Желание покоя
- -
- 100%
- +
Этот случай произвел на нас действительно сильное впечатление, и я поведала его более детально, чем он того заслуживает, потому что, сказать по правде, он связан с моей историей, и впоследствии я, так уж случилось, очень часто видела ужасного мужчину, после чьего визита мы с сестрой много дней пили «чашу трепета»[5] и в чьем присутствии мое сердце трепетало.
Моя история начнется много лет спустя.
Пусть читатель представит меня и мою сестру Хелен. Я темноволосая, мне чуть больше шестнадцати; у нее льняные или скорее золотистые волосы и большие голубые глаза, ей всего пятнадцать. Мы стоим в холле Мэлори, освещенном двумя свечами: одна в старомодном стеклянном колпаке, свисающем на трех цепях с потолка, вторая поспешно принесена из комнаты экономки и горит на столе в туманных клубах воздуха февральской ночи, которые врываются в распахнутую дверь.
Старая Ребекка Торкилл стоит на крыльце, широкой рукой защищая глаза, будто ее слепит луна.
– Никого, дорогая. Нет, мисс Хелен, наверное, это ворота. Я никого не вижу и не слышу. Идемте, вам не стоило выходить, с вашим-то кашлем.
Она вошла внутрь и закрыла дверь, и мы больше не видели темные стволы и ветви вязов в окружении тумана. Мы прошли в комнату экономки, ставшую нашим временным пристанищем.
Это была вторая ложная тревога за вечер, когда сестре казалось, что скрипят старые железные ворота. Мы с нетерпением ждали дальше.
Наше старое поместье находилось, в лучшем случае, в запущенном состоянии бездействующего военного корабля. Старая Ребекка, две деревенские служанки и Томас Джонс, который исполнял обязанности слуги, садовника, птичника и фермера, – вот и вся обслуга, которой мы могли похвастаться. По крайней мере три четверти комнат были заперты, ставни в них закрыты, и бóльшая часть их год от года не видела света и лежала в пыли.
Правда в том, что наши отец и мать редко посещали Мэлори. У них был дом в Лондоне, они вели очень веселую жизнь и были «добрыми людьми» нарасхват. Их деревенская жизнь проходила не в Мэлори, но в визитах в один загородный дом за другим. Мы с Хелен, их единственные дети, редко видели родителей. Иногда нас вызывали в город на месяц или два для уроков танцев, музыки или чего-то еще, но и там мы видели их не намного чаще, чем дома. Нахождение в обществе, судя по ним, казалось мне невероятно изматывающим, трудным занятием. Я всегда думала, что в городе мы лишние и нежеланные, поэтому испытывала огромное облегчение, когда нас отпускали к деревенским платьям и любимому уединению Мэлори.
То был важный вечер. Мы ждали приезда новой гувернантки или, скорее, компаньонки.
Лаура Грей – мы знали только ее имя, ибо в записке, наспех написанной отцом, мы не смогли разобрать, мисс она или миссис, – должна была приехать сегодня вечером около девяти. В его последний однодневный визит я спросила его, замужем ли она, на что он ответил, смеясь:
– Мудрая маленькая женщина! Это очень дельный вопрос, хотя я никогда об этом не задумывался, все время обращаясь к ней «мисс Грей». Но она определенно в том возрасте, когда может быть замужем.
– Она злая, папочка? – спросила я.
– Не злая… может быть, немного суровая. Как-то раз она запорола двух учениц до смерти и спрятала их тела в подвале для угля или что-то в этом роде, но вообще у нее очень спокойный характер. – Его забавляло мое любопытство.
Хотя мы знали, что все это говорилось в шутку, опасения не покидали нас. Эта женщина стара и зловредна? Гувернантка имеет огромную власть. Коварная женщина, которая любит власть и не любит нас, могла сделать нас очень несчастными.
Наконец наша небольшая компания, сидевшая в комнате экономки, услышала звуки, от которых мы все вздрогнули. Это был цокот конских копыт и стук колес, и прежде чем мы успели дойти до парадной двери, зазвенел колокольчик.
Ребекка распахнула дверь, и в тени дома мы увидели одноконный экипаж, колесо которого касалось лестницы; багаж на крыше был тускло освещен свечами из холла.
В окно кареты мы видели чепчик, но не лицо. Тонкая рука повернула ручку, и леди, чья фигура, пусть и закутанная в твидовый плащ, казалась очень стройной, спустилась на землю. Она взбежала по лестнице и, поощряемая Ребеккой Торкилл, улыбаясь, вошла в дом. У нее было очень красивое молодое и честное лицо, хотя довольно бледное.
– Моя фамилия Грей, я новая гувернантка, – сказала она приятным голосом, который также был очень притягательным. – А это юные леди? – продолжила она, взглянув на Ребекку и снова на нас. – Вы Этель, а вы Хелен Уэр? – Немного застенчиво она подала нам руку.
Мне она уже нравилась.
– Можно я провожу вас в вашу комнату, пока Ребекка у себя делает вам чай? – спросила я. – Мы подумали, что сегодня так будет удобнее.
– Я так рада: я чувствую себя как дома. Это как раз то, что мне нужно, – сказала она и щебетала всю дорогу до ее комнаты, которая была очень уютной, хотя и старомодной. Когда мы вошли, свет от камина мерцал на стенах и потолке.
Я хорошо помню тот вечер, и у меня есть причина помнить мисс Лауру Грей. Некоторые люди сказали бы, что в ее лице нет ни одной строгой черты, кроме глаз – действительно очень красивых, но у нее были прекрасные маленькие зубки и кожа, на диво гладкая и чистая. Но самое главное, в ее бледном, одухотворенном, невыразимо притягательном лице были утонченность и энергия. Для меня она была поистине красавицей.
Сейчас я живо и ясно вижу картину, какой она была тогда, в свете камина. Мисс Грей улыбнулась мне очень добро – казалось, она меня поцелует, – и, вдруг задумавшись, она протянула тонкие руки к огню, глубоко вздохнув.
Я незаметно оставила ее с сундуками и коробками, которые Томас Джонс уже поднял наверх, и сбежала вниз.
Картину того вечера я помню со сверхъестественной четкостью, ибо жизнь моя отныне изменится: вместе с прекрасной мисс Грей в нее войдет другая бледная фигура в черном, и беда надолго стала моей спутницей.
Однако тем вечером наше чаепитие в комнате миссис Торкилл было очень веселым. Я не помню, о чем мы беседовали, но нам очень понравилась наша молодая наставница, и, кажется, мы понравились ей.
Коротко расскажу вам о своих впечатлениях от этой леди. Я никогда не встречала кого-либо, кто бы имел на меня такое влияние, и сначала это озадачивало меня. Когда мы не занимались французской или немецкой музыкой – нашими уроками, – мисс Грей была одной из нас, всегда готовой делать то, что занимает нас, всегда милая, нежная и по-своему даже веселая. Когда она была одна или задумывалась, она становилась печальной. Казалось, такова привычка ее разума, но по натуре она была веселой и сочувствующей, готовой, как и мы, прогуляться по берегу, чтобы набрать ракушек, или съездить на осликах к Пенрутинскому монастырю, или пойти под парусом или на веслах по эстуарию, или проехаться в маленькой карете, запряженной пони. Иногда во время прогулок мы переходили стену по ступеням и оказывались на милом маленьком кладбище, что слева от Мэлори, у моря, и если день был солнечным, мы читали старые надписи и полчаса бродили между надгробий.
Возвращаясь домой к чаю, мы сидели у огня, и она рассказывала истории, коих знала великое множество: истории из Германии, Франции, Ирландии и Исландии; иногда мы отправлялись все вместе в комнату экономки или с позволения Ребекки Торкилл с огромным удовольствием жарили оладьи на сковороде.
Секрет привлекательности Лауры Грей заключался в ее мягком характере, совестливости и ангельской твердости в обязанностях. Я никогда не видела ее взволнованной или нетерпеливой, и в свободное время, как я уже сказала, она была одной из нас. Единственная угроза, которой она пользовалась, заключалась в том, что она говорила, что не останется в Мэлори, если мы не будем делать то, что она считает правильным. Юным присуще инстинктивное восприятие мотива, и не было на земле более честного духа, чем Лаура Грей. Я любила ее. Я не боялась ее. Она была нашей нежной компаньонкой и подругой по играм, и все же, в некотором смысле, никто не внушал мне такого ужаса.
Через несколько дней после того, как приехала Лаура Грей, мы сидели в нашей комнате, просторной и хорошо обставленной, и, как многие комнаты с этой стороны дома, обшитой панелями до самого потолка. Был час раннего заката, и красные лучи солнца пробивались между стволов огромных вязов. Помню, мы беседовали о воробушке Хелен, Дики, чудесной птичке, чей аппетит и настроение всегда были предметом обсуждения, когда дверь открылась и Ребекка сказала:
– Юные леди, к вам мистер Кармел.
И мисс Грей впервые увидела человека, который время от времени и при странных обстоятельствах будет появляться в моей истории.
Дверь находилась далеко от окна, и сквозь него на противоположную стену падал сумрачный свет, делая тень, в которой стоял наш гость, глубже. Он был похож на бледный старый портрет, и его черное одеяние почти сливалось с фоном, но даже так было понятно, что оно имеет церковный вид, не характерный для англиканской церкви. Благодаря стройной фигуре он казался выше, чем был на самом деле, его чистый лоб по контрасту с темными волосами был очень бледным, а в целом его черты, тонкие и нежные, хорошо сочетались с идеями воздержанности и покаяния. Но вместе с тем в его внешности было что-то властное, как и в тоне его голоса.
– Как поживаете, мисс Этель? Как поживаете, мисс Хелен? Я собираюсь писать еженедельное письмо вашей матушке и… о! Мисс Грей, я полагаю? – Он осекся и довольно низко поклонился молодой гувернантке, отчего стала видна небольшая тонзура на его макушке.
Мисс Грей ответила на его поклон, но я видела, что она озадачена и удивлена.
– Надеюсь, я могу сообщить вашей матушке, что вы обе в добром здравии? – сказал он, обращаясь ко мне и беря меня за руку. – И, полагаю, в хорошем настроении, верно, мисс Грей? – сказал он, вспомнив, что нужно уделить ей внимание. – Могу я так сказать?
Он повернулся к ней, держа меня за руку.
– Да, они здоровы и, надеюсь, счастливы, – сказала наша гувернантка, все еще глядя на него с любопытством.
У мистера Кармела была незаурядная внешность: большие честные глаза, маленький и печальный рот, а его ярко-красные губы люди почему-то ассоциировали с ранним угасанием. По его бледному лицу, полному страдания и решимости, совершенно не читался его возраст, и вы вполне могли дать ему от двадцати шести до тридцати шести, принимая во внимание издержки, связанные с мысленной и телесной дисциплиной.
Он немного поговорил с нами. Было что-то притягательное в этом мужчине, холодном, суровом и печальном. Я понимала, что он мил, и, хотя была еще юна, чувствовала, что он человек необычных знаний и способностей.
Вскоре гость ушел. Стояли сумерки, и мы видели, как он, сутулясь, тихим шагом и с опущенными глазами идет мимо нашего окна.
Глава II
Наше любопытство возбуждено
Когда странная фигура исчезла, Лаура Грей с любопытством посмотрела на нас.
Мы немногое могли ей рассказать. Мы так привыкли к самому факту существования мистера Кармела, что нам никогда не приходило в голову, что его внешность для кого-то может быть удивительной.
Он приехал около шести месяцев назад и поселился в маленьком старом доме, где когда-то жил приказчик. Пристроенный к основному дому, домик этот образовывал своего рода крыло, где была своя входная дверь.
Мистер Кармел, несомненно, был священнослужителем, но к какой ветви католической церкви принадлежал, мне было неизвестно. Возможно, он был иезуитом. Я никогда не интересовалась подобными вопросами, но кто-то – я забыла кто – сказал мне, что он член Общества Иисуса.
Моя бедная матушка, хотя и исповедовала англиканство, находилась в дружеских отношениях с видными персонами католической церкви. Мистер Кармел был очень болен (до сих пор его здоровье оставалось хрупким), и ему был прописан отдых в деревне рядом с морем. Пустующий дом, который я описала, матушка вымолила для мистера Кармела у нашего отца, которому вовсе не нравилась идея сдавать его, как я поняла по частично шуточным и частично серьезным обсуждениям, которые он вел за завтраком, когда мы с сестрой в последний раз были в городе.
Я помню, как мой отец сказал напоследок:
– Ты знаешь, моя дорогая Мейбл, что я всегда готов сделать то, что ты пожелаешь. Я сам стану католиком или кем угодно, если тебе это доставит удовольствие, только сначала убедись, что ты правда этого хочешь. Мне все равно, если его повесят – скорее всего, он это заслуживает, – но я сдам ему дом, если это доставит тебе радость. Однако ты должна понимать, что людям в Кардайлионе это не понравится, о тебе будут болтать, и, боюсь, он сделает монахинь из Этель и Хелен. Ну, он немногое от этого выиграет. И я не понимаю, почему эти набожные люди – иезуиты и им подобные, которые не знают, куда потратить деньги, – не снимут для него дом, если он этого хочет. Зачем ему квартировать у бедных протестантов, таких как мы с тобой?
Результатом разговора стало то, что два месяца спустя к нам прибыл мистер Кармел. Он был должным образом принят моим отцом, который сказал мне во время одного из своих визитов, немного позже, что квартирант дал обещание не говорить с нами о религии и что если он все же сделает это, я должна немедленно написать в Лондон.
Когда я рассказала эту историю Лауре Грей, она ненадолго задумалась.
– Он приходит лишь раз в неделю? – спросила она.
– Да, – ответила я.
– И всегда на столь короткое время?
Мы обе согласились, что обычно мистер Кармел остается немного дольше.
– И он никогда не говорил с вами о религии?
– Никогда. Он говорит о ракушках, или цветах, или о том, что, по его мнению, нам интересно, и всегда рассказывает что-то необычное или занятное. Я слышала, как папочка говорил, что мистер Кармел занят работой, результаты которой обещают быть грандиозными. Наверное, поэтому он постоянно обменивается коробками книг со своими корреспондентами.
Думаю, мисс Грей не удовлетворили мои ответы, и через несколько дней из Лондона пришли две небольшие книжечки о великой полемике между Лютером и Папой, и, опираясь на них, она изо всех сил учила нас противостоять потенциальным интригам иезуита.
Однако казалось, что мистер Кармел вовсе не желает разрушать маленькое гнездо ереси рядом с собой. Так случилось, что во время его следующего визита одна из этих книжечек лежала на столе. Он взял ее в руки, прочитал название и мягко улыбнулся. Мисс Грей покраснела. Она не хотела раскрывать свои подозрения.
– Всего лишь два разных устава, мисс Грей, – сказал он, – но один Король.
Мистер Кармел спокойно положил книгу обратно на стол и заговорил о чем-то совершенно стороннем.
Со временем мисс Грей стала менее подозрительной насчет нашего квартиранта, начала наслаждаться его визитами и даже с удовольствием ожидала их.
Можете ли вы представить жизнь более тихую или примитивную, чем наша, или более счастливую?
Нашей семье принадлежит старомодная скамья в симпатичной церкви Кардайлиона. На этой просторной скамье мы втроем сидели каждое воскресенье, и в один из таких дней, через несколько недель после приезда мисс Грей, из своего угла я увидела, как мне показалось, незнакомца, сидящего на скамье семьи Верни, которая уже несколько месяцев была пуста. Это определенно был мужчина, но колонна, стоявшая почти что между нами, позволяла мне рассмотреть лишь его локоть и уголок открытой книги, по которой, полагаю, он читал.
Меня не слишком волновала его персона. Я знала, что Верни, наши дальние кузены, в отъезде за границей и, если кто-то сел на их скамью, ничего такого в этом нет.
Долгая невнятная проповедь закончилась, и я не вспомнила взглянуть на скамью, пока паства не начала чинно выходить, а когда мы сами шли по проходу, скамья уже была пуста.
– Кто-то сидел на скамье Верни, – сказала я нашей гувернантке, как только мы вышли из тени паперти.
– А какая скамья принадлежит Верни? – спросила она.
Я объяснила, где та расположена.
– Верно, там кто-то был. У меня болит голова, дорогая. Пойдемте домой по Мельничной дороге?
Мы согласились.
Это была красивая, но местами довольно крутая дорога – очень узкая, с высоким лесом справа и просматривающейся долиной слева, которая также граничила густым лесом; далеко внизу среди камней плескался и звенел ручей. Когда мы поднимались вверх, я увидела, как нам навстречу идет пожилой джентльмен. Походка его была бодра, одет он был в шоколадного цвета пальто по фигуре, на нем была шляпа с широкими краями, поднятыми с боков. Лицо у него было очень загорелым, нос – тонким, с тонкими нервными ноздрями и довольно выпуклыми глазами. Голову он держал гордо. Незнакомец произвел на меня впечатление истинного джентльмена, хотя и вздорного, а выражение его лица я сочла заносчивым и высокомерным.
Он был уже рядом с нами, когда я шагнула к гувернантке, чтобы уступить ему дорогу. Я немного удивилась, увидев, что она сильно покраснела и почти мгновенно смертельно побледнела.
Мы остановились, и пожилой джентльмен подошел к нам уже через несколько секунд. Его выпуклые глаза неотрывно смотрели на Лауру Грей. С тем же высокомерным видом он приподнял шляпу и сказал холодным, довольно высоким голосом:
– Мисс Грей, я полагаю? Мисс Лаура Грей? Вы не возражаете, надеюсь, если я скажу вам несколько слов?
Молодая леди слегка поклонилась и тихо ответила:
– Конечно, нет.
Она снова разрумянилась и почти готова была упасть в обморок. Манера пожилого джентльмена и суровый взгляд выпуклых глаз смутили даже меня, хотя я не говорила с ним.
– Может быть, нам с Хелен лучше пойти к скамье и подождать вас там? – спросила я мягко.
– Да, дорогая, думаю, так будет лучше, – ответила гувернантка спокойно.
Мы с сестрой медленно пошли вперед. Скамейка стояла примерно в сотне шагов вверх по дороге. Оттуда я прекрасно видела происходящее, но, конечно, не слышала их.
В руке у пожилого джентльмена была трость, которой он водил по гравию. Глядя на него, вы бы сказали, что он не задумываясь выбьет врагу глаз.
Сначала мужчина произнес короткую речь, высоко держа голову, с видом решительным и суровым. Наша гувернантка отвечала быстро и спокойно. Затем произошел обмен репликами, пожилой джентльмен выразительно кивал, а его жесты становились все более резкими. Опустив глаза, она что-то отвечала.
Наверное, она сказала что-то, что возмутило его, ибо мужчина саркастично улыбнулся и поднял шляпу, затем снова стал серьезным и произнес что-то с грозным видом, будто диктуя свои условия.
Мисс Грей резко подняла взгляд и, вздернув голову, быстро отвечала ему в течение минуты. Затем она развернулась и, не дожидаясь ответа, медленно направилась к нам.
Незнакомец смотрел ей вслед с саркастичной улыбкой, которая быстро сменилась злобой. Он что-то пробормотал, резко развернулся и зашагал в сторону Кардайлиона.
Мы с Хелен нервно встали, чтобы встретить мисс Грей. Она все еще была румяной и быстро дышала, как дышат люди в волнении.
– Плохие новости? Что-то неприятное? – спросила я, нетерпеливо глядя ей в лицо.
– Нет, ничего подобного, дорогая.
Я взяла ее за руку и почувствовала, что рука немного дрожит, и сама она стала бледнее обычного. Мы молча пошли домой.
Остаток пути мисс Грей казалась глубоко задумчивой. Конечно, мы не беспокоили ее – неприятное волнение всегда располагает к молчанию. Насколько я помню, мы не произнесли ни слова до ступеней Мэлори. Лаура Грей вошла в холл, все так же молча, и когда она спустилась к нам, проведя час или два в своей комнате, было очевидно, что она плакала.
Глава III
Вор в ночи
Я плохо помню то, что было дальше, и не могу рассказать ни о временных интервалах, ни даже о порядке, в котором происходили события. Мне мешает вовсе не туман времени: то, что я помню, я помню с ужасающей четкостью, но каких-то кусочков общей картины недостает. Прошлое будто отражается в осколках разбитого зеркала. Я вижу фрагменты сцен, вижу лица ангелов и лица, от которых у меня замирает сердце.
Я мало рассказала вам о Хелен, моей сестре, самом близком для меня человеке. О некоторых вещах люди, даже по прошествии половины жизни, постоянно думают, но не могут говорить. Поведать о них незнакомцам немыслимо – чувство осквернения захлопывает дверь, и мы воскрешаем покойных наедине. Вслух я бы не смогла поведать вам то, что собираюсь написать. Но я делаю вид, что пишу для себя, поэтому справлюсь.
Вам может показаться, что я слишком зациклена на, как говорит Гамлет, «обыденном». Но вы, надеюсь, не знаете, что это такое – всю раннюю жизнь быть отрезанной от всех, кроме единственного любимого спутника, а после уже не найти никого другого.
Хелен подхватила кашель, и Лаура Грей написала об этом матушке, которая была в Уорикшире. Ей посоветовали доктора в Кардайлионе. Тот пришел. Это был хороший доктор. Стояла тревожная тишина, пока он задумчиво прислушивался через стетоскоп к «тихому кроткому голосу» судьбы, неслышному для нас, но высказывавшемуся по страшным вопросам жизни или смерти.
– Лучшие легкие в Англии, – сказал наконец доктор Мервин с поздравительной улыбкой.
Он предупредил ее, что она не должна выходить на холод, и вскоре прислал два пузырька из своего кабинета. Мы снова были счастливы.
Но указаниям докторов, как и предупреждениям судьбы, редко внимают, особенно молодые люди. Маленький воробушек моей сестры захворал. Или мы так подумали. Мы с ней вставали ночью каждый час, чтобы проверить его. На следующий вечер у Нелли – так я называла свою сестру – появилась небольшая боль в груди. Она становилась все сильнее и к полуночи была столь невыносима, что встревоженная Лаура Грей послала в Кардайлион за доктором. Через час Томас Джонс вернулся без него: доктора куда-то вызвали, но, как только он приедет, он направится к нам в Мэлори.
Три часа ночи, а его все нет: для милой Нелли это было настоящей пыткой. Снова послали за доктором Мервином, и снова гонец вернулся с тем же удручающим ответом. Гувернантка и Ребекка Торкилл испробовали весь свой ограниченный список средств. Тщетно. Мой страх возрастал. Я чувствовала опасность. Доктор был моей последней мирской надеждой. Я видела, как смерть приближается с каждой секундой, а доктор мог быть в десятках милях от нас. Представьте, каково это было – беспомощно стоять рядом с любимой сестрой. Смогу ли я когда-нибудь забыть ее маленькое личико, залитое румянцем и хватающее ртом воздух, руки, горло и каждую мышцу, дрожащую в тяжелейшей борьбе?
Наконец я услышала стук и звонок в дверь и подбежала к окну. Первая морозная серость зимнего рассвета болезненно висела над ландшафтом. На ступенях и сером гравии двора никого не было. Но… я слышу приближающиеся голоса и шаги по лестнице! Ох! Слава богу, доктор здесь!
Я выбежала в коридор как была, в халате, с распущенными по плечам волосами и в тапочках на босу ногу. Подсвечник с догорающей свечой стоял на широкой верхушке громоздкой старой балясины, и я увидела, как мистер Кармел в черном дорожном плаще, со шляпой в руке и в сапогах для верховой езды тихо и серьезно говорит с нашей гувернанткой.
Слабый серый свет из низкого окна не доставал до того места, где они стояли, и нежные черты священнослужителя, как и красивое встревоженное лицо мисс Грей, освещались, будто на портретах Шалкена[6], только свечой.
Все это болезненное и тревожное время память моей сетчатки сохранила лучше всего – каждая картинка впечаталась прямо в мозг. Доктор приехал? Да, мистер Кармел проехал целых четырнадцать миль, до самого Ллуинана, и он привез доктора, который в ином случае добрался бы до нас еще не скоро. Сейчас он внизу – готовится – и поднимется в комнату мисс через несколько минут.
Я смотрела на это милое, печальное, но вместе с тем и энергичное лицо так, будто он спас меня. Я не могла поблагодарить его. Развернулась, прошла в нашу комнату и сказала Нелли приободриться, потому что пришел доктор.
– Ох, господи, надеюсь, он поможет тебе, моя дорогая, моя родная, моя любимая!
Через минуту доктор был в комнате. Я не отрывала взгляд от его лица, когда он говорил с бедной юной пациенткой: он выглядел совсем не так, как в прошлый свой визит. Я пишу эти строки и вижу его перед собой: лысая голова сияет в отблесках свечи, недовольное мрачное лицо, умные голубые глаза, искоса смотрящие на нее, пока пальцы считают пульс.
Следующая картинка: теперь я стою в маленькой комнате напротив. Только я, доктор и мисс Грей в холодном утреннем свете, и он говорит:
– Ну, все исходит из пренебрежения указаниями. Очень сильный жар и грудная клетка в критическом состоянии.
После секундного молчания мисс Грей задает ужасный вопрос:
– Она в опасности?
И доктор ответил коротко:
– Хотел бы я сказать, что нет.
У меня зазвенело в ушах, словно выстрелили из пистолета. Некоторое время все молчали.
Наверное, доктор долго оставался у нас, потому что он присутствует почти в каждой сцене, которую я помню из того спутанного кошмарного дня.