Красные нити Санта-Лусии

Старушка кивнула, слёзы катились по морщинам:

– Тея Луна – настоящая фамилия Кармен Солер. Она ушла из семьи, чтобы играть на сцене. А когда родила сына… отец выгнал её. Говорил, она позорит дом.

– Где её сын?

– Умер в Гражданскую войну. Но… – Соледад указала на фотографию в ящике. – Это не Тея. Это Ирен, дочь Мендеса-старшего. Она коллекционировала театральные реликвии.

Вечером я рисовала в альбоме портрет Теи, когда телефон зазвонил. Алехандро. Его голос звучал хрипло, будто он кричал сквозь шторм.

– Лена… Мне нужна ты.

– Что случилось?

– Отец… Он нашёл письма мамы. Не те, что показывал тебе. Настоящие. Она писала, что не могла остаться, потому что он угрожал убить меня, если она не уйдёт.

– Боже…

– Я уезжаю в Санта-Лусию. Сегодня. Но… – он помолчал. – Если ты скажешь «нет», я останусь в Берлине.

Я посмотрела на браслет на запястье. На солнечный узор в ящике. На фотографию Теи, которая тоже выбирала между любовью и долгом.

– Приезжай.

Поезд прибыл в Малагу в три часа ночи. Я ждала на платформе, дрожа от холода и нетерпения. Когда он вышел из вагона, сердце остановилось. Алехандро похудел, волосы были всклокочены, а под глазами залегли тени. Но в его карих глазах снова горел огонь.

– Hola, – прошептал он.

– Hola.

Он обнял меня так крепко, что я почувствовала, как дрожат его плечи.

– Расскажи о ящике, – попросил он в такси. – Пабло присылал фото.

Я описала находку, дневник Теи, историю её сына. Алехандро слушал молча, сжимая мой браслет с красной нитью.

– Знаешь, почему отец так ненавидит театр? – спросил он у порога нашей квартиры. – Его мать тоже была актрисой. Бабушка Соледад говорила, что она сбежала с актёром из труппы Лорки. Отец винит искусство в том, что остался без матери.

– Как Тея.

– Да. – Он посмотрел на меня. – И как моя мама.

Утром мы вернулись к ящику. Алехандро внимательно изучал дневник Теи.

– Здесь есть страницы на русском. Ты читаешь?

– Да. Но… – я замялась, – смысл теряется без контекста.

– Тогда давай найдём контекст. – Он достал из рюкзака старую карту Санта-Лусии. – В архиве Берлинской академии я нашёл документы о театральных гастролях Лорки. В 1936 году его труппа скрывалась здесь, в подвале театра.

– Но в дневнике Тея пишет о сыне в 1926-м…

– Возможно, это не её дневник. – Алехандро перевернул страницу. – Смотри: почерк меняется к концу.

Мама, проверяя текст через увеличительное стекло, подтвердила:

– Первые записи – женский почерк. Последние… мужской.

Соледад пришла к нам с коробкой старых писем.

– Это письма моей матери. – Она вынула конверт с почерком, похожим на записи в дневнике. – Кармен Солер (наша Тея) родила сына в 1925-м. Мальчика звали Лукас. Его отец был русским эмигрантом – архитектором, работавшим над театром.

– Русским? – переспросила я.

– Да. Его звали Михаил Соколов.

Мир закружился. Соколов. Фамилия мамы.

– Это невозможно, – прошептала мама. – Мой отец родился в 1940-м в Москве…

– Проверь, – Соледад протянула письмо. – Может, ваша семья тоже прячет тайны?

Дома мама часами рылась в семейных архивах. На рассвете она нашла фотографию: молодой мужчина с чёрными кудрями, в форме инженера, держит на руках ребёнка. На обороте надпись: «Михаил и Лукас. Барселона, 1926»