- -
- 100%
- +
На лицо ее вдруг снизошло отсутствующее выражение. Глаза сделались клейкими, рыбьими, словно полоумная девка заснула – стоя, с широко распахнутыми гляделками. Или внутрь себя самой засмотрелась: что там, на изнанке?
– Бежать… бежать!.. Скоро!.. уже скоро… Ах, Костлявая!.. кыш! Липучка, беги!..
И, разом очнувшись, как ни в чем не бывало:
– Пошли!
Вит побрел за Глазуньей, окончательно уверившись: здесь лучше помалкивать.
Иначе сам умом тронешься.
В мансарде, где раньше обитал неведомый Липучка, оказалось уютно. Дома Вит тоже жил наверху, куда надо было подниматься по узкой скрипучей лестнице. Комнатка – с гулькин нос. Мутное, засиженное мухами окошко. Зато кровать – барская. Полосатый тюфяк, одеяло теплое. А в углу – сундук-великан, окован железными полосами. Большой висячий замок остужал любопытство, напомнив Виту морду Хорта, когда пес злился.
Как-то там Хорт с Жучкой без него?
Глазунья тем временем плюхнулась толстым задом на кровать. Дважды подпрыгнула, точно дитя малое! При этом подол ее платья стыдно задрался, и Вит поспешил отвернуться.
Ох, девка – хоть бы хны ей!
– Тебя Витольдом звать, – сообщила Глазунья, подмигивая. – Я видела.
– Сама ты Витольд… – насупился мальчишка. – Видела она! Вит я, поняла?
Девка невпопад расхохоталась, сверкая белыми зубами:
– А я – Матильда. Или Глазунья. Я на Глазунью не обижаюсь. Есть хочешь?
– Хочу, – честно признался Вит. – Я всегда есть хочу. Вот, в котомке осталось…
– Да у тебя там небось на один зубок! Пошли лучше к Косому Фрайду. Я ему велю, он тебя накормит.
XXI
– …опять?!
Лицо игрока в лиловом тапперте, без того узкое и костистое, вытянулось еще больше, сразу напомнив Виту вяленый рыбец.
– Опять «герцог»? Жука вкручиваешь, Гейнц! Небось притер костяк-то?!
– Крошек тебе в душу, – довольно ухмылялся в ответ Гейнц, надевая отыгранные панталоны с роскошным гульфиком до колена. – Слыхал, как костяк стучал? Слыхал! Иначе сразу б шального поднял. Когда кости притерты, они молчат. Это даже такой каплун, как ты, сечь должен!
– Ах ты, жучина! Это я каплун?..
Вит блаженно развалился на лавке. Откинувшись спиной на стол, он искоса наблюдал за спорщиками. В животе сыто урчало. Давненько так не наедался! Бобы со свининой, поданные в харчевне Косого Фрайда, оказались выше всяких похвал: вкусно, сытно, а главное – задарма! Верней верного: Матильда здесь в заправилах. Сама девка куда-то сгинула вместе со лбами, внезапно охладев к судьбе «подкидыша». Мельком наказала: никуда не уходи. Тоже, нашла дурака: уходить! Сидишь, на солнышке греешься… Ни одна зараза не придет: чего, мол, бездельничаешь?! Хорошо быть разбойником.
– …давай селюка зашьем! Эй, тощий, тебя как звать?
Мальчишка очнулся. Встряхнул головой, гоня прочь сонную одурь.
– Вит…
– Охвостье есть?
– Чево-о-о?
– Ну, гремуха… кличка, значит.
– Нету, – сурово отрезал Вит.
Клички у него были. Только кто ж сам себя байстрюком или бараньим бароном обзовет?
– Ну и лады, – неожиданно легко согласился рыжий Гейнц, играясь гульфиком. – За игрой зырил?
– Ага… – Вит чуял скрытый подвох, но врать не хотелось.
– Тогда шницай по-красному! Вот Ульрих трюхает, будто я жука вкручиваю! Ладно, у нас свой мастырь, а ты с краю. Как скажешь, так и забьем! Покатило, Ульрих?
– Покатило! Шницай, селюк: жук или честняк?!
От оказанного ему «высокого доверия» Вит совсем растерялся.
– Да я ж… я ж игры вашей не знаю!
Гейнц искренне удивился, делая глаза по гульдену каждый. Круглое, простодушное лицо рыжего оживилось. Мало стол не засыпал бесчисленными веснушками.
– Какого там знать! Мажешь костяк, трясешь, ставишь! Чей верх, тот и бацарь!
– А пара смешку бьет, – не замедлил принять участие похожий на жердь Ульрих. – Зырь, чудило…
Через пять минут Вит уже знал, чем отличается «герцог» от «декана», а тот, в свою очередь, от «жестянщика» с «шутом», что такое «смешка», она же «капитул», как «притирают костяк» в деревянном стаканчике, как бросают «стопарем» или «с заверткой», а новые премудрости продолжали сыпаться градом.
– …вот теперь и шницай: притирал Гейнц? Ну?!
– Да не знаю я! – Вит готов был сквозь землю провалиться. – Стучало вроде. Выходит, костяк тово… не притерт…
– Ага! – возрадовался рыжий Гейнц.
Ульрих вьюном подскочил на лавке, сразу став похож на злющего ерша.
– Не впарился он! Ты, селюк, сам играни. Тогда впаришь. Вот, зырь: я, значит, мажу костяк. Вот, трясу. Стучат?
– Стучат…
– Хлоп! – Ульрих ловко опрокинул стаканчик «стопарем». – Две «четверки». «Бурграф», значит. Теперь ты.
– Не-е-е! – уперся Вит, разом вспомнив наставления дядьки Штефана и Глазуньи. – С вами сядешь – без штанов встанешь!
Гейнц фыркнул с презрением:
– Нужны нам твои лохмотья! Мы ж так, ради смеху. Или у вас в селе вообще ни во что не играют?
– Играют! – обиделся мальчишка за родные Запруды. – В «Лиходея – хвать!», в «Жмура», в догонялки…
Оба игрока едва не свалились с лавок от хохота.
– Ну, селюк! Ну, умора! Ему скоро железяку в грамотке пропишут, а он – в догонялки!.. Давай, мажь костяк!
В ответ Вит лишь упрямо замотал головой.
– Ну лады… А в «хвата» игранешь?
– Это как?
– Проще пареной репы. Репу парил?
– Мамка парила…
– «Хват» проще. Честняк верный. Гляди!
Игра и вправду оказалась детской. Один из игроков кладет на ладонь монетку, а другой должен успеть схватить ее, пока первый не сжал пальцы в кулак. Успел – монетка твоя. Не успел – отдавай такую же. Сбил наземь, но поймать опоздал – ничья. Деньги, выданные на дорогу расщедрившимся мельником, были у Вита с собой: оставлять в мансарде поостерегся. Сыграть в «хвата»? Ни Гейнц, ни Ульрих не выглядели шибко проворными. Это тебе не кости – тут особо не обдуришь, не «притрешь».
Вит бесшабашно ударил шапкой о колено. Чувствуя себя лихим человеком и прожигателем жизни, выложил на стол два медяка.
– Давай!
– Ох и бацарь! – хлопнул его по плечу Гейнц. – Ну, селюк, хватай!
И выставил перед Витом ладонь, на которой уже тускло блестел, подмигивая, новенький патар.
Виту было невдомек, что за дойт (а именно столько составляла пара Штефановых медяшек) положено давать три патара. Он смотрел только на вожделенную монету. Даже ладони Гейнца толком не видел. Чего там видеть? Потянулся и взял. Повертел добычу в пальцах. Хорошая игра. И парни хорошие. Небось поддались селюку.
– Еще сыграем?
Гейнц пялился на пустую ладонь, как опытный хиромант на руку богатея-заказчика. Словно надеялся: патар затерялся между линий жизни. Сейчас отыщется. Вит тем временем присоединил честно выигранную монету к своим медякам.
– Ну?
– Играем!
На этот раз Гейнц успел сжать пальцы. И остался с кулаком, а Вит – с монеткой. Растяпа ты, конопатый. Наверное, и в кости жука не вкручивал: где тебе вкручивать, тут даже слепой все заметит!
– Гони деньгу, – вдруг нахмурился Гейнц, вертя кулаком.
Встал. Расправил плечи.
– Это почему?
– По колчану. Зырь!
Он победно разжал кулак, но на ладони, как и следовало ожидать, ничего не оказалось.
Вит с ехидством прищурил левый глаз. Щелкнув пальцами, подкинул вверх патар:
– Сам зырь, косоглазина! А это что?
Рядом зашелся хохотом Ульрих.
– Заткнись! Вит, давай еще!..
XXII
После девятого проигрыша Гейнц был готов молиться на селюка.
– Ну ты бацарь! Как чихом сдуло!
– Огарок! – не упустил случая поддеть приятеля Ульрих. – Тебя самого чихом сдувает. Селюк, покатили со мной?
– Покатили!
Восхищенные взгляды рыжего Гейнца, ничуть не расстроившегося от чужой удачи, дружелюбно-уважительный тон Ульриха льстили Виту пуще зрелища выигранных денег. Городские парни в щегольских нарядах считают его своим! Мальчишка был на седьмом небе от счастья! Можно ли отказать такому другу, как Ульрих?! Да и сама игра порядком раззадорила: Вит впервые играл «на интерес». В крови плясали веселые чертенята, хором выкрикивая: «Барыш! барыш!..»
Однако Ульрих оказался непрост. В последний миг резко отдернул руку – вправо и вниз, – зажав монетку в кулаке.
– Еще! – азартно потребовал мальчишка. На этот раз он был начеку. Ф-фу, успел…
– Ойфово! А ты парень не промах! Катим?
– Катим! – новое словечко вкусно пузырилось на губах.
Кучка медяков росла. Иногда Вит проигрывал, но быстро успевал раскусить очередной трюк Ульриха, возвращая утрату с лихвой.
– Теперь ты конай, – предложил наконец Ульрих, тоже войдя в азарт. – Держи, значит. А я бацать стану.
Это оказалось даже проще, чем выхватывать монету. Сжимай пальцы, и всех делов. А с третьего-четвертого раза Вит слегка подшутил: подбросил монетку вверх и, когда рука Ульриха впустую мазнула по его ладони, снова поймал денежку.
– Слушай, как ты это делаешь? – от удивления Ульрих заговорил простым языком.
– Делаю, – пожал плечами Вит. – Я мальков в Вешенке запросто ловил. Руками.
– Небось пылишь, что раньше в «хвата» не играл!
– Не играл я. Только с вами…
– А давай…
– Тихо! – змеей зашипел вдруг Гейнц. – Наши с обмолота тянутся. Сейчас мы их…
Рыжий заторопился, покраснел от предвкушенья.
– Вит, они ж про тебя еще не знают! Так: мы с Ульрихом – на раскруте, а ты под мышками чесать будешь. Звон – по-братски: полна-пол. Катим?
Вит поскреб затылок. Никого он чесать под мышками не собирался: выдумают тоже, стыд один! Может, лучше самому на раскруте? Крути себе… Опять же: какой-такой «звон»? И как это по-братски, если половина – ему?! По-братски – значит, всем поровну, на троих.
Хоть про обмолот понятно. Осень: самая пора…
Тем временем в калитку лезла пестрая ватага: парни, дядьки, стайка шумных девиц. Странно: молотильных цепов или мешков с зерном у них не наблюдалось. Может, на току оставили? Однако не похоже, чтобы ватага возвращалась после трудового дня. И одеты не для обмолота.
Уж Вит-то хорошо знал, какими мужики в Запрудах с тока возвращаются!
– Почем рвацун? – лениво поинтересовался Гейнц у направившегося к столу парняги: высокого, кучерявого, лет двадцати.
– Это Дублон, – зашептал Ульрих на ухо Виту. – Ойфово в «хвата» чешет! Зырь в оба: он вправо срезает, когда конает… Я тоже так делал, помнишь? Сейчас Гейнц его раскрутит: Дублон же нас за флохов[18] держит, а тебя так вообще – в полное бельмо. Мелькай, бацарь!
И Ульрих затрясся от беззвучного смеха.
– Чужой рвацун кошели жжет, – врастяжечку бросил Дублон, подойдя. – А вы тут, гляжу, жаб задницами давите. Усечет Малый Втык, зажируете…
Гейнц цыкнул слюной сквозь зубы:
– Мы в ночное ходили. Отвал у нас до завтра. Так, в «хвата» по крошкам бацаем.
– В «хвата-а-а»…
Дублон презрительно сощурился. Оправил складки темно-синего, спадающего до земли плаща. Камзол соперничал длиной с плащом: панталоны из-под него едва виднелись. На тупоносых башмаках красовались пряжки дутого золота: два солнца. Он и впрямь был красавцем, этот Дублон со Дна. Буйная смоль кудрей, брови вразлет, гордый подбородок. Высокомерный прищур карих глаз. Когда б не секира за поясом, сошел бы за дворянина. А так… Будь ты богатей из богатеев, красавец из красавцев, щеголь из щеголей – а оружье позорное носи. Иначе плети и штраф: ни на плащ дорогой не посмотрят, ни на камзол модный, ни на осанку горделивую. Выпорют, как миленького. И кошель облегчат изрядно.
Знай свое место.
«И вот этот-то красавец станет с нами играть?! – засомневался Вит. – Да он в рожу мне плюнуть побрезгует!»
– В «хвата-а-а»… – повторил Дублон, получая удовольствие от звуков собственного голоса. – Тебе, колчерукому, только за гульфик себя хватать. И то промахнешься! Вон, с селюком бацай…
– А ты покажь селюку, как бацарей обламывают, – подал голос Ульрих. – Он в дело хочет. Обкатай.
– Обкатать? – нехорошо ухмыльнулся Дублон. – Моя обкатка звона стоит. Зазвоните – обкатаю.
– А он сам за себя зазвонит. Почем у тебя кон на обкатку, Дублон?
– Полфлорина. За науку платить надо. Ну что, селюк, зазвонишь?
Теперь Дублон обращался непосредственно к Виту, но глядел мимо и поверх головы мальчишки. Ульрих исподтишка толкнул Вита локтем: давай, мол. И два пальца врастопырку показал. Дескать, выигрыша набралось на флорин. Два, значит, кона.
– Зазвоню, – подбоченился Вит, стараясь подражать Гейнцу.
Аж самому понравилось: до чего похоже вышло!
– На первый раз, если кон снимешь – с меня вдвое, – проявил щедрость Дублон, коротко зыркнув на стол и оценив кучку монет не хуже Ульриха. – Я сегодня добрый. Покатили, селюк!
XXIII
– …Слышь, Бацарь, а ну еще раз «резку» покажи!
– Отвянь, Крысак! Дай парню горло промочить. У него скоро рука отвалится: всем показывать. Или звони!
– Ага, разогнался! Звони ему… и так уже в кошеле шишом покати!
– Тогда отвянь. А ты, друг, пей. Заработал. У вас в селе небось…
– Хватит.
Развеселая компания, собравшаяся за столом, мигом скисла. Перед Витом стояла Глазунья. Откуда появилась толстая деваха, Вит не разглядел. В голове шумело от выпитого: здесь, на Дне, он впервые попробовал вино. В отличие от пива понравилось. Мальчишка наверняка бы с непривычки и на радостях надрался до беспамятства – но Глазунья объявилась вовремя. Разумеется, Виту хотелось остаться: поболтать с новыми друзьями, допить из кружки. Намереваясь заявить об этом дурехе, он с вызовом глянул на Матильду…
Послушно встал.
И поплелся за полоумной в сторону мансарды.
Даже попрощаться забыл. Но никто не обиделся. Обитатели Дна прекрасно знали, что это такое: когда Глазунья всерьез зовет. Тут имя свое забудешь, не то что попрощаться…
Немой Юлих с Добряком Магнусом, тенями следовавшие за Матильдой, остались во дворе. Послали кого-то из шантрапы к Косому Фрайду за выпивкой. Сели: один на колоду для рубки дров, другой – на пустой бочонок. Вечерело. Небо обсыпало яркими звездами, по двору заполошно метались масляные блики от костра, распаленного подонками. Ульрих загорланил песню.
Пламя костра заслонила щуплая фигура.
– Ты где пропадал?! – Магнус напустился на вернувшегося Крючка с показной суровостью. – Глазунья сегодня знаешь, сколько всякого наболтала? Уши завяли. Да и ноги сбили, за ней поспевая. Вот узнают Втыки…
Крючок молча присел рядом на корточки. Так же молча ухватил бутыль, отхлебнул из горлышка. Плевать он хотел на болтовню Магнуса. Раз отлучался, значит, надо было. Не Добряку Магнусу учить Беньямина Хукса. Однако, вернув бутыль громилам, все же счел нужным удостоить ответом:
– В ратуше был. Со знакомым писцом калякал. И еще кое с кем. Стражник один… сопляк. Пить совсем не умеет.
Крючок презрительно скривился.
– Знаете, что за щенка Глазунья подобрала?
– Ну? – буркнул Юлих. Никого это не удивило. Не был он безъязыким. Просто говорить не любил.
Бывает. Иному бы пустослову у него поучиться…
– Не нукай, не запряг. На днях мытаря, который к западу от Окружной чинш собирает, мертвого привезли. Поначалу думали: бык забодал. Только сыскал я мытарева племяша… Он спьяну разболтался: не бык! Пастушонок, зараза, рогом бычьим мытаря в печенки саданул. Круг на пузе даю, наш это пастушонок! И от стражников удрал… У Глазуньи чутье: кого искать, куда вести. Тот еще пацан, ушлый, даром что селюк.
– Ушлый?! – взорвался Магнус. – Пока ты по ратушам шлялся да по кабакам племяшей спаивал, он тут пол-Дна в «хвата» и в «три чашки» вычесал! Дублона на одиннадцать флоринов раздел! Ежели по селам все такие, так хорошо, что я в городе живу…
Поодаль согласно вздохнул красавец Дублон: подслушивал.
– …говорила: не играй с ними! – строго заявила Матильда, усаживаясь на Витову кровать.
Самому Виту ничего не осталось, кроме как присесть на краешек сундука. Его слегка качнуло: пришлось ухватиться рукой за стену.
– Я ж… выиграл я ж! – широко улыбнулся мальчишка. Ему было хорошо. – У всех выиграл. И не в кости… в «хвата» бацал. Они хорошие! – поспешил он на всякий случай заступиться за новых друзей. – Я их всех под мышками вычесал, а они р-ра… ррадовались! Вином позволили угостить…
– Эх ты, «чесальщик»! – В тоне Матильды пробились странные, едва ли не материнские нотки. – Ладно уж, все равно это ненадолго…
Девица вдруг уставилась в стену: словно трещинки считала.
– Ненадолго… шапку носить научишься… четырехзубую!.. всему тебя научат… научат… и забудешь ты… душа… души не вернуть!..
Вит глядел на белую Матильду, слушал ее бессвязное бормотанье и стремительно трезвел. В затылке нарастала жаркая тяжесть.
– Ты чего? чего ты?! Очнись… – Он хотел тронуть полоумную за плечо, но не решился.
А через миг перед ним уже сидела прежняя Глазунья.
– Рот закрой, – без переходу заявила девка. – Муха влетит. Что, боишься меня? Правильно делаешь. Думаешь небось: откуда и взялась на мою голову? Верно?
– Ага, – кивнул Вит и сразу об этом пожалел. Того и гляди отвалится, голова-то.
Лучше смирно сидеть.
– Мне б самой знать: откуда взялась да зачем? – Матильда задумчиво кусала губы. – Одного мы с тобой поля ягоды, Витольд. Пускай с разных кустов. Одного поля, в одно лукошко попали. Да вот беда: мне про себя не увидать. Не дано. Тебя – вижу. Смутно. Есть у нас впереди… ладно, что зря языком трепать. Туман там пока: густой. А кто я есть, тебе все равно расскажут, только наврут с три короба. Лучше я сама…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
«…разрешены все жанры, кроме скучных» (фр.).
2
Учителя рыцарского этикета.
3
Противиться Богу не волен никто, кроме самого Бога! (лат.)
4
Блаженны те, чьи грехи сокрыты! (лат.)
5
Душа моя восхвалит Тебя, и Твои указания мне помогут! (лат.)
6
К вящей славе Божьей! (лат.)
7
Почетный представитель ремесленного цеха, имеющий право представлять цех в суде или иных инстанциях.
8
На Тебя, Господи, уповал (лат.). (Молитва, чаще исполнявшаяся под колокола).
9
Лицо, готовящееся к пострижению в монахи и живущее в монастыре.
10
Дома терпимости.
11
Имеются в виду монахи-доминиканцы, в чьем ведении была инквизиция. Сами монахи слово «Dominicanus» предпочитали читать, как «Domini canus», то есть «Псы Господни».
12
Настал последний день! (лат.)
13
Верую! (лат.)
14
Горячий напиток из молока, смешанного с пивом или вином.
15
Январь считался католиками «Месяцем Марии» в честь Богородицы.
16
Брат (лат.).
17
Война хуксов («крючков») и кабельяусов («трески») – конфликт двух группировок нидерландского дворянства.
18
Блоха (нем. Floh).