дверей казармы вышел прапорщик Станкович вместе с сержантом Кулаковым и ефрейтором Замковичем, оба были нашими «дедами», оба низкорослые и с крестьянскими лицами. У Кулакова был шнобелевидный нос, у Замковича тонкие поджатые губы. Остальные «деды» встали позади колонны. Я успел разглядеть каждого, тут понять было не сложно, у всех были приспущены ремни, причём, стянуты вниз бушлатов, так что его края напоминали мини-юбку, шапки-ушанки закинуты на затылок и доведены до состояния полугодовалой нестиранности. Среди них я разглядел рыжеволосого рядового Макарова с лисьим лицом, сержанта Рондикова или Ронда, низкорослого и уже с залысинами, прыщавого ефрейтора Крюгера, криволицего рядового Кайдана, бледного музыканта Помидорчика, качка Полустана, ефрейтора Бороду, жилистого с благородным лицом недобитого белогвардейца, ему не хватало ещё белёсых редких усиков. И под громкие команды наша рота направилась к «стелсу».
Возле штаба Кулаков скомандовал «песню запевать» и наш период, остальные уже помалкивали, ибо по сроку службы не положено, не хуже Кабзона затянули песню «День Победы». Под команду «прямо» и, маршируя строевым эти несколько десятков метров, нам приходилось отдуваться за всех. «Деды» давно не маршировали, «фазаны» только некоторые поднимали ноги, поэтому чтобы было слышно, что идёт вся рота, мы колотили ногами по асфальту со всей дури, опуская свои почки к самым пяткам.
– Сойдёт, – сказал Кулаков возле ступенек столовой. – Курить разрешаю.
В столовой мы заранее поставили одного из наших на бушлаты, и встали в три шеренги. Первыми заходили «дедушки», потом «фазаны», ну а мы, «слоны», замыкали всю процессию.
– Смотрите, ребзя, ложками быстрее хлебайте, как только последний «дедушка» встанет, приём пищи ваш будет окончен, – сказал нам кто-то из «фазанов».
Чучвага тяжело вздохнул, Сташевский затряс грудью, а все остальные смирились, лезть на рожон в первый же день никому не хотелось.
Но к нашему удивлению первая ротная пайка оказалась не такой и сверхскоростной. Мы сели за столы, когда уже некоторые из «дедушек» стали подниматься, однако нас никто не подорвал, мы успели доесть паёк и мирно выйти на улицу.
Первый косяк произошёл именно там.
– Кокарду украли! – завопил гнилозубый Игнатюк и заметался по нашим рядам. – Пацаны, может, упала где? Не видали?
Кокарды нигде не оказалось.
– Запомни, малый, – сказал ему Мирон. – В армии не пиздится, в армии проёбывается, и ты свою кокарду проебал.
– Сташевский, сука, ты последний на бушлатах стоял! – крикнул ему Игнатюк.
– Ко мне никто не подходил! – скороговоркой выстрелил тот.
– Шо такое, военный?! – улыбаясь, обратился к Игнатюку прапор.
– Кокарду украли, товарищ прапорщик!
– Не дрыстай тут хайлом, зайдёшь потом ко мне в каптёрку.
И мы отправились обратно в роту.
Перед казармой нам разрешили перекурить, правда, пришлось делиться куревом с «дедушками», даже те, кто не курил, держали при себе соответствующие марки хороших и средних сигарет, угощая любого старожилу из роты.
В тот день я узнал, что такое колыбаха и сколько стоит утерянная кокарда.
– Прапор наш дикий мужик, – сказал нам позже Игнатюк, потирая красный затылок. – В каптёрке своей здоровенной лапищей отвесил мне по шее с десяток колыбах, а новую кокарду пришлось купить за десять тон.
С того дня каждый раз перед пайкой я снимал свою кокарду и клал её себе в карман.
После ужина в роте началась дембельская феерия. Мы носились по расположению, как угорелые, то подавая «дедам» шампунь, то полотенца, кому-то даже доверили подшивать подворотничок, я помогал Кайдану подбривать его кантик. О то всюду летела брань и команды «ускориться». Казарму наполнили звуки шарканья наших тапочек-мыльниц. Я вспотел не на шутку, едва успев побриться и почистить зубы. Подшивались уже возле телевизора, внимая речам президента о стабильности и благополучии в стране.
Перед отбоем прапорщик Станкович обратился к нашим «дедам»:
– Тока давайте сегодня без фанатизма, а то в прошлый раз пару дембелят уехали со мной в «уазике» на кичман.
– Товарищ прапорщик, я ждал эту ночь целый год, – радостно заявил Виля.
– Нормально всё будет, мы на фишку двоих поставим, – сказал Рондик.
– Ну, смотрите, не подведите папку.
Я лёг в свою койку. Рядом со мной расположился рыхлый Чучвага. Он долго вертелся и недовольно посапывал, жалуясь на колючее покрывало. По взлётке прошёлся Мирон.
– Ну чё там? – спросил у него Кулаков, сидя на своей койке.
– Да вроде тихо.
К Мирону подошёл дежурный по роте Замкович.
– Пацаны, надо всё по быстрому провернуть, сегодня Муссолини дежурным по штабу заступил, а он почти сразу после отбоя приходит, – сказал Мирон.
– Не ссы ты там!
Кулаков вскочил с кровати, и я увидел Рондика, разминающего свои руки.
– Может фонарик взять, а то ещё не тому двинем? – спросил Шмель.
В это мгновение я услышал в другом конце расположения плоский удар в чьё-то тело. Потом ещё один, кто-то застонал, потом послышался град ударов.
– Понеслась! – рявкнул Кулаков.
Я тут же натянул на себя покрывало и приготовился давать отпор, не хватало ещё, чтобы меня отделала кучка бестолковых колхозников.
Побоище стало нарастать, удары были такими мощными, что наполнили своими мерзкими звуками всю казарму.
– Сука… – голоса шипели о то всюду.
Я сжал кулаки. Ещё удар, совсем рядом. Вот шаги стали приближаться к моей койке. Кто-то схватил моё покрывало и резко отбросил в сторону.
– А, это ты, малый?
Я открыл глаза и увидел перед собой сержанта Кулаков.
– Не боись, тебя не тронем.
Он ударил лежащего по правую от меня сторону Ветраша, и сел на его койку.
– Чё, зассал трохи? Да? Не бзди, это у нас в роте традиция такая, в первую ночь, как приходят молодые, старший призыв переводит средний ударами в грудак, птицу фазана вселяя.
Я тяжело выдохнул.
– А ты, я вижу, нормальный пацан, кофе будешь? У меня и печенье есть.
– Не положено, – кротко ответил я.
– Ну, это правильно, но сегодня я разрешаю, погнали ко мне.
Сперва я подумал, что меня проверяют, но потом осмелился, встал и сел напротив сержанта на койку к Кесарчуку, тот лежал с разбитой красной грудью и недовольно пыхтел в мою сторону.
Кулак сделал нам две кружки кофе и мы потягивая горький отвар, закусывали его сладким печеньем.
– Будешь за старшего среди своих? – почти сразу спросил у меня Кулак. – Потом сержанта получишь, как и я. Меня мой «дед» тоже выбрал. Так что кайфуй. Но отгребать в начале за всех придётся. Зато потом заживёшь. Лады?
– Лады.
Отправлялся спать я с тревожным ощущением: зачем подписался под этим, кто меня за язык дёрнул? А впереди была долгая ночь, спать не хотелось, и я решился выживать. Раз уж оказался в этой грязи, из которой чистым уже не выбраться, значит, следовало изменить свои взгляды на некоторые вещи. Притвориться таким же, как и все. На время.
***
На подъёме был старлей Студнев. Тот лопоухий гном, который заправлял нашим взводом в карантине и на протяжении всего учебного месяца почти не показывал там носа. Пару раз проводил строевые и сидел с нами во время зубрёжки статей. Во второй роте его статус, по-видимому, был выше. Студнев был ЗКР, то есть заместителем командира роты, а на местном сленге – на подсосе у Веры.
«Фазаны», как один, стали во второй ряд строя. На утренней поверке все служивые должны были представать перед своим командиром по пояс голыми, в одних каликах. Весь наш первый период поставили в начало. Лишь с утра я увидел на сколько синими, я бы даже сказал, цвета спелой сливы были груди всех переведённых ночью пацанов. Виля гордо почёсывал свою раненную грудь, изрешечённую ударами кулаков, словно мишень на полигоне меткими пулями стрелка, и, судя по его довольной ухмылке, ни сколько не стыдился этих побоев.
Студнев недовольно ёжился, поглядывая на первый период, закрывший своими сонными телами очевидную неуставщину.
– Второй период сегодня на пробежку не пойдет, – сказал он. – Дуйте в «холодную» за шуфлями и на плац снег грести. Потапенко, командуй!
– Товарищ старший лейтенант, вы не переживайте, всё прошло без эксцессов, – сказал тот.
– Без эксцессов, – занервничал Студнев. – Вот посадить бы перед дембелем на десять суток Кулакова и Рондикова, вот тогда бы точно всё без эксцессов прошло.
– Товарищ лейтенант, – сказал Кулаков. – Традиции второй роты нетленны.
На весь день до ужина нас со всем вторым периодом от греха подальше отправили работать на второй этаж недостроенного корпуса ППУ, выгребать из помещений щебень и производственный мусор. К козырьку подъезда подкатили грузовик с прицепом, и мы старательно сбрасывали вниз из окон весь этот шлак. Командовал нами розовощёкий Потапенко, засунув руки в карманы расстёгнутого бушлата. Второй период делал вид, что трудится, а мы ишачили по полной. С первого же дня я решил особо не залетать и не косячить, тем более на мои плечи легла тяжёлая ноша ответственности за свой период, и за себя в целом. Но в итоге за весь рабочий день меня уже пару раз подозвали к себе «фазаны» и с замечаниями, что некоторые из наших умышленно филонят, предупредили, что если бы подобное узреют «дедушки», раз двадцать я уж точно получу по шапке. Из рьяных нарушителей я сразу выделил Чучвагу, Гурского, Игнатюка и Сташевского.
Я работал в правом крыле казармы на толчках, сгружая в носилки старую отбитую плитку вместе с Ратьковым и Нехайчиком. Дышать было невыносимо, пыль забивалась в ноздри и мы каждую минуту поочерёдно чихали. Жутко хотелось есть и спать. Я сбросил уже добрых пять килограмм, но это меня ни чуть не тревожило. Окна туалета выходили на сад за трибуну главного плаца, где трудились солдаты первой роты. Сыпал мокрый снег. Земля была промёрзлой, и они пытались долбить её наконечниками тупых лопата. Смотреть на это зрелище было полным унынием.
«Я трапіў сюды добраахвотна, ніхто не цягнуў мяне сілком, – подумал я. – Аднак гэта зусім не тое, чаго я чакаў».
В конце дня мы выметали взлётку ППУ. Нам усердно стал помогать второй период. Я заметил, что в этом ремесле они были на много практичнее нас. Чего стоил один ефрейтор Вильков, который мог вымести всю взлётку быстрее всех нас вместе звятых. Едловец и Мирошин поучали, как подметать, чтобы не оставалось «хвостов». Ракута с Тавстуем подшучивали над нами и держались близ Потапенки. Кесарчук тупился в телефоне. Подметая взлётку, я искоса смотрел на этих ребят и их забота, и даде некая опека над нами, привносила определённое спокойствие и мысли, что ничего плохого с нами пока не случится, а над нами всегда будут стоять люди, которые смогут прибрать за нами оставшийся сор.
***
Официальное знакомство во второй роте проходило под началом Веры. Нас всех усадили на стулья кругом взлётки, как в кружке анонимных алкоголиков, и мы по очереди стали представляться, кто мы и что мы. В основном ротного интересовали наши гражданские увлечения. Пацаны особо не разглашались, тем более «дедушки» и «фазаны» с лычками то и дело подтрунивали над нами, вынося на смех все наши гражданские предрассудки. Игната надоумило сказать, что он в школе панковал и несколько раз красил волосы. Беднягу чуть не зачислили в петухи, но Вера вовремя остановил весь этот переполох и велел ему замолчать. Ранка заявил, что гонял за ФК «Нёман» и вообще слыл бесшабашным хулиганом. Все остальные были заурядными гопорями. Я лишь сказал, что музыкант и пару раз печатался в государственной газете и литературных журналах. Я тогда ещё знать не знал, что инициатива в армии наказуема и в таких случаях вообще следовало помалкивать. Сташевский с горечью заметил, что весьма хотел попасть в ВДВ, но из-за матери, лишённой родительских прав, был отстранён от этого элитного подразделения. Что не говори, а биография там должна была быть безупречной. Сперва все с опаской поглядывали на этого перекаченного мальчугана, который в своих габаритах мог потягаться разве что с сержантом Гнилько, но со временем всем стало ясно – внешность его обманчива.
– А когда можно будет заниматься на тренажёрах? – только и спросил Сташевский.
Дембеля улыбчиво переглянулись с ротным и сержант Кулаков бойко заметил:
– Тебя на «физо» будь здоров и без железа прокачают.
***
На следующее утро была адова тактико-техническая подготовка. Мы удосужились познакомиться и лицезреть лейтенанта Левковича, командира второго взвода нашей роты. Это был среднего роста молодой человек, с обычным квадратным лицом, присущим всему здешнему офицерью, младше меня на год, весьма коренаст, к тому же выпускник суворовского училища, со своенравным характером и любитель выпить горькую. Все остальные его недолюбливали, а сержанты особо не панибратствовали.
Нас экипировали в бронежилеты, выдали каски с автоматами и вывели на улицу.
– Сигару мне, – выйдя паханской походкой, заявил лейтенант.
По колоне прошёлся шёпот:
– Малые, сигару нашли, быстро!
Гурский тут же достал свой «Winston» и довольный Левкович скомандовал направляться в сторону клуба. Там находился армейский стадион с полосой препятствия и иными атлетическими приспособлениями, где обычно страдала вся часть.
Левкович построил вторую роту на беговой дорожке, и около часа размусоливал нам по какой-то затёртой брошюре правила охраны военно-административных зданий, защиты их от нападения и организации блокпостов. Стоять при этом следовало смирно, внимая речам лейтёхи.
В какое-то мгновение я почувствовал, что меня мутит, голова закружилась, и я готов был блевануть. Совершенно непривычные нагрузки на организм давали о себе знать. Я посмотрел по сторонам – рота стояла преисполненная воинского долга.
В следующий час нам пришлось разыгрывать охрану и диверсантов. Мы с «фазанами» в одночасье стали охраной, «дедушки», соответственно, вооружёнными террористами. Ходили вдоль клуба, словно по блокпосту, пока спрятавшиеся «дедушки» ждали момента, чтобы на нас напасть. Нам же нужно было вовремя заметить диверсию и задержать всех без исключения. «Фазаны» шепнули нам, чтобы мы особо не дергались, и как только появятся «дембеля», тут же падали на землю, словно нас положили умелые снайпера. Я видел, как ефрейтор Борода несколько раз заехал с ноги по рёбрам Цитрусову, а тот лежал и смеялся.
Я изрядно замаялся, качаясь по мокрому снегу во всей это амуниции, совершенно не понимая смысла в этих тактических учениях. Хотя, с другой стороны, лейтенант Левкович отрабатывал свои часы, за которые ему платили зарплату, «дедушки» весело проводили своё время, а всем остальным приходилось терпеть.
После окончания занятий нам разрешили покурить и мы тут же обосновались в курилке за клубом, с которой открывалась отличная панорама на дровяной склад и кинологический вольер, ограждённый высоким деревянным забором. Я глубоко затянулся, и моментально опьянел, словно в меня залили бутылку водки. Голова закружилась на все сто восемьдесят градусов, и я пришёл в себя, лишь когда мы уже возвращались в роту.