По дороге в книжный

– Вспомни свой любимый фильм! Как они держались за то крошечное кафе. И оно стало сердцем их городка…

А вот это уже запрещенный прием! Экранизацию романа Фэнни Флэгг «Жареные зеленые помидоры» я готова пересматривать каждый год и снова оплакивать то, что в моей жизни так и не было настоящей подруги, такой, как Иджи или Руфь. Уникальный случай, когда книга понравилась мне меньше, потому что в ней обесценилась возможность женской дружбы, все опустилось до любовной связи. А мне всегда хотелось найти именно подругу… Не получилось.

В детдоме я не доверяла никому – подставили пару раз, использовав мою откровенность, этого хватило. С Машкой-альбиноской лет в семь поделилась фантазией, которой упивалась каждый вечер перед сном, воображая себя маленькой восточной принцессой, украденной и брошенной на произвол судьбы коварными злодеями. А уже утром надо мной ржал весь детдом, обзывая Падишашкой. Это имя так и держалось за мной до совершеннолетия. Понятно, что я его ненавидела… Как и Машку.

И все же черт меня дернул сделать еще одну попытку поверить в женскую искренность. В тринадцать лет я так влюбилась в мальчишку, учившегося на год старше, что забросила домашние задания и целыми днями сочиняла плохие тоскливые стихи о неразделенной любви. Бродила по школе, как призрак, надеясь увидеть его хотя бы мельком, писала и рвала письма…

Видно, меня так допекло это «светлое чувство», что я поделилась переживаниями с соседкой по парте, с которой мы часто вместе гуляли после школы. Я воображала ее лучшей подругой! Заметив, как я взахлеб пишу, потом яростно зачеркиваю строчки, Вера выпытала, чем я таким занимаюсь на алгебре. А после уроков тот – самый лучший в мире! – мальчик подкараулил меня у школьного крыльца и больно ударил в грудь:

– Ты, чурка поганая! Че ты там про меня пишешь?! Ну-ка, давай сюда!

Он бил меня до тех пор, пока я не упала и, уже скорчившись на боку, не расстегнула дешевенький рюкзак и не отдала заветную тетрадку. Любой другой получил бы от меня сдачи после первого же удара, все-таки я не была домашним цветочком и рано научилась бороться за жизнь… Но поднять руку на Него?! Это казалось немыслимым даже после того, как он поколотил меня…

Странно, я чувствовала себя предательницей по отношению к собственным стихам, словно отдала на поругание своих детей. К счастью, он не рискнул прочитать их вслух.

После я злилась только на Веру, которой на следующий день надавала в туалете пинков, но не на него. Классная руководительница таскала меня к директору, мне грозили отчислением из школы и даже колонией для несовершеннолетних – мне было плевать! Когда ты уже пережил смерть, что может волновать в жизни? Почему-то меня оставили в покое…

Больше с тем мальчиком до самого окончания школы мы не перекинулись ни словом. Ко мне он не лез, видимо, прочитал стихи и убедился: ничего плохого я о нем не писала. Спасибо, что травли не организовал, а может (смутно надеюсь!), даже испытал раскаяние, обнаружив, сколько любви скрыто в корявых строчках моих стихов. Кто знает, если его жизнь не согрела другая любовь, вдруг он до сих пор хранит старую тетрадку и перечитывает изредка?

К чему я это все? Чтобы стало понятно, почему я до слез люблю этот старый, местами наивный фильм «Жареные зеленые помидоры», воспевший женскую дружбу, какой в моей судьбе не оказалось места.

– Странно, что ты помнишь, – говорю я Егору. – Ты же не смотрел его со мной!

– Пару раз смотрел. Там был прекрасный момент с барбекю из…

Я быстро показываю глазами на Мишку, которому еще рано знать, что труп жестокого мужа благодаря подруге может оказаться в котле.

– …баранины, – тут же меняет показания Егор.

У моего мужа явный криминальный талант! Бывшего мужа… Когда он так близко, я постоянно забываю об этом.

«Баранина» звучит совершенно неинтересно, поэтому сын пропускает фразу мимо ушей. В его янтарных глазах светится надежда, и он все еще сжимает мою ладонь теплыми пальчиками, хотя от руки Егора я уже освободилась.

– Ну? Мам?

– А вдруг у них уже есть покупатель? – слабо возражаю я. – И мы напрасно ломаем тут копья.

– Вот это нужно выяснить, – серьезно отзывается Егор. – Беру на себя.

– Надеешься, в сети найдется такая информация?

– Посмотрим. В любом случае я разведаю обстановку, не беспокойся.

Он переводит взгляд на сына и велит:

– А потом ты обработаешь бабушку.

– Легко! – отзывается Мишка тоном, который я много раз слышала от мужа.

Вопросительно улыбнувшись мне, Егор завершает разговор:

– Ляна, а ты продумай саму концепцию будущего кафе. Все же оно не простое, а книжное… Лучше тебя этого никто не сделает.

Музыка в пиццерии звучит плохая, но она не мешает тому, что в этот момент за нашим столом возникает обманчивая атмосфера единения, точно мы еще не перестали быть семьей.

Только я не могу позволить себе поверить в это…

Мишка ответственно готовится к встрече с бабушкой. Вряд ли предстоящий контакт с инопланетянами вызвал бы у него больше трепета… Впрочем, Василису Михайловну мой мальчик воспринимает примерно так же: нечто из другой реальности, незнакомой и непонятной.

А мне не удается побороть враждебность, которую вызывает у меня эта женщина, бросившая все, что должно быть дорого каждому человеку… Умирающего в хосписе мужа поручила сыну, а Егор чуть не терял сознание еще на пороге этого Храма Смерти, так что мне пришлось проведывать свекра в одиночку. По-моему, Сергей Иванович уже не совсем понимал, кто я такая, и почти не разговаривал, но глаза его улыбались. Ни разу этот человек не показал мне своей боли, ни физической, ни душевной, а ведь у него наверняка возникал вопрос, почему жена не появляется у его постели…

– Они уже много лет фактически жили каждый своей жизнью, только оставались в одной квартире. – Егор пытался оправдывать ее, только удавалось не очень. – Я еще в школе узнал, что у мамы есть… Ну, скажем, друг. Аркадий Ильич подвозил ее домой каждый вечер, и минут десять она не выходила из машины. Трудно было не догадаться… И почему-то меня это не потрясло, представляешь? Показалось естественным. Хотя если б ты завела себе… друга… я скончался бы в страшных муках! Наверное, у отца тоже кто-то был. Не знаю, почему он не уходил…

– Как сделал ты, – впервые добавила я после того, как мы с Мишкой остались вдвоем.

Тот давний разговор из времени, когда Егор мог приревновать меня к гипотетическому любовнику, вспомнился уже после того, как я узнала о возвращении свекрови. Без Аркадия – тот остался во Флориде. Наверное, их отношения неожиданно расклеились под жарким солнцем и распались на части, потому Василиса и вернулась, а вовсе не из чувства патриотизма, которым она прикрывается.

– Надо что-то подарить бабушке. – Мишка озабоченно поджимает губы, оглядывая угол с игрушками.

Они свешивают хвосты и ножки с полок стеллажа, сколоченного еще Сергеем Ивановичем, когда Мишка родился. Тогда на нем хранились пачки памперсов и салфеток, клеенки, запасные бутылочки и куча прочих необходимых для младенца вещей. На самый верх взгромоздилось детское автомобильное кресло, подаренное друзьями Егора. Вот только своей машины у нас тогда еще не было, мы получили в наследство «Рено» его отца. На ней мы и плавали на днях под дождем…

А свою слишком яркую спортивную машину Василиса продала перед отъездом. Не доверила сыну… Как по мне, так это не по-матерински, но мы с ней всегда мыслили разными категориями. Егор и в этом нашел для нее оправдание, заявил, будто его мать всегда боялась, что он не справится со скоростью. Ну да, ну да… То-то она таскала его еще ребенком прыгать с парашютом и чуть ли не по канату ходить над пропастью.

Выбирая наряд из немудреного Мишкиного гардероба, я пытаюсь помочь ему:

– Уверена, бабушка сама приготовила тебе подарок.

Сын смотрит на меня с упреком:

– Ну вот! А я должен сделать подарок ей.

– Нарисуй что-нибудь. Это лучшее, что ты можешь ей подарить.

– Да-а? – тянет он с недоверием.

– Конечно. Для меня это самые приятные подарки.

От его улыбки у меня замирает сердце – столько в ней нежности:

– Так это ты, мамочка… А бабушка, наверное, совсем другая. Да?

«Это уж точно», – думаю я, но отвечаю уклончиво:

– Не настолько, чтоб ей не понравился рисунок от внука.

Его забавные бровки опять сходятся у переносицы – Егор часто хмурится точно так же. Когда он ушел, я с особым жаром возблагодарила Бога за то, что сын – маленькая копия отца и можно любоваться им еще много-много лет…

– А что ей нарисовать? Собачку?

– Собачка – это прекрасно!

Из моей бездонной памяти, на дне которой еще копошится жизнь, не добитая моим мужем, всплывает давний эпизод: мы с Егором сидим на траве под высоковольткой у Ивантеевки, не обращая внимания на редких прохожих. А люди посматривают на нас с удивлением, ведь мы беззастенчиво устроили пикник у всех на глазах. Егор доедает бутерброд, я хрущу огурчиком, и мы обсуждаем, какая порода собак подходит нам больше. Мне нравятся корги, муж считает, что это всего лишь четвертинка настоящей собаки, если не меньше, ему ближе крупные псы. Но я заранее знаю, что гулять с питомцем чаще придется мне, Егора не выгонишь под дождь и не поднимешь рано утром, а, скажем, с доберманом я могу и не справиться.

– Ерунда, – фыркает он. – Глюкоза же справилась!

Мы хохочем, вспоминая мультяшный клип, и фальшиво орем дуэтом:

– Я гуляю с доберманом!

Собаку мы так и не купили, но я не особенно переживала, у меня был Мышкин. Зато ребенка родили, да еще такого невероятного!

Многое из того, о чем мы мечтали, не сбылось: не нырнули в Байкал, не построили домик на море, не освоили серфинг… Точнее, я не освоила, Егор умеет, кажется, все, похоже, мать готовила его в десантники… Наши планы вполне можно было реализовать, не на Марс же задумывали слетать! Но мы все откладывали, откладывали и упустили возможность… Может, как раз потому, что мы слишком легко и смешливо относились ко всему в жизни? А когда стало не до смеха, мы оба сломались.

Мишка уже рисует собачку, сидя за кухонным столом, и активно болтает ногами. В прошлом году он отказался от детского пластикового столика, заявив, что стал большим, и пришлось отдать его многодетным соседям снизу. Я не жадный человек, но расставаться со столиком было жаль: он вдруг показался мне корабликом, на котором уплывает частичка Мишкиного детства. И я с трудом удержалась от слез…

«Надеюсь, она оценит», – думаю я о бывшей свекрови.

И вдруг понимаю, что даже не представляю, как она выглядит сейчас. Мы не виделись пять лет, как уточнил Егор, вдруг я не узнаю ее? Некрасиво выйдет… Впрочем, я понимаю: как бы мне ни хотелось этого, вряд ли Василиса постарела на берегу океана. Наверняка вернулась поджарой и загорелой, а мы все в конце апреля смахиваем на бледных поганок…

Приходится писать Егору, хотя я делаю это лишь в крайних случаях: «Есть свежее фото мамы? Пришли!» Он отзывается моментально, но разочаровывает меня: «Нету!» и печальный смайлик. Как же без него!

– Ладно, – бормочу я. – Как-нибудь…

Но он уже перезванивает:

– Ты боишься ее не узнать?

– Хватит копаться в моих мыслях! Это уже невыносимо.

– Расслабься. Я сам заеду за Мишкой.

– Нет! – рявкаю я в трубку. – Без меня этой встречи не будет.

Когда меня охватывает страх за сына, изо всех углов выползают серые тени, шипящие гадюками. Они тянутся к моему мальчику, и во мне просыпается нечто первобытное – хочется схватить палку и мочить гадов одного за другим.

Егор протяжно вздыхает:

– Опять двадцать пять… Мы ведь уже обсуждали это. Ну хорошо, если ты настаиваешь, поехали с нами.

– Это ты с нами, – мстительно напоминаю я, и он вынужден согласиться:

– Ну конечно. Ты же отрезала меня, как заплесневелый ломоть.

Меня разбирает смех:

– А ты заплесневел?

Он хмыкает в ответ:

– Сейчас соскребу с себя зеленоватый налет и приеду к вам.

– Спасибо, – язвительно тяну я. – Это так любезно с твоей стороны!

Отключаю телефон, поворачиваюсь и едва не вскрикиваю, прямо перед собой увидев сына. Мишка держит готовый рисунок, но в рыжеватых глазках его неподдельная печаль. Присев, я сжимаю его плечики:

– Что такое, сынок?

– Ты ненавидишь папу?

Это звучит так серьезно и неожиданно, что меня чуть не передергивает, и я тут же начинаю спорить:

– Ну что ты?! Как я могу его ненавидеть, если он твой папа? Он подарил мне такого чудесного мальчика…

– А почему тогда ты его выгнала?

– Я его не… Знаешь, ты лучше у папы спроси.

– Я спрашивал, – сокрушенно сообщает Мишка. – Он сказал, что понятия не имеет.

– Даже так? Вот какой молодец!

Сын хмурит бровки, силясь понять:

– Значит, папа знает?

– Ну конечно. Он же сам захотел уйти.

– Значит… Это он нас ненавидит?

– Нет! Что ты!

Я прижимаю сына еще крепче, судорожно подыскивая объяснение. Ненавидит – это, конечно, сильно сказано. Просто не любит больше. Хотя это, наверное, еще хуже: жаркая ненависть может оказаться изнанкой любви, случись потрясение, и все вывернется так, как всем лучше. А нелюбовь – холодный монолит. Она цельная, в ней нет теплой сердцевины, в которой может выжить надежда…

– Тебя папа очень любит, – шепчу я в слегка оттопыренное ушко, покрытое светлыми волосками.

Но Мишка улавливает подтекст и, отстранившись, смотрит на меня внимательно:

– А тебя?

– А меня уже нет. Такое часто бывает, малыш… Взрослые люди сначала любят друг друга, потом перестают.

– Почему? – спрашивает он требовательно.

– Не знаю, – признаюсь я. – Так уж устроен человек. Каждый из нас не плохой и не хороший, в нас много разного. Поэтому очень трудно совпасть всеми частичками… Если столкнутся два острых угла, то они никогда не смогут совместиться.

– У вас с папой были углы?

– Если честно, я этого не чувствовала. А он… Наверное.

– Я тоже не чувствую никаких углов.

– Потому что тебя мы оба будем любить всегда. Ты мне веришь?

Не сразу, но все же он кивает и ласково прижимается ко мне. А я в тысячный раз благодарю Бога за то, что подарил мне такого чудесного мальчика. Ради него я справлюсь со всем.

– Мамочка, знаешь, как мы назовем наше кафе? – Сын мечтательно улыбается, и я отвечаю улыбкой, еще не зная, что прозвучит.

Пытаюсь угадать:

– Как? «Лукоморье»?

Он мотает головой:

– Да нет же… «Мышкин»! Помнишь, ты говорила, что назвала нашего котика в честь героя какой-то книги?

– «Идиот». Не ты, конечно! Это роман так называется. Но не называть же книжный магазин «Идиотом»… Слушай, ты – гений!

– Я знаю. – Сын скромно опускает глаза.

– «Мышкин» – то, что нужно.

– Только давай там все будет не в мышках, а в кошках. В котиках. Знаешь, как все удивятся! Давай?

И тут я понимаю, что должна из кожи вон вылезти, но создать этот вкусный памятник своему коту.

Взять быка за рога – наша встреча с Мишкиной бабушкой проходит под этим девизом. А ухватил аллегорическое животное не кто иной, как мой бывший муж, от которого я не ожидала такой прыти. Егор собрал нас в той самой доживающей последние дни пиццерии, на которую мы нацелились, чтобы Василиса все увидела своими глазами. Они до сих пор яркие, как у женщины-робота в какой-нибудь голливудской фантастике среднего пошиба.

Когда она устремляет на меня взгляд, как всегда быстро и уверенно, по-хозяйски войдя в пиццерию, я внутренне сжимаюсь, точно в меня метнули лазерный луч и сейчас в груди образуется дыра, как у героини Голди Хоун в черной комедии «Смерть ей к лицу». А Василиса выдаст голосом Мерил Стрип: «Я тебя насквозь вижу!»

Уже в следующий момент жгучий лазер теплеет, она чуть опускает веки, смягчая пронзительный луч, и улыбается во весь рот. А как же еще после Америки-то?! Густые волосы летят за ней осенним костром… Господи, да она ничуть не постарела! Заговоренная, не иначе…

Раскинув руки, словно мы по-прежнему семья, Василиса быстро направляется к нам через небольшой зал, смело демонстрируя невозможно красивые ноги под короткой светло-коричневой юбкой, и я в замешательстве приподнимаюсь: обняться с ней? Или она хочет потискать внука?

Егор заходит за матерью следом и удивленно приподнимает брови. Похоже, он не ожидал от нее подобной пылкости…

– Ляночка!

Она уже прижимает меня, но очень коротко, почти отталкивает и переключается на Мишку. В момент, когда я оказываюсь в ее объятьях, мне мерещится, будто свекровь злобно скалится, пока никто не видит ее лица.

– Мишуня! Боже, как ты похож на своего папу!

Не заметить этого было невозможно… «Слава богу, не назвала его Майклом», – думаю я, и Егор неожиданно ухмыляется, бросив на меня хитрый взгляд. Ему никогда не надоест угадывать, о чем я думаю?

А мне вот не удается понять, почему его мать ведет себя так, словно мы с ним и не расставались… Что Егор наговорил ей? Как-то же объяснил, почему вернулся в ее квартиру, которую Василиса, кстати, так и не сдала: помню, как ее коробило от одной мысли, что в ее комнате будут спать чужие люди… Она сразу держала в голове вероятность возвращения в Подмосковье? Не была уверена в своем Аркадии? И, как оказалось, не ошиблась… Наверняка у ее бойфренда разбежались глаза от обилия стройных загорелых тел на океанском пляже, и Василиса Михайловна при всей своей моложавости сразу показалась старым чемоданом, который не стоит таскать с собой, даже если ты с ним приехал. Вряд ли он прямо выкинул ее, она все же не из таких женщин, как-то они решили этот вопрос… Но вот она здесь, и этим все сказано.

– Привет. – Егор усаживается рядом со мной. – Вы уже заказали?

Я не понимаю, о чем он спрашивает, но машинально отвечаю верно, хотя осознаю это только потом:

– Нет.

Сияя, будто и впрямь соскучилась по нему, Василиса тискает моего сына, а я вынуждена терпеть это, хотя и не знаю – ради чего? Понятно, что она видит в нем маленького Егора, которого действительно обожала, судя по его рассказам. Как она отреагирует, когда обнаружатся отличия? Какие? Какие… Пока я и сама их не нахожу, но не может же быть сын точной копией отца? Это противоестественно, в конце концов! Даже при поразительной похожести физических тел душа каждого человека индивидуальна, а ведь как раз она и является нашей сутью. Моей душе хочется верить, что в Мишкиной не взрастает склонность к предательству, которая открылась в его отце.

Сын смущается, поглядывает на меня с видом мученика, потом спохватывается, подвигает ей рисунок. Но тут его бабушка вытаскивает из сумки новенький графический планшет и вручает внуку:

– Вот на чем ты теперь будешь рисовать!

Я уже открываю рот, собираясь возразить, что мне нравится, когда Мишка рисует на листочках, но Василиса радостно сообщает:

– И деревья рубить не придется, чтобы изготовить для тебя альбом, дружок.

Перестав дышать, мой малыш смотрит на меня с ужасом – ему и в голову не приходило, что планета Земля может превратиться в пустыню из-за его любви к рисованию. Меня тянет выругаться вслух: с этого дня бабушка будет в глазах моего ребенка доброй волшебницей, спасающей природу. Да еще и подарок сам по себе классный, тут не поспоришь…

– Тогда берем нашу любимую?

– Любимую? – Это слово заставляет меня очнуться.

Егор отрывает взгляд от меню:

– Пиццу.

– А… Ну да. Давай.

– Мам? Ты что будешь?

Но Василиса лишь машет рукой, она занята внуком – включает планшет, показывает, как пользоваться стилусом. Мишка сосредоточенно выводит линии на экране, сопит, хмурит бровки. Мне не видно, что он пытается нарисовать, и это не дает покоя – я вытягиваю шею, пытаясь разглядеть, но взгляд мой так и впивается в загорелую руку Василисы, сжавшую пальчики моего сына. Какого черта?!

– Спокойно, – с присвистом шепчет Егор, едва не касаясь волосами моего лица.

От родного запаха мутится в голове, но я не понимаю, чего мне больше хочется – прижаться к каштановым прядкам или оттолкнуть Егора, чтобы держался от меня подальше. А он продолжает нашептывать, как змей-искуситель:

– Она не обидит Мишку… Соскучилась очень. Весь день сегодня выносила мне мозг: почему я не назначил это свидание на утро.

– Это не свидание, – отвергаю я само слово.

– Ну встречу. Не велика разница.

– Велика.

Егор вздыхает и утыкается в меню:

– Ты что-нибудь хочешь, кроме пиццы?

Я хочу вырвать своего мальчика из цепких когтей этой самки белоголового орлана и увести его в нашу безопасную квартирку, где он сможет рисовать на чем захочет, не следуя моде. Но признаться в этом Егору я не могу, потому что по дороге в пиццерию уже намечтала наше книжное кафе, с Мишкиной подачи ставшее местом поклонения любимому коту. С каждым шагом оно все ярче светилось радостью, как сам Мышкин, когда смотрел на меня, сидя в луче солнца, стекающего из окна, и щуря зеленые глаза. Разве я смогу расстаться с этой веселой фантазией, которая уже ожила?

Я даже нашла в телефоне номер девчонки из нашего детдома, с которой мы ни разу не подрались, поэтому она точно ответит на звонок. Кто-то писал мне, что у Любы своя мастерская игрушек, только не знаю, шьет она их или вяжет? Впрочем, это не имеет значения, лишь бы она смогла соорудить большого кота, похожего на Мышкина, пусть встречает гостей у входа и удивляет тем, что мышей здесь нет и в помине! Зато есть книги, которые обязательно нужно прочитать, чтобы стать частью огромного мира, а не его довеском. Правда, мало кто согласится со мной в этом, даже из живущих по соседству… Кто в наши дни вообще читает книги, особенно бумажные? Мы – вымирающее племя, поклоняющееся Слову, скрывающему в себе множество смыслов, которые так интересно разгадывать. Разве можем мы повести за собой? Ведь для этого придется проникнуть в мир, скрывающийся под обложками, часто совершенно не соответствующими содержанию. Кому захочется так напрягаться?

Но вот дымчатый кот с добрыми изумрудными глазами полюбится всем в любом случае…

Вопрос Егора теряется в колоде мыслей, которые я тасую, надеясь разложить пасьянс, способный дать точный ответ: быть иль не быть? В данном случае – нашему кафе «Мышкин». Для этого только и требуется, чтобы Василиса Михайловна вернулась в свою Флориду, оставив сыну разрешение продать ее квартиру.

Но с чего бы ей делать это?

– Сок? Чай? – уточняет Егор, встретив мой слепой взгляд.

– Да, – отвечаю я невпопад. Потом спохватываюсь: – Чай.

Отчего-то это радует его, улыбка так и играет на губах, которые я не целовала… Сколько? Слишком долго…

– Значит, возьмем большой чайничек.

– Ты поговорил с ней? – спрашиваю едва слышно, но Егор кивает.

Я жду, что он хотя бы намеком сообщит, чем закончился разговор, но его больше волнует сорт чая, который мы собираемся пить. Не выдержав, я пихаю его в бок, а он, дернув носом, бормочет:

– Пока мимо…

Все мои разноцветные карты выскальзывают из рук и рассыпаются по полу. Ничего не будет. На что я вообще рассчитывала? С какой стати Василисе платить за свершение моей мечты, если мы даже не живем больше с ее сыном? Я вообще в своем уме?

И тут Мишка самым нежным голоском, способным растопить сердце Дракулы, произносит:

– Бабушка, как хорошо, что ты вернулась! Знаешь, что я придумал? Мы с тобой купим эту пиццерию и сделаем книжный магазин. Он будет называться «Мышкин»! А еще совсем маленькое кафе.

– О! «Мышкин»? – Егор удивленно приоткрывает рот, и я вспоминаю, что с ним мы еще не поделились этой придумкой.

Мишка торжествующе подтверждает:

– Да! – и поясняет бабушке: – Так звали нашего котика. Он сейчас живет на небе, но ему будет приятно, что на земле у него есть домик. Давай сделаем ему домик?

Хотя я молчу, Василиса смотрит на меня, словно ждет пояснений. Качаю головой:

– Я не подговаривала…

«Ну конечно!» – читаю в глазах свекрови. Но она уже отворачивается к Мишке:

– Это интересная идея, дружок.

Мне не нравится, как она обращается к моему сыну – точно к щенку! Но Мишка этого не замечает, он с головой ушел в фантазию о будущем магазинчике и взахлеб рассказывает нам, переводя блестящие глаза с одного на другого, как здесь будет интересно и вкусно. А еще весело! Его энтузиазм заразителен, я вижу, как Василиса начинает прислушиваться, то и дело задумывается, и сердце мое колотится все сильнее: «А вдруг Мишке удастся?!»

– Книжный магазин плюс кафе? Ну-ка, расскажи поподробней, как ты себе это представляешь?

У них идет разговор на равных, Мишка степенно объясняет свой замысел, и мне кажется – взрослеет на глазах. Ему явно по душе такое отношение, и меня цепляет за горло ревность: вдруг мой малыш привяжется к этой коварной женщине, которая позволяет ему чувствовать себя мужчиной?

Утешает лишь то, как он говорит обо мне:

– Моя мама очень любит читать. Ты знаешь, бабушка, мне кажется, мама прочитала уже все книги в мире!