Что это? Дуновение, легкий порыв, что холодит пока ещё молочную кожу. Хотя это неважно, ты еще слишком мал, чтобы понять природу этого ветра. Да и не нужно думать о нём, ведь есть мама и папа, которые всегда закроют плечом. Встанут стеной защитить своё чадо, жертвуя многим, оберегая границы детского мира. Но чувство тревоги не отпускает. Ещё ребенком ты понимаешь: что-то не так. Мир не такой, каким притворяется. Ты слышишь где-то за взрослыми спинами бурю, что никак не уймётся даже спустя многие годы. Она ищет тебя, она одержима тобой. Все эти годы она помнит тебя и не оставит в покое, пока ты не станешь её неотъемлемой частью. Буря, имя которой – взрослая жизнь.
Натиск усиливается. Давление нарастает, а защита не может быть вечной, но и ты уже не ребенок. Ты не боишься, убеждаешь близких, что справишься, что тебе всё по плечу. Ты не слабак! На все уговоры отвечаешь отказом, и старшие наконец поддаются, уступая дорогу. Ты с вызовом бросаешься в бой, но замираешь на пустоши. Где этот ветер, что зовёт себя "взрослая жизнь"? Где этот шторм, который так угрожающе выл за тёплыми спинами? Мгновение штиля, и вот он – явился на зов. Ты приготовился к схватке. Но что это? Что происходит? Он не похож на ту смертоносную бурю, которая всё детство бродила вокруг семейного гнёздышка. Он не опасен, даже наоборот, будто на твоей стороне. Родители лгали. Они стояли преградой между тобой и поистине бескрайней свободой. Прятали от твоих глаз эту бесценную красоту. Но теперь они больше не смогут тебя «защищать». Теперь ты познаешь вкус наслаждения и полноты настежь распахнутого мира, которого незаконно лишали мама и папа. Теперь ты сам решаешь, куда течёт твоё время. Сам ведёшь свою жизнь по дороге судьбы. Больше тебя не обманут.
И ты врываешься в эту новую реальность с разнообразием красок и становишься её новым оттенком. Ты бросаешь родительский дом и мчишь без оглядки, а ветер, что раньше пугал, расправляет крылья мощным порывом, поднимая всё выше и унося дальше от дома. Он наполняет тебя частью себя, даруя всё, что раньше было запретом, заставляя забыть обо всём. И ты поддаёшься. Утянутый легкомыслием, прожигаешь годы, словно они бесконечны. Люди вокруг сменяют друг друга, а время льётся, точно вода. Всё прекрасно и беззаботно, но вдруг в твою жизнь заносит мелкие хлопоты. Они незначительны и не достойны внимания, а ты продолжаешь движение. Тебе не до них, вокруг такой большой и непознанный мир, который надо прочувствовать. Шагнуть на неизвестные тропы и окунуться в любовь под россыпью звезд. Млеть от мелодий гитарных струн над углями и жмуриться от даров Диониса средь огней, разгоняющих ночь. Легкомысленно и безрассудно делать следующий шаг, потому что дорога под ногами крепка, а воля способна вести хоть на край света, а может и дальше. И вот ты летишь, танцуя, по небу, игнорируя неурядицы, присущие молодости. Мчишь мимо невзгод, проблем и событий, которые как крохотный сор проносятся мимо. Делаешь взмах, чтобы приблизиться к солнцу, но тут вновь является он. Ветер, что помог тебе взмыть в небеса. Только теперь он другой. Он бьёт по лицу и рвёт крылья на части. Пытается сбросить на землю, а горизонт впереди застилает пыльная туча. Солнце тонет во тьме. Рядом проносятся молнии. Становится душно. Дорога потеряна. Воздуха не хватает. Глаза слепнут, сердце бешено совершает удар за ударом, ситуация выходит из-под контроля, и ты… начинаешь терять высоту. Моля о пощаде, раздирая легкие криком о помощи, ты надеешься на спасение. Но взрослая жизнь непреклонна. Для неё, как оказалось, ты такой же, как все.
Скорость всё нарастает, приближая тебя к неизбежному. И только теперь ты понимаешь, от чего мама и папа столько лет защищали. Только сейчас осознаешь, что им пришлось пережить, чтобы дать тебе всё, в чём нуждался. Что когда-то каждый из них озарял небосвод своими полыхающими мечтами. И что однажды они также рухнули вниз под весом проблем, нервов и обстоятельств, которые являются неотъемлемой частью той стороны взрослой жизни, что обычно укрыта от глаз.
Удар чудовищной силы. Но боль он принёс не телесную. Столкновение с неизбежным обычно не касается плоти, оно разрушает вещи куда более ценные. Разорваны не мышцы – мечты; сломаны не кости, а воля; разрушено не тело, а будущее. Крылья осыпаются пеплом, оставив культи с локтями и пальцами. Теперь ты калека, но не физически, а ментально. Погиб не ты, а ребёнок внутри. Теперь ты на земле, там же, где и миллионы взрослых детей оказались после встречи с коварством двуликого ветра. Теперь тебе придётся здесь жить, пытаться приспособиться к этим условиям, потому что годы ушли, а крылья сломаны безвозвратно. Отныне и навсегда тебе самому придётся защищать от этого маленькую, ещё совсем юную жизнь, что однажды, окрыленная уже своими мечтами, неизбежно упорхнёт из гнезда, оставив тебя доживать свои дни в одиночестве…
Последнее слово эхом ударило по ушам, несмотря на то, что голос, произнёсший его, уже десятки лет, как навечно умолк. Вслед за словами потянулись воспоминания, как маленький Нот по дороге на кухню услышал дядюшку Рутера. Тот был писателем, потому частенько зачитывал свои сочинения вслух. Поздний час, приоткрытая дверь и детское любопытство не иначе как силой провидения оказались собраны вместе, чтобы спустя несколько десятилетий этот же мальчик вдруг всё это вспомнил.
Дрожащий голос дядюшки Рутера ещё шелестел где-то за ушами, вещая о детстве и разбитых мечтах, пока потолок чёрным саваном опускался на голову Нота. Резиновые вены рвались на деревянных костях, пока стоны гвоздей сливались с воем древесины в мучительную агонию старого дома. Иссушенные временем лаги лопались под песочной кожей. Груз десятилетий выдавливал труху из дряблой конструкции, осыпая ей несчастного старика. Хотя пути отступления ещё не отрезало, из-за собственной немощности Нот не имел возможности по ним ускользнуть. Всё, что ему теперь оставалось – наблюдать за крохотным апокалипсисом, чьей жертвой должны были стать лишь престарелый ребёнок и его колыбель.
«Как иронично, – думал Нот, – навестить свою могилу ещё до того, как в неё лечь, а вместо похоронного марша слушать мёртвый голос из прошлого. Неужели за стремление найти ответы нужно так дорого заплатить?»
Нот горько усмехнулся.
«Человеческий мозг – словно печь, где на огне сознания томятся мысли и зреет ум, – рассуждал он, пока небольшое двухэтажное здание затягивало его за собой во мрак. – Пухнущий от дум, он сравни маленькой фабрике по производству идей и поиску открытий. Но даже в этом сердце мудрости порой за целую жизнь мы не способны отыскать ответы на все морочащие голову вопросы. Пока… – Нот поднял взгляд, – не посмотрим смерти в глаза».
Захлёбываясь кровлей, дом сглотнул второй этаж, погребая под ним застигнутого врасплох человека.
***
– Говорят, он проклят.
– Начинается, – буркнул мужчина, сочно облизнув пальцы и запустив их поглубже в склеенные страницы. – Иван, у нас тут культурные люди. Прекрати, пожалуйста, жуть нагонять.
Уязвленный Иван пристыженно посмотрел на коллегу, который, словно хирург, ощупывал книгу.
– Я не пастух, чтобы кого-то гнать. Тем более жуть.
– Вот и уймись. Дай отдохнуть перед завтрашним днём. Вон, лучше газетку поди почитай.
– Интересный вы, Сан Саныч, человек, – язвительно улыбнулся Иван, принимая газету, – про культуру заливаете, о людях печётесь. Но вот уже третью командировку назначаетесь куда угодно, лишь бы подальше от него. Лицимерненько.
Сан Саныч фыркнул, но промолчал, сделав вид, что потерял интерес к разговору. Иван тоже не спешил продолжать. Ему хотелось дать молчанию настояться, ведь он знал – любопытство хуже голода. Придвинувшись ближе к окну, с вялой заинтересованностью он взялся читать, пока бригада продолжала клацать ложками, точно народный оркестр. Смуглокожие от знойного солнца "музыканты" заняли всё свободное пространство на нижних полках купе, исполняя столовыми приборами котлетно-рисовую симфонию.
– Ну чё там с ним, Вань? – ненавязчиво намекнул на продолжение сантехник Владимир.
– С кем?
– С домом, – пояснил машинист башенного крана Евлампий Сергеевич, протирая пальцы салфеткой.
Среди работяг всякие мистические темы обычно не поднимались, но эта обрела неожиданную популярность. И Ване это польстило. Высокомерно взглянув на Саныча, он продолжил:
– Здесь такая техника работает – район проглотит, не поперхнётся. А домишко этот вопреки всему стоит.
– Это как? – спросил ещё совсем юный Аристарх.
– А вот так! Подъезжает к нему, значит, кран, да только метров двадцать не доезжая вырубается. И всё. Что хошь делай. Ещё минуту назад ревевший динозавр стоит мертвее мёртвого. Ни туды, ни сюды. Часок другой помолчит да очнётся. Назад дашь – во всю прыть помчится, вперёд попрёшь – в припадке дух испустит и больше не оклемается, пока бульдозером не оттянешь. И кончает так каждая машина, что по душу дома этого уходит.
– Вань! – скривился Саныч. – Ну какая душа у стен? Пощади хоть немного здравомыслие. Прекращай ты с этой дурью.
– Может, совпадение? – предположил Аристарх. – Мало ли причин, из-за которых техника глохнет.
– Так уже семь раз совпало. А восьмая и вовсе не очнулась. Так и суждено ей как донору теперь пойти. Не мне вам говорить, сколько эти звери стоят. Убыток колоссальный. Если бы не проект, в котором значится высотка на месте этого двухэтажного сарая, давно бы бросили задумку. А так лишь сроки двигают.
– Неужели нет других путей сравнять его с землёй? – спросил почесывающий недельную щетину Владимир.
– Путей-то масса. Уж поверь. И так, и сяк к нему подступались, – поглядывая в окно, сказал Иван, – но что бы не предприняли – всё идёт не так. А крушить его голыми руками чересчур опасно. Слишком ветхий. Поэтому какой бы метод не избрали, конец один: дом стоит. Крошится, сыпется, даже, говорят, вздыхает по ночам, но не сдаётся. Так и оброс молвой, будто проклят он. А может и не слух это, а прошлое его. Якобы колдун какой обряды там устраивал.
Сан Саныч не выдержал. Бурча себе под нос что-то о невеждах и глупостях, удалился из купэ.
Дождавшись того, когда Саныч уйдёт, Иван продолжил:
– Оттого и боятся его люди. Версту накинут, если надо, но лучше обойдут, а тут ещё Нечайнов Михаил Сергеевич…
– А что Нечайнов? – нахмурил брови Аристарх.
– Что-что? Бригаду, говорят, готовил. Добровольцев набирал, чтобы общей ратью на щепки растащить его. Зарплату высокую сулил. А из-за того, что никто не согласился, дал команду бригадирам сколотить костяк, но уже в добровольно–принудительном. Дело-то стоит, а сроки душат. Вот Саныч и противится моим словам, потому что добровольцев от своей бригады тоже должен предоставить. Так что ждите – как с поезда сойдёте, начнут вам в рот заглядывать. Я вот ещё на берегу со всем определился, туда ни-ни.
– Боитесь, Иван Игнатьевич? – кончив с обедом, спросил краснощёкий Жора.
– Опасаюсь. Помимо нашего семь вагонов кандидатов едет. Вот из них пусть и загребают, а я работать там не собираюсь.
– Я тоже не пойду, – принял сторону Ивана Аристарх.
– Я не боюсь, – сказал Николай Евгеньевич, грея пальцы о дымящуюся кружку, – просто соглашался изначально на другое. Поэтому просто не смогу.
– Я тем более, – добавил Владимир.
– И я!
– Меня тоже в это пусть не втягивают.
Наперебой рабочие стали заявлять о причинах, из-за которых не готовы принимать участие в сносе. Не совсем уверенно, но единогласно. Лишь один не делал заявлений. Ваня поднял взгляд на верхний ярус и упёрся в спину.
– А ты, Нот? – спросил Иван. – Что молчишь?
Но тот не шелохнулся.
– Спит, – предположил Аристарх.
– А мы тут балаганим, – посвистывая старыми лёгкими, добавил штукатурщик Александр. – Человек пашет на восьмом десятке, а в дороге и той покоя нет.
Было принято решение быть тише. Но тишина для Нота – рассадник мыслей и инкубатор дум. Именно в её пластах зрели монстры, сбегая от которых он оказался тут, находя пусть и временное, но спасение. Но с приходом ночи все опять умолкнут, и тишина вернётся. Вновь настигнет его раненую душу, принеся с собой мучения.