- -
- 100%
- +
© Рамиль Латыпов, 2025
ISBN 978-5-0068-1092-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава 1: «Где плачет мельница»
Вот уже который день подряд деревня Виндбрунн просыпалась под шорох листьев, под скрип старых колёс на телегах, под кудахтанье кур и ворчание козла Гертруда, который считал себя главнее всех, даже старосты. А ещё – под запах свежеиспечённого хлеба, потому что мама Хильда всегда вставала раньше всех, чтобы замесить тесто, пока звёзды ещё не ушли спать, и пока роса не высохла на траве – она верила, что утренняя роса придаёт хлебу мягкость, а звёздный свет – сладость.
И в этом уютном, чуть сонном, чуть волшебном мире жили двое – брат и сестра, Финн и Лотти.
Финн был на два года старше, но это не мешало ему вести себя так, будто ему вообще сто лет и он всё на свете уже видел. Он любил карты – не те, что в колоде, а настоящие, бумажные, с тропинками, реками, горами и крестиками «здесь зарыто золото» (хотя золота он ещё не находил, но верил, что обязательно найдёт). У него даже был свой деревянный компас – сам вырезал из старого ящика, сам нарисовал стрелку, сам придумал, как он должен работать. Правда, стрелка чаще всего показывала… на кухню. Но Финн говорил, что это не ошибка, а «особый режим поиска важных мест».
А Лотти… Лотти была совсем другая. Она не рисовала карты, не строила ловушки для духов (хотя Финн однажды построил, и ничего не поймал, кроме бабушкиной кошки, которая потом три дня на него не смотрела), она не спорила с ветром и не пыталась перехитрить дождь. Лотти просто слушала. Слушала шёпот деревьев, когда проходила мимо них босиком. Слушала, как поют птицы перед закатом – не просто «чирик-чирик», а целые песни, полные грусти или радости. И, что самое странное – животные отвечали ей. Не словами, конечно. Но кошка мурлыкала именно тогда, когда Лотти грустила. Сорока приносила ей блестящие камешки. А однажды лисёнок – настоящий, рыжий, с пушистым хвостом – подошёл к ней на опушке и положил к её ногам маленькую веточку с тремя листочками. Лотти взяла её, поблагодарила, и лисёнок исчез, как дым.
Никто, кроме Финна, не верил, что она действительно разговаривает с ними. Даже мама Хильда, хоть и знала всякую травяную магию, только улыбалась и говорила:
– Ну, детка, может, они тебе просто доверяют. Это тоже волшебство.
А ещё у Лотти была кукла. Не новая, не покупная, а самая настоящая – сшитая из лоскутков, с пуговичными глазами и волосами из шерсти. Звали её Мишка. Почему – никто не помнил. Может, потому что первое слово, которое сказала Лотти, было «ми-ми», а может, потому что кукла была мягкая, как медвежонок. Но главное – в Мишке, по словам бабушки Эльзы, жил дух лесной феи.
– Не смотри так, Финн, – говорила бабушка, когда тот закатывал глаза. – Ты своё дерево с глазами ещё не нашёл, а она уже с феей дружит. Кто тут умнее?
Финн фыркал, но Мишку никогда не трогал. Даже когда Лотти оставляла её на его подоконнике – он просто аккуратно перекладывал на кровать сестры. Потому что… ну, вдруг правда?
В тот день всё началось с обычного.
После завтрака – густой овсянки с мёдом и кусочком яблока – Финн убежал к ручью, чтобы проверить свою «ловушку для речных духов» (на самом деле – корзину, привязанную к палке, в надежде поймать что-нибудь блестящее). Лотти пошла с Мишкой на полянку за домом, где росли ромашки и где всегда, даже в самый жаркий день, дул прохладный ветерок – будто кто-то невидимый дышал сквозь траву.
Она сидела, плела венок, напевала тихоньку, а Мишка лежала у неё на коленях, и казалось – кукла тоже слушает.
И вдруг – скрип.
Не ручейный, не ветвистый, не птичий.
Глубокий, протяжный, металлический скрип – такой, будто кто-то огромный, старый, усталый, проснулся после долгого сна и потянулся.
Лотти замерла.
Скрип повторился.
Она подняла голову.
За деревьями, на холме, где стояла старая мельница – та самая, о которой все в деревне говорили шёпотом, – медленно, будто нехотя, начали поворачиваться крылья.
Без ветра.
Совсем без ветра.
– Финн! – крикнула Лотти, вскакивая.
Финн примчался через три минуты, запыхавшийся, с грязными коленями и с корзиной, в которой плескалась одна-единственная серебристая рыбка (которую он тут же отпустил обратно – «не тот размер для духа»).
– Ты чего орёшь? Я чуть речного короля не поймал! – возмутился он.
– Смотри! – Лотти ткнула пальцем в сторону холма.
Финн посмотрел.
– Ну и что? Крылья крутятся. Может, ветер с гор дует.
– Нет ветра, Финн. Совсем. Даже листья не шевелятся.
Он прислушался. Посмотрел на траву. На ветки. На свою куртку – она не развевалась.
– Ладно… странно.
– А ещё… – Лотти прижала Мишку к груди. – Я слышала… плач.
– Опять твои звери что-то нашептали?
– Нет. Из мельницы. Человеческий плач.
Финн хотел снова фыркнуть, но в этот момент – прямо у него в руках – Мишка шевельнула рукой.
Не «упала». Не «соскользнула».
Шевельнула.
Как будто потянулась.
Финн аж подпрыгнул.
– Ты это видела?!
– Видела, – спокойно сказала Лотти. – Она иногда так делает. Когда рядом что-то важное.
– Важное?! Это же… это же… – Финн оглянулся на мельницу. Крылья всё ещё кружились. Медленно. Тяжело. Как будто кто-то внутри толкал их плечом. – Это же Мельничиха! Бабушка говорила! Та, что забрала детей!
– Не забрала, – тихо возразила Лотти. – Потеряла.
– Какая разница?!
– Большая. Если забрала – она злая. А если потеряла… может, она просто ищет.
Финн не знал, что на это ответить. Он всегда думал, что призраки – это страшно. А вдруг они… грустные?
Вечером, за ужином (картошка с грибами, компот из яблок и ломоть хлеба, который мама Хильда посвятила «вечерним звёздам»), Лотти рассказала всё родителям.
Папа Руперт, мельник, только хмыкнул:
– Ерунда. Механизм старый – может, крыса пробралась, застряла в шестерёнке, вот и крутит.
Мама Хильда перебирала травы, но нахмурилась:
– Крылья без ветра… Это не к добру. В старину такое значило – дух проснулся. Или кто-то его разбудил.
– А плач? – спросила Лотти.
– Плач… – Мама посмотрела на неё. – Бывает, дети слышат то, что взрослые забыли слышать.
Бабушка Эльза, сидевшая у печки и вязавшая носок (уже третий месяц – говорила, что «вязание помогает держать мысли в порядке»), вдруг подняла голову.
– Ах, Мельничиха… – прошептала она. – Бедная Грета…
– Кто такая Грета? – сразу спросил Финн.
– Дочь мельника. Сто лет назад. Жила в той мельнице. Весёлая девочка, любила петь у ручья, собирать полевые цветы… Однажды пропала. Мать искала, кричала, молилась – не нашла. Говорят, сошла с ума от горя. Заколотила окна, заперлась внутри… и через неделю её тоже не стало. Но дух остался. И мельница… мельница стала плакать по ночам.
– Почему «плакать»? – спросила Лотти.
– Потому что, когда ветер дует сквозь щели в досках – слышится, будто кто-то плачет. А теперь… теперь, говоришь, без ветра?
– Да, – кивнула Лотти.
Бабушка долго смотрела в огонь. Потом сказала тихо, так, что даже козёл Гертруд, стоявший под окном, затих:
– «Там, где плачет мельница – прячется чудо или проклятие».
– И как узнать, что именно? – спросил Финн.
– Очень просто, – улыбнулась бабушка. – Надо пойти и посмотреть.
– Мы пойдём! – выпалила Лотти.
– Ни за что! – воскликнула мама. – Это опасно!
– Но если там девочка… – Лотти сжала Мишку. – А вдруг она всё ещё там?
В комнате стало тихо. Даже часы перестали тикать (на самом деле, они просто сломались неделю назад, но казалось – замерли специально).
Папа Руперт вздохнул:
– Завтра пойду проверю механизм. Если что – починю.
– А мы? – не сдавался Финн.
– Вы – в школу. И точка.
Но дети знали: когда взрослые говорят «точка», это значит – «пока не придумаете, как обойти».
Ночью Лотти не спала.
Она лежала, смотрела в окно – на мельницу. Крылья больше не крутились. Но… ей казалось, что оттуда доносится тихий, еле слышный звук.
Не плач.
Зов.
– Лотти… – прошелестело в темноте.
Она вскочила.
– Кто здесь?
– Лотти… помоги…
Голос был детский. Девчоночий. Слабый, как будто издалека.
Лотти схватила Мишку.
– Ты слышишь?
Кукла не шевелилась. Но её пуговичные глаза… блеснули.
– Я слышу, – прошептала Лотти. – Я иду.
Она не стала будить Финна – он бы начал спорить, доказывать, что это сон, ветер, сова… что угодно. Нет. Она пойдёт одна.
Накинула шаль, сунула в карман кусочек хлеба (вдруг понадобится), взяла фонарик (настоящий, железный, с маслом – папин), и тихонько, на цыпочках, вышла из дома.
Ночь была тёплой. Звёзды горели, как будто кто-то рассыпал по небу сахар. Лягушки пели в ручье. Светлячки мелькали между кустами – будто маленькие фонарики, провожающие её в путь.
Когда она подошла к подножию холма, сердце забилось так сильно, что, казалось, вот-вот выскочит.
Мельница стояла чёрной тенью. Дверь была приоткрыта.
Изнутри – ни звука.
Лотти сделала шаг.
Потом второй.
Третий.
И вдруг —
Звяк!
Не громко. Нежно. Как будто кто-то дотронулся до стеклянного колокольчика.
Она оглянулась.
На земле, у порога, лежал маленький медный колокольчик. С трещинкой по боку. И с выгравированным словом: «Помни».
Лотти подняла его.
Колокольчик звякнул снова – прямо в её ладони.
И в тот же миг – голос из мельницы стал чётче:
– Я здесь… под колесом…
Лотти глубоко вдохнула.
– Я тебя найду, – сказала она. – Обещаю.
И шагнула внутрь.
За её спиной, в кустах, кто-то чихнул.
Финн.
Он всё видел.
И теперь – он тоже знал: это не игра.
Это – начало.
Утром, за завтраком, Финн положил на стол колокольчик.
– Мы идём сегодня вечером, – сказал он. – Вдвоём.
Мама ахнула. Папа нахмурился. Бабушка улыбнулась.
– Вы же запретили, – напомнила Лотти.
– Запретили, – кивнул папа. – Но… колокольчик звенит только для тех, кому он нужен. А он зазвенел для вас. Значит… вы те, кто должен пойти.
– Но будьте осторожны, – добавила мама, кладя им в сумки по кусочку хлеба, по веточке полыни (от злых духов) и по поцелую в лоб.
– И помните, – сказала бабушка, протягивая Лотти старую свечку. – Иногда самые страшные призраки – не те, кто хочет сделать больно. А те, кто слишком долго ждал помощи.
Дети кивнули.
Они не знали, что ждёт их внутри мельницы.
Не знали, кто плачет под колесом.
Не знали, что колокольчик – это не просто звон.
Это – ключ.
Ключ к проклятию.
К чуду.
К самой большой тайне Виндбрунна.
Но они шли.
Потому что иногда – даже самым маленьким – приходится спасать мир.
Хотя бы один раз.
Хотя бы одну девочку.
Хотя бы одну мельницу.
Хотя бы одну слезу.
Глава 2: «Крысиный совет и хлебный ключ»
На следующий день деревня Виндбрунн проснулась как обычно – под кудахтанье кур, под ворчание козла Гертруда (который сегодня особенно злился, потому что ему не дали яблочной кожуры), под запах дыма из печей и под звон колокольчика на шее у коровы Брунхильды – она всегда первой шла на пастбище, и звон её колокольчика будто говорил всему миру: «Просыпайтесь, день начался, а я уже важная». Но для Лотти и Финна этот день был не как все. Они проснулись раньше всех – даже раньше мамы Хильды, которая обычно вставала, когда звёзды ещё не улеглись спать, – и сидели на кухне, уставившись на маленький медный колокольчик, который лежал на столе между ними, как тайный союзник, как обещание, как начало чего-то очень большого и очень страшного, но такого, что нельзя было не сделать.
– Ты точно слышала голос? – в сотый раз спросил Финн, вертя колокольчик в пальцах.
– Точно, – кивнула Лотти, прижимая к груди Мишку. – Он сказал: «Я здесь, под колесом».
– А если это ловушка?
– А если нет?
Финн не ответил. Он не любил, когда сестра задавала вопросы, на которые у него не было ответа. Он любил карты, компасы, ловушки – всё, что можно измерить, построить, проверить. А голос из мельницы… голос нельзя было измерить. Его можно было только услышать. И поверить. А Финн не был уверен, что готов верить в голоса.
Но колокольчик звенел. Только в их руках. Только для них. Это было не просто совпадение. Это было… приглашение.
День тянулся медленно, как патока из горшочка. Они ходили в школу – где учительница Гретхен (да, тоже Гретхен, как и та девочка из легенды, и это было немного жутковато) заставляла их писать буквы и решать задачки про яблоки и козлов («Если у козла Гертруда три яблока, а он съел два, сколько осталось? – Ни одного, потому что он съел и третье, пока вы решали!»). Они помогали маме – Лотти мешала травы, Финн чинил забор (плохо чинил, но старался). Они играли с соседскими детьми – но не до конца, потому что всё время думали о мельнице. О плаче. О голосе. О колокольчике.
К вечеру, когда солнце начало клониться к горам, окрашивая небо в оранжево-розовый цвет, как будто кто-то разлил по небу варенье, они собрались у калитки.
– Всё проверил? – спросила Лотти.
– Всё, – кивнул Финн. – Компас – со мной. Фонарик – со мной. Верёвка – со мной. Хлеб – со мной.
– А я? – обиделась Лотти.
– Ты – самая главная. И Мишка тоже.
– Мишка – всегда главная, – улыбнулась Лотти.
Они вышли из деревни тихо, как тени. Мимо пастбища, где корова Брунхильда уже спала, свернувшись калачиком (и колокольчик на шее не звенел – значит, сны у неё были тихие). Мимо ручья, где Финн вчера пытался поймать речного духа (и поймал только сердитого рака, который потом долго грозил ему клешнёй). Мимо поляны, где Лотти плела венки – сегодня там никого не было, только ветер шелестел травой, будто прощался.
И вот – холм.
Мельница.
Она стояла чёрной тенью на фоне заката. Крылья не двигались. Дверь – по-прежнему приоткрыта. Изнутри – ни звука.
– Ну что, идём? – прошептал Финн.
– Идём, – кивнула Лотти.
Они сделали шаг.
Потом второй.
Третий.
И вдруг —
Пшшш!
Не громко. Не страшно. Просто – шорох.
Из кустов выскочила… мышь.
Но не простая.
Она была чуть крупнее обычной, с серебристой полоской на спине, с усами, закрученными, как у старого профессора, и с глазами – умными, хитрыми, внимательными.
– Стойте, – сказала мышь.
Финн замер.
– Ты… ты говоришь?
– А ты – слышишь? – парировала мышь. – Значит, не зря колокольчик выбрал именно вас.
Лотти присела на корточки.
– Ты знаешь про колокольчик?
– Всё, что звенит в этой деревне – знает каждый, кто умеет слушать, – ответила мышь. – Меня зовут Шустра. Я председатель Крысиного Совета.
– Крысиного… чего? – переспросил Финн.
– Совета. Мы живём под мельницей. Сто лет. С тех самых пор, как… – она запнулась, – как всё случилось.
– Ты знаешь про девочку? – быстро спросила Лотти.
– Знаю, – кивнула Шустра. – Она там. Под колесом. Но вы не пройдёте.
– Почему? – нахмурился Финн.
– Потому что дорогу перегораживает ров. Глубокий. С водой. И моста нет.
– Мы перепрыгнем! – заявил Финн.
– Не перепрыгнете. Ширина – три детских шага. Вы упадёте. А вода – не простая. Там живут… ну, не очень дружелюбные лягушки.
– А если обойти?
– Обойти нельзя. Тропа одна. И она через ров.
– Тогда что делать? – вздохнула Лотти.
Шустра улыбнулась (да, мыши умеют улыбаться – если очень постараться, можно увидеть).
– Есть способ. Но вам нужно принести мне Хлебный Ключ.
– Что это? – удивился Финн.
– Кусочек ржаного хлеба с печатью мельницы. Не просто хлеб. Тот, что испекли на этой мельнице. С оттиском – три лопасти и колосок.
– Но мельница сто лет не работает! – воскликнул Финн.
– Работает, – тихо сказала Лотти. – Вчера крылья крутились. Значит, кто-то снова мелет зерно.
– Точно! – хлопнул себя по лбу Финн. – Папа же мельник! У него дома должен быть такой хлеб!
– Если принесёте – я помогу, – сказала Шустра. – Мы построим вам мост. Из веточек. Из листьев. Из паутины. Из всего, что найдём. Но без ключа – ни шагу.
– А зачем тебе хлеб? – спросила Лотти.
– Это… плата, – ответила мышь. – Мышиный закон. Никакая помощь не бывает бесплатной. Даже добрая.
– Ладно, – кивнул Финн. – Жди нас.
– Буду, – махнула усами Шустра и исчезла в кустах.
Домой они бежали как на крыльях.
– Папа! – ворвался Финн в кухню. – У тебя есть хлеб с печатью мельницы?
Папа Руперт, который как раз точил нож, поднял бровь.
– Есть. Последний кусок. С вчерашней выпечки. Зачем?
– Просто… хочу попробовать, – соврал Финн.
– Попробовать? Ты же терпеть не можешь ржаной!
– Передумал!
Папа посмотрел на Лотти.
– А ты?
– Я… тоже хочу, – сказала Лотти, опустив глаза.
Папа вздохнул, достал из хлебницы последний ломоть – тёмный, плотный, с чётким оттиском: три лопасти и колосок посередине.
– Держите. Но не сорите крошками.
– Не будем! – пообещали хором.
Они схватили хлеб и снова выбежали на улицу.
– Он и правда с печатью! – радостно прошептала Лотти.
– Теперь Шустра должна нам помочь, – сказал Финн.
Они снова поднялись на холм.
– Шустра! – позвала Лотти. – Мы принесли!
Из кустов вышла не одна мышь.
Их было… много.
Целая процессия.
Серые, коричневые, с полосками, с бантиками из травинок, с очками из капель росы (да, у одной мыши на носу сидели настоящие очки – она была, видимо, учёной).
– Совет собрался, – важно сказала Шустра. – Покажите ключ.
Финн протянул хлеб.
Все мыши замерли.
Потом одна – самая старая, с седыми усами и тростью из колоска – подошла, понюхала, кивнула.
– Подлинный. Печать мельницы. Три лопасти – ветер, колосок – зерно. Значит, помощь оказывается.
– Ура! – чуть не крикнул Финн.
– Не спешите, – остановила его Шустра. – Мост строится не за минуту. И не из воздуха. Нам нужны материалы.
– Какие? – спросила Лотти.
– Веточки – гибкие. Листья – большие. Паутина – прочная. И… немного детской улыбки.
– Чего? – опешил Финн.
– Улыбки. Одной достаточно.
Лотти улыбнулась.
Сразу.
Так, как умеет только она – широко, искренне, с ямочками на щеках и с солнцем в глазах.
Мыши зашевелились.
– Принято, – кивнула Шустра. – Начинаем.
Что было дальше – Финн потом долго не мог описать.
Он видел, как мыши – десятки, нет, сотни – бегали по земле, тащили веточки, складывали их крест-накрест, перевязывали травинками, как верёвочками. Как другие мыши носили огромные листья лопуха – и расстилали их поверх, как ковёр. Как третья группа бегала к паутине, аккуратно снимала её, не рвя, и несла – чтобы «скрепить швы».
А потом… потом одна маленькая мышка – совсем крошка, с бантиком на хвосте – подбежала к Лотти, встала на задние лапки, дотянулась до её щеки… и лёг-о-онько чихнула.
– Апчхи!
Из её носа вылетела… пыль.
Не простая.
Серебристая.
Искрящаяся.
Как будто кто-то размолол звёзды в порошок.
– Что это? – прошептала Лотти.
– Пыль предупреждения, – ответила Шустра. – Возьмите. Если окажетесь в опасности – чихните. И увидите то, что скрыто.
– То есть… невидимое? – глаза Финна загорелись.
– Именно. Но осторожно. Действует только один раз. И только на того, кто чихнёт.
– Спасибо! – искренне сказала Лотти.
– Не благодарите. Это плата за хлеб. И за улыбку.
Мост был готов.
Он был… странный.
Из веток, листьев, паутины – и, казалось, держался на чём-то невидимом. На волшебстве? На мышиной смекалке? На детской улыбке?
– Идите, – сказала Шустра. – Но помните – мост выдержит только вас. И только один раз. Когда вернётесь – его не будет.
– А как же обратно? – испугалась Лотти.
– Обратно… найдёте сами. Если заслужите.
– Заслужите? – переспросил Финн.
– Да. Мельница не отпускает просто так. Она проверяет.
– На что?
– На смелость. На доброту. На правду.
Дети переглянулись.
– Ну что, рискнём? – спросил Финн.
– Рискнём, – кивнула Лотти.
Они ступили на мост.
Он не прогнулся. Не затрещал. Не рассыпался.
Он… пел.
Тихо. Еле слышно.
Как будто каждая веточка, каждый листок, каждая ниточка паутины пела свою песенку – о ветре, о звёздах, о детях, которые когда-то играли здесь, о мышах, которые всё помнят, о хлебе, который кормит, о ключах, которые открывают не двери, а сердца.
Они дошли до другого края.
Обернулись.
Мыши уже уходили.
Шустра помахала усами.
– Удачи. И… не забудьте про пыль.
– Не забудем! – крикнули они.
И вошли в мельницу.
Внутри было… странно.
Не страшно. Не жутко.
Просто… забыто.
Пыль лежала толстым слоем на каждом предмете – на мешках, на столе, на ступицах колеса. Паутина свисала с балок, как занавески. Воздух был тяжёлый, тёплый, с запахом старого дерева, зерна и чего-то ещё… сладкого? Горького? Ностальгического?
– Здесь кто-то живёт, – прошептала Лотти.
– Не живёт. Бродит, – поправил Финн.
Они осторожно прошли вперёд.
Под ногами скрипели доски.
В углу стояло большое мельничное колесо – оно было неподвижно, но… казалось, будто оно только что крутилось.
– Где девочка? – спросила Лотти.
– Может, наверху?
– А может… – Лотти посмотрела вниз. – Под колесом?
Они подошли ближе.
Колесо стояло на каменном постаменте. Под ним – узкая щель.
– Туда не пролезть, – сказал Финн.
– А если… – Лотти достала колокольчик. – Зазвенеть?
Она потрясла его.
Звяк!
Тихо. Нежно.
И вдруг —
Скрип.
Не колеса.
Пола.
Одна из досок под колесом… сдвинулась.
– Финн! – ахнула Лотти.
Он подбежал. Вместе они потянули доску – она оказалась люком.
Внизу – лестница.
Шаткая. Тёмная.
– Ты готов? – спросила Лотти.
– Нет, – честно ответил Финн. – Но идём.
Они спустились.
Первая ступенька скрипнула.
Вторая – затрещала.
Третья – чуть не сломалась.
Но они держались друг за друга – Лотти за руку Финна, Финн за руку Лотти, а Мишка – за сердце Лотти.
Внизу – тоннель.
Узкий. Низкий.
И… светящийся.
По стенам, по полу, по потолку – мерцали синие огоньки.
Не свечи. Не фонари.
Духи.
– Духи… игрушек? – прошептала Лотти.
Один огонёк отделился от стены, подлетел к ним, закружил вокруг Мишки – и тихонько пикнул.
– Он рад Мишке! – улыбнулась Лотти.
– Откуда ты знаешь?
– Чувствую.
Финн не стал спорить. Он уже начал привыкать – когда рядом Лотти, спорить бесполезно. Потому что она почти всегда права.
Огоньки повели их вперёд.
Тоннель петлял, спускался, поворачивал.
И вдруг – открылся зал.
Небольшой. Круглый.
Посередине – зеркало.
Огромное. В старой деревянной раме.
С трещинами. С пылью.
Но… светящееся изнутри.
– Что это? – прошептал Финн.
Лотти подошла ближе.
– Я… я вижу…
В зеркале не было их отражений.
Там была… девочка.
В старинном платье. С бледным лицом. С большими, грустными глазами.
Она смотрела на них.
И… шевельнула губами.
– Я… Гретхен… – донёсся еле слышный голос. – Мама… думает, я сбежала… Но я… упала сюда… и забыла… как выбраться…
Колокольчик в руке Лотти зазвенел – сам по себе.
Зеркало… дрогнуло.
– Она здесь, – прошептала Лотти. – Мы нашли её.
– Но как её вывести? – растерялся Финн.
– Не знаю… но мы придумаем.
Огоньки закружили вокруг них, как будто празднуя.
А в кармане у Финна лежала пыль предупреждения – и он уже чувствовал: скоро ею придётся воспользоваться.
Потому что мельница не отпускает просто так.
Она проверяет.
На смелость.
На доброту.
На правду.
И дети… только начинали проходить испытания.
Глава 3: «Тень на стене и плачущий камень»
Когда ты стоишь перед зеркалом, в которое не отражаются твои глаза, а вместо них смотрит на тебя чужая девочка – бледная, грустная, с волосами, как будто сотканными из пыли и лунного света, – ты не кричишь. Ты не бежишь. Ты просто… замираешь. Потому что страх – он приходит потом. А сначала – удивление. Потом – жалость. Потом – желание помочь. И только потом, если повезёт, – смелость.
Лотти не испугалась.
Она подошла ближе – почти вплотную к зеркалу – и протянула руку. Не к стеклу. К девочке.