Тайны Среди Сосен

Среди Сосен

Пролог

Лиза родилась под знаком тревожного осеннего равноденствия, в городской квартире, пахнущей лавандовым освежителем и невысказанными претензиями. Ее мир с самого начала был выстроен по линейке: вакцинация по графику, развивающие круги по расписанию, правильное питание по методичке. Родители, Ольга и Сергей, были не тиранами, а архитекторами. Они проектировали идеальную жизнь, и Лиза была их главным, но почему-то вечно кривящимся чертежом, проектом.

Ее детство прошло в борьбе с лишними килограммами, которые, казалось, были единственной формой протеста, доступной ее телу. В то время как подруги щебетали о первых поцелуях, Лиза слушала монологи матери о калорийности творога. Ольга видела в дочери свое несовершенное отражение и пыталась его отполировать диетами, абонементами в спортзал и бесконечными комментариями: «Отвернись от булочной, Лизонька, а то поправишься», «Сидит же на тебе платье, как на корове седло». Любовь была условной, ее нужно было заслужить правильным выбором на тарелке и размером бикини.

Отец, Сергей, существовал в параллельной реальности, где главными были отчеты и курс доллара. Его участие сводилось к финансированию материнских проектов по «улучшению» дочери и редким, неловким фразам: «Держись, солнышко», – которую он говорил, глядя мимо нее в телефон.

Ее спасали два мира. Первый – бабушка Данаида, жившая в далеком Сосновске. Летние каникулы там были похожи на побег из тюрьмы строгого режима. В доме пахло настоящими пирогами, а не паровыми котлетами, а бабушка смотрела на нее не оценивающе, а восхищенно: «Внученька, какая же ты у меня пышка сочная! Нарисую-ка я тебя сегодня богиней плодородия!». Данаида была художницей, перфекционисткой до мозга костей, но ее порядок был не для показухи, а для души. Она учила Лизу видеть красоту в трещинах на асфальте и в отражении в луже. Именно она подарила Лизе первый альбом и краски, сказав: «Если мир пытается втиснуть тебя в рамки, нарисуй свой собственный, широкий, как твоя улыбка».

Второй мир – внутренний, нарисованный. Лиза уходила в него с головой. В ее блокнотах жили эльфы с пухлыми щеками и амазонки с мощными бедрами. Она была королевой этого нарисованного царства, где ее полнота была признаком царственной мощи, а не недостатком. Она рисовала и пела. Тихо, под шум воды в душе, заглушавший строгие голоса снаружи. Голос у нее был и правда хороший, глубокий, бархатный, но без школы он так и оставался диким, непокорным, как и она сама.

Школа стала полем битвы, где ее мягкость и любовь к фантазиям делали ее мишенью для насмешек. Ее дразнили «Пухляшкой» и «Сказочницей». Она научилась смеяться первой, опережая боль, прятать слезы за шаркающей походкой и громким, наигранно-беззаботным хохотом. Она отчаянно хотела нравиться, быть своей в компании худых, уверенных в себе девушек, и эта жажда внимания часто заводила ее в сомнительные истории, за которые потом приходилось краснеть перед родителями.

После школы был университет. По настоянию родителей – «что-то экономическое, надежное». Пары были пыткой. Цифры не хотели складываться в картину мира, они были такими же бездушными и строгими, как родительские принципы. Ее спасали скетчи на полях конспектов и участие в студенческом капустнике, где она впервые спела со сцены не в душе. Аплодисменты оглушили ее. В них был наркотик, которого ей так не хватало – признание, видимость, ощущение, что она существует не как чья-то ошибка, а как самодостаточное явление.

Именно там, на репетициях, она и встретила Его. Старшекурсника из «интересной» компании. Он казался воплощением свободы: пахнул сигаретами и дерзостью, смеялся над лекторами и говорил, что ее рисунки – это «дико аутентично». Он был темным зеркалом ее фантазий. Лиза, изголодавшаяся по простому человеческому, влюбилась с обреченностью мотылька. Ей казалось, что он видит ее настоящую, ту, что под слоем комплексов и родительских упреков.

Он видел в ней удобную зрительницу, доверчивую и благодарную. Их «роман» длился ровно три недели, пока Лиза не застала его в кофейне с той самой худой и уверенной сокурсницей, над которой они вместе смеялись. Его оправдание было простым и убийственным: «Лиза, ну ты же не всерьез? С тобой весело, но это просто прикол. Расслабься».

Это стало последней каплей. Всю боль, все унижение, всю накопленную за двадцать лет ярость она принесла домой. И на этот раз не замолчала.

Глава 1

– Двадцать лет! Двадцать лет я пытаюсь соответствовать вашим идеалам! Худеть, хорошо учиться, быть удобной! – Голос Лизы сорвался на визг, но она не могла остановиться. Воздух в гостиной был густым и тяжелым, как сироп. – А знаете, что мне сказал этот придурок? Что я – просто прикол! Веселая толстуха для развлечения! И знаете что? Он прав! Потому что вы меня так и воспитали – считать, что я должна заслуживать любовь улыбкой и послушанием, как собачка!

Ольга стояла у камина, бледная, с идеально поджатыми губами. Ее молчание было обиднее крика.

– Лиза, успокойся, – устало произнес Сергей, не отрываясь от экрана ноутбука. – И прекрати истерику. Все через это проходят.

– Через что? Через осознание, что твои же родители внушили тебе, что ты – брак? – Она схватила со стола хрустальную яблоко – премию отца с прошлой работы – и швырнула его на пол. Осколки с тихим, злым звоном разлетелись по паркету. – Я ненавижу эту жизнь! Ненавижу вашу чистую, вылизанную, бездушную квартиру! Ненавижу диеты! Ненавижу себя в этом мире!

– Вот и займись собой наконец! – взорвалась Ольга. – Вместо того чтобы рисовать своих уродцев и выть по каждому мальчишке! Посмотри на себя!

Лиза посмотрела. Она увидела в зеркале напротив заплаканное, опухшее лицо, растрепанные волосы, фигуру, не вписывающуюся в узкие рамки дизайнерского интерьера. И это отражение вдруг стало ей нестерпимо чужим.

– Я уезжаю, – тихо сказала она. Голос вдруг стал твердым и пустым.

– Куда? – фыркнула Ольга. – К этой своей богемной бабке? В свой злачный Сосновск? Прекрасно. Поживешь в нормальной обстановке, без моего присмотра. Посмотрим, как тебе понравится настоящая жизнь.

Сергей наконец поднял на нее глаза. В них не было ни злости, ни огорчения. Лишь досада от сорванного рабочего графика.

– Билет купишь? Деньги есть?

– Как-нибудь, – бросила она через плечо, уже запихивая в старый рюкзак альбомы, краски и немного вещей.

Дорога на автовокзал, шестичасовое путешествие на раздолбанном автобусе – все слилось в туманную полосу унижения и гнева. Она смотрела в заляпанное грязью стекло на унылые, голые поля и чувствовала, как внутри все застывает. Ей было двадцать, а казалось, что жизнь уже кончилась, так и не успев начаться.

Сосновск встретил ее точно так, как она помнила: низкое серое небо, давящее на крыши пятиэтажек-коробок, кривые скворечники балконов, запах угольной пыли и свежего хлеба из мини-пекарни. Автобус вывернул на центральную улицу, и Лиза увидела то, чего не замечала в детстве: убогий шик вывесок, облупленные фасады, стайки бабулек на лавочках, провожавших автобус одинаковыми, словно высушенными, лицами. Но в этой убогости была какая-то душа, недоступная ее стерильному родному городу. Здесь жизнь текла медленнее, и, возможно, здесь ее собственные недостатки не казались бы таким уж криминалом.

Дом бабушки Данаиды стоял на окраине, в самом конце улицы Мира. Девятиэтажка из силикатного кирпича, когда-то белого, а ныне грязно-серого. Лиза, волоча за собой рюкзак, поднялась на третий этаж. Дверь была та же – облупленный дерматин, почтовый ящик с заевшим замком.

Она глубоко вздохнула и нажала на звонок.

Дверь открылась почти мгновенно, будто за ней кто-то поджидал. На пороге стояла бабушка Данаида. Такая же, как на фотографиях: седые волосы, уложенные в элегантную бабетту, пронзительные голубые глаза, стройная, почти худощавая фигура в простом, но изысканном синем платье.

– Внученька! – голос прозвучал нужными нотами – радостно, тепло. Но что-то было не так. Слишком громко. Слишком резко. Как будто кто-то включил запись на максимальную громкость. – Наконец-то! Я уже заждалась!

Она потянулась обнять Лизу, и та почувствовала знакомый запах духов – «Красная Москва». Но под ним витал другой, чужой запах – сладковатый, тяжелый, похожий на запах гари и старого вина.

– Заходи, заходи, красавица моя! Ох, и намучилась ты в дороге, я вижу!

Лиза позволила втянуть себя в квартиру. И вот тут диссонанс ударил ее по голове.

Она помнила бабушкин дом как музей. Идеальный порядок, каждая вещь на своем месте, вытертый до блеска паркет, книги, расставленные по алфавиту и росту. Бабушка терпеть не могла беспорядка.

Сейчас квартира была… чистой. Но в этой чистоте сквозила какая-то неряшливая поспешность. Ковер перед диваном лежал чуть криво. Занавески на окнах были разной длины. На полке с книгами между томами Достоевского и Булгакова был засунут глянцевый журнал про кроссворды. А в воздухе, под слоем освежителя с ароматом хвои, упрямо витал тот самый странный запах – пепла, дешевого портвейна и чего-то еще, химического, незнакомого.

– Иди, я тебе чайку налью, с дороги-то! – бабушка засуетилась, направляясь на кухню. Ее движения были порывистыми, угловатыми. Настоящая Данаида двигалась с плавной, почти кошачьей грацией. – Пирожков только не обещаю, я, знаешь, не очень готовлю сейчас. Суставы болят. Но варенье свое, вишневое, есть!

Лиза молча последовала за ней на кухню. Ее взгляд упал на мусорное ведро. Из-под крышки торчала смятая пачка от сигарет «Беломорканал». Бабушка курила? Никогда. Она ненавидела запах табака.

– Бабуль, ты что, куришь? – не удержалась Лиза.

Данаида замерла у плиты, на мгновение ее спина напряглась. Затем она обернулась с широкой, слишком безупречной улыбкой.

– Ой, внучка, это не мои! Это соседка, Анфиса Петровна, заходила, мы в дурачка резались. Она у нас курит, как паровоз. Все проветривала, видно, не до конца.

Ложь была настолько грубой и немотивированной, что Лиза лишь кивнула, делая вид, что поверила. Ей было не до того. Усталость накатывала тяжелой волной.

Они пили чай с удивительно вкусным вареньем. Бабушка говорила без умолку, расспрашивала, шутила. Но ее шутки были какими-то плоскими, банальными, а смех – громким и немножко истеричным. Настоящая Данаида говорила мало, но метко, а смеялась тихо, загадочно, прикрывая рот ладонью.

– Ладно, солнышко, тебе отдыхать надо, – наконец решила бабушка, забирая у Лизы пустую чашку. – Иди, располагайся в своей комнате. Все как было.

Комната Лизы действительно не изменилась. Тот же узкий диван, комод, стол у окна. Все было чисто прибрано, но на столе лежала незнакомая зажигалка в виде голой женщины, а под кроватью Лиза краем глаза заметила пустую бутылку из-под пива. Она снова списала это на «гостей». Усталость затуманивала сознание. Она не стала распаковывать вещи, просто скинула джинсы и рубашку и повалилась на диван. Пахло пылью и одиночеством. Последнее, о чем она подумала перед тем, как провалиться в сон, было: «Странная какая-то бабушка стала. Постарела, наверное».

Ей приснился кошмар.

Она стояла в той же комнате, но стены пульсировали, дышали, как живые. Дверь в коридор была закрыта, но из-под нее сочился густой, алый свет и доносились приглушенные голоса, смех, звон стекла. Ей стало страшно. Она подошла к двери и прильнула глазком к замочной скважине.

В гостиной, в багровом свете, сидели за столом странные фигуры. Это были пожилые люди, но их лица были расплывчатыми, нерезкими. Они играли в карты, и на кон были положены не фишки, а какие-то мелкие, блестящие предметы, похожие на зубы или когти. А в центре, в кресле, восседала ее бабушка. Но это была не Данаида. Ее черты были искажены, глаза сияли тусклым, зеленоватым светом. Она что-то говорила голосом, который был похож на бабушкин, но в нем скрежетал металл и шипел песок. Она подняла руку, и Лиза увидела, что кожа на ней на мгновение пошла пузырями и стала серой, чешуйчатой.

– Она не та, за кого себя выдает, – прошептал у нее за спиной низкий, грудной голос.

Лиза резко обернулась. В углу комнаты, залитый тенями, стоял высокий силуэт в развевающемся плаще цвета запекшейся крови. Его лицо было скрыто во мраке, но в нем горел один-единственный, огромный, пронзительно-желтый глаз. Он смотрел на нее без угрозы, с бесконечной, древней печалью.

Лиза закричала. И от собственного крика проснулась.

Сердце колотилось, как птица в клетке. В комнате был утренний, бледный свет. Из-за стены доносился мирный храп бабушки. Все было на своих местах. Никакого красного света, никакого одноглазого чудища.

– Боже, что за чушь, – прошептала она, с трудом отдышавшись. – Нервы. Просто нервы и усталость.

Она встала, решительно тряхнув головой. Нужно было привести себя в порядок и идти завтракать. Надо забыть этот дурацкий сон. Это просто больная фантазия, которую ей всегда ставили в упрек. Больная фантазия и больше ничего.

Ну и ладно.

Глава 2

Лиза проснулась от резкого, пронзительного чувства, что за ней наблюдают. В комнате было пусто, лишь пыльные лучи утреннего солнца пробивались сквозь щель в шторах. Сердце все еще бешено колотилось, отголоски кошмара – тот самый желтый глаз и искаженное лицо бабушки – плясали перед мысленным взором. Она глубоко вдохнула, стараясь успокоиться.

«Просто нервы, – твердо сказала она себе вслух, чтобы заглушить внутреннюю тревогу. – Съездила к бабушке, поругалась с родителями… Естественно, мозг рисует всякую чушь».

Она выбралась из постели и на цыпочках вышла в коридор. В квартире царила мертвая тишина, нарушаемая лишь мощным, ритмичным храпом, доносящимся из-за двери бабушкиной спальни. Храп был каким-то уж слишком громким, почти звериным. Лиза помнила, что настоящая Данаида спала очень тихо, «как птичка», как сама она говорила.

На кухне царил тот же странный полупорядок. В раковине лежала одна-единственная грязная кружка, на столе стояла пустая банка от варенья, а рядом валялась зажигалка в виде голой женщины. Лиза с отвращением отшвырнула ее в сторону. Она быстро нашла чай, заварила его и, взяв свой блокнот с эскизами, устроилась у окна. Рисование всегда было ее терапией. Карандаш скользил по бумаге, выводя изгибы лиц, фантазийные пейзажи. Но сегодня из-под ее руки невольно выходил один и тот же образ – большой, печальный, единственный глаз.

Чтобы прогнать навязчивые мысли, она решила действовать. Вспомнила о художественной студии, куда бабушка водила ее в детстве. «Солнечный зайчик» – он должен был быть где-то тут, в соседнем дворе. Это был идеальный способ вернуться в приятное прошлое и отвлечься от тревожного настоящего.

Приняв душ и наскоро перекусив бутербродом с тем самым вкусным вареньем, она вышла из дома. У подъезда на лавочке сидели три бабушки и с неподдельным интересом проводили ее взглядом.

– Это к Данаиде Ивановне внучка приехала? – прошипела одна другой, но так, что Лиза прекрасно расслышала.

– Та самая, – кивнула вторая, с любопытством разглядывая Лизу с ног до головы. – Красивая девочка. В мать. Только вот Данаида-то наша нынче какая-то… не в себе. То гуляет до утра, то по три дня из дома не выходит.

Лиза сделала вид, что не слышит, и ускорила шаг. Слова соседок лишь усилили неприятное ощущение в груди.

«Солнечный зайчик» нашелся легко. Та же вывеска, те же пахнущие краской и олифой стены. Она зашла внутрь, и ее обдало волной теплых воспоминаний. В большом зале с высокими окнами царил творческий хаос: на мольбертах красовались работы, на столах были разбросаны кисти, тюбики с краской, палитры.

И тут она увидела ее.

Девушка стояла у самого дальнего окна, спиной к входу. Она была худая, почти хрупкая, в мешковатых штанах, испачканных краской, и черном лоснящемся топе. В ее позе была какая-то нервная, сконцентрированная энергия. Она яростно работала над огромным холстом, на котором бушевала буря из мазков – кроваво-красных, угольно-черных и пронзительно-белых. Это была не абстракция, это было чистое безумие, гениальное и пугающее.

Лиза завороженно смотрела, как девушка отшатнулась от холста, закурила тоненькую сигарету прямо в мастерской (педагог, видимо, давно махнул на все рукой), сделала глубокую затяжку и снова набросилась на полотно, добавляя какие-то судорожные желтые штрихи.

Потом девушка резко обернулась, будто почувствовав на себе взгляд. Ее глаза были очень светлыми, серыми, и взгляд в них был прямым, пронзительным, но чуть отстраненным, будто она видела не только Лизу, но и что-то еще позади нее. Уверенный, но странный.

– Ты новенькая? – хрипловато спросила она, снова затягиваясь.

– Ну, не совсем, – смутилась Лиза. – Я тут в детстве занималась. А сейчас в гости к бабушке приехала.

– А, понятно. Я Лера, – девушка коротко кивнула и протянула руку, испачканную в ультрамарине. – Рисуешь что-нибудь?

Так завязался разговор. Лера оказалась на удивление общительной, но ее речь была порывистой, она перескакивала с темы на тему, а в глазах то и дело вспыхивали какие-то внутренние огоньки. Она показала Лизе свои работы – они были потрясающими. Не технически совершенными, в них была какая-то дикая, необузданная сила, будто она рисовала не красками, а своими собственными нервами.

– Мне нравится, как ты чувствуешь цвет, – искренне восхитилась Лиза.

– А ты что? Только смотришь или тоже творишь? – Лера прищурилась, изучающе глядя на нее.

– Рисую. И… вроде как пою, но очень плохо, – честно призналась Лиза.

Лера вдруг оживилась.

– Серьезно? Голос есть? А слышать надо. Мой брат, Димас, он просто гений в музыке. Может, познакомлю? Он может научить, если захочет, конечно. Он… избирателен.

От Леры пахло сигаретами, скипидаром и чем-то еще, неуловимо-горьким, что Лиза списала на краски. Они обменялись номерами, и Лиза пообещала зайти еще. Выходя из студии, она чувствовала прилив вдохновения и легкую тревогу. Лера была как сгусток энергии – притягательный и немного опасный.

Вечер прошел тихо. Бабушка вернулась домой уставшая, пожаловалась на боли в спине и рано ушла в свою комнату, отказавшись от ужина. Лиза снова осталась наедине со своими мыслями. Ложась спать, она думала о Лере, о ее странных, гениальных картинах и о брате-музыканте.

И снова пришел сон.

На этот раз не было кошмаров. Она стояла в поле, под огромным звездным небом. Воздух был чистым и холодным. И снова с ней был Он – высокий силуэт в алом плаще. Теперь она могла разглядеть его получше. Лицо его было бычьим, грубоватым, но с печальными складками вокруг рта. А единственный глаз светился мягким, почти отеческим светом. Рядом с ним, по краю плаща, прыгал невероятно пушистый черный котенок с огромными зелеными глазами.

«Слушай меня, дитя, – заговорил голос, который, казалось, исходил от самой звезды. – Ты вступила на опасный путь. Здесь много того, что кажется сладким, но является ядом. Запомни: никогда, слышишь меня, никогда не принимай белые порошки. Никакие. От кого бы они ни были. Это не твой путь».

Котенок подбежал к ее ногам и стал тереться о ее щиколотку, мурлыча так громко, что звук, казалось, вибрировал в костях.

«Назови его Бусинкой», – ласково произнес голос. «Он будет тебе другом».

Утро застало Лизу в хорошем настроении. Сон был странным, но не пугающим. Она даже усмехнулась себе: «Белые порошки? Ну, конечно, это же очевидно. Соль и сахар – белые и опасные для фигуры. Мой мозг просто перерабатывает мои комплексы в таком дурацком ключе».

Она собралась было позавтракать, как вдруг ее телефон завибрировал. Пришло сообщение от Леры.

«Привет! Димка сегодня дома, хочешь зайти? Послушаем твой голос? ;)»

Лиза улыбнулась. Почему бы и нет? Она быстренько налила себе чаю и потянулась за сахарницей. В ней был какой-то мелкий, слишком белый песок. Она машинально насыпала ложечку в чашку, помешала и поднесла ко рту.

И замерла.

Ложка звякнула о фарфор.

«…никогда не принимай белые порошки. Никакие. От кого бы они ни были».

Голос в ее голове прозвучал так ясно, будто кто-то стоял за ее спиной. Это была не просто смутная память о сне. Это было предупреждение. И речь шла не о сахаре.

Она резко отставила чашку, как обожженная. Сердце снова застучало, но теперь не от страха, а от осознания. Это был не бред. Не больная фантазия. Что-то… Кто-то действительно пытался с ней говорить. Ангел-хранитель? Демон? Она не знала. Но теперь она понимала – голос был прав. Белые порошки – это реальное зло. Особенно когда они не соль и не сахар.

Она выплеснула чай в раковину и решительно направилась в свою комнату собираться. Теперь встреча с Лерой и ее загадочным братом приобретала совсем другой, более серьезный оттенок. Ей было любопытно, даже тревожно, но впервые за долгое время она чувствовала, что живет не по чужому сценарию. Она шла навстречу чему-то настоящему. И у нее был невидимый советник.

Глава 3

На следующий день Лиза проспала до полудня. Сон был тяжелым, беспокойным, но на этот раз без визитов одноглазого незнакомца. Проснулась она с ощущением пустоты и легкой тревоги. Воспоминания о вчерашнем предупреждении и выплеснутом чае казались немного нелепыми при свете дня.

Она уже собралась было заняться рисунками, как зазвонил телефон. Лера.

– Привет! Ну что, как настроение? Не передумала насчет вокала? Димка сегодня дома, можем потусить.

Голос Леры был бодрым, но с привычной ей нервной подоплекой. Лиза колебалась секунду. Предупреждение во сне звучало в ушах. Но любопытство и желание увидеть того самого брата-музыканта перевесили.

– Конечно, не передумала. Во сколько?

Час спустя она уже стояла на пороге той же панельной пятиэтажки, где жили Лера с Димасом. Дверь открыл он. Димас. Высокий, почти худощавый, но с широкими плечами. Черные волосы были небрежно отброшены назад, а в карих глазах читалась смесь уверенности и легкой скуки. От него пахло дорогим табаком, не дешевые «Беломорканал», а чем-то древесным и сладковатым, с нотками дорогих духов – пачули, сандал, что-то еще, что Лиза не могла опознать, но что сводило с ума.

– Заходи, – он улыбнулся, и в уголках его глаз собрались лучики морщинок. – Лера сказала, ты наша новая вокалистка.

Лиза почувствовала, как кровь ударила в щеки.

– Ну, я не сказала бы… Я просто хочу научиться.

Квартира была такой же творческой мастерской, как и студия. Повсюду стояли гитары, микрофоны на стойках, на столе громоздился синтезатор. В углу, на диване, сидели двое.

Первый – высокий, крупный парень с огненно-рыжими волосами, в клетчатой рубашке, небрежно закатанной по локти. Он не курил и просто спокойно наблюдал за происходящим. Это был Самсон.

Рядом с ним, сконцентрировавшись на экране ноутбука, сидел другой юноша – низкий, пухлый, с удивительными голубыми волосами, спадавшими на плечи, и легкой щетиной на круглых щеках. Это был Олег.

– Знакомься, это наш костяк, – сказал Димас. – Самсон, наш гитарист и главный по городскому фольклору. Олег – наш мозг, саунд-продюсер и виртуоз синтезатора. А это Лиза.

Самсон кивнул ей дружелюбно, его взгляд был пронзительным и слишком внимательным для обычного знакомства. Олег лишь буркнул «привет», не отрываясь от экрана.

Занятие началось. Димас оказался строгим, но блестящим учителем. Он показывал ей упражнения на дыхание, ставил голос, заставлял тянуть ноты. Лиза старалась изо всех сил, и ее природный тембр заставлял Димаса одобрительно кивать. Между ними пробегали искры – быстрые взгляды, случайные прикосновения к руке, чтобы поправить положение диафрагмы, застенчивые улыбки. Они явно нравились друг другу, и это чувствовали все в комнате.

После получаса упражнений Димас предложил попробовать спеть что-то простое. Их голоса сплелись – ее глубокий, бархатный альт и его чистый, высокий тенор. Звучало… волшебно. Лера, наблюдая за этим, одобрительно ухмыльнулась.

– Вот видишь? Идеально, – сказал Димас, и в его глазах светилось неподдельное восхищение. – Нам как раз не хватало такого тембра. Ты будешь нашим секретным оружием.

Именно тогда Самсон, до этого молча наблюдавший, решил вступить в разговор.

– Голос – это, конечно, сила. Особенно здесь, в Сосновске. Ты же в курсе, что у этого города… особые акустические свойства? – Он говорил уверенно, как ученый, докладывающий о своем исследовании.

Лиза с недоумением посмотрела на него.

– В смысле?

– Ну, – Самсон обвел взглядом комнату, делая паузу для драматического эффекта. – Местные аномалии. Возьмем, к примеру, Слезный колодец на окраине. Там по ночам появляется призрак девушки. Но только если кто-то рядом тихо напевает старую балладу. Или кладбище… в полночь, если звучит полифония, можно увидеть духов, которые гуляют между могил. А озеро? Там, на дне, по легендам, сирены живут. Или вот чаща за городом – настоящий лабиринт, Леший там бродит, и ловушки расставляет. А еще говорят, там оборотень есть настоящий! Шерсть видели, когти… – Он говорил увлеченно, с искренним, неподдельным интересом.