Желание покоя

Глава I V

Мой отец

Лаура Грей немедленно отправила письмо матушке. Как и отец, она находилась в Ройдоне. Пасхальные каникулы освободили приятелей отца, выдающихся личностей, которые были рады на несколько дней позабыть о гуле Палаты общин и запахе реки, и мой отец, хотя и не был членом парламента, поехал с ними.

Маленькая Нелли была его любимицей, как я – матушкиной, что тут добавить…

В то время почтовое сообщение было налажено плохо, и письма делали значительный крюк. Между отправлением и получением письма прошло целых три дня.

Я должна сказать несколько слов о папочке. Он был самым милым и беззаботным человеком на земле. Есть люди, которых никакое богатство не может удержать от долгов. Мне кажется, что человек такого типа не имеет определенных желаний и горизонт его нужд расширяется по мере того, как растет его богатство. И нужды всегда превышают доход.

Не думаю, что чувства моего отца к матушке были очень глубоки. Он был добрым мужем, но, боюсь, не самым лучшим. Сама я любила его больше, чем матушку: детей всегда очаровывают веселость и потакания. Я была не в том возрасте, чтобы судить о возвышенных вещах, но, кажется, о религиозном аспекте жизни у него были самые слабые представления. Он много времени проводил в обществе и редко бывал дома. Но для меня не было человека более простого, менее подозрительного или более доверчивого.

Ответом на письмо мисс Грей был приезд моего отца. В состоянии высочайшего волнения он взбежал наверх, не сняв шляпу, но у двери Нелли застыл. Я не знала, что он приехал, пока через несколько минут не услышала, как он ходит по комнате, рыдая. Он был эгоистичен и в то же время нежен. Никто не осмелился войти и потревожить его. К тому времени сестра моя лежала в гробу. Ангельская красота, которая принадлежит смерти, – сиюминутное явление. Я не решилась взглянуть на нее снова, дабы не омрачать увиденного раньше великолепия. Теперь она лежала в саване – горький символ распада.

Когда папа вышел, он говорил бессвязно и горько. Его любимицу убило, сказал он, невнимание. Он укорял нас всех, включая Ребекку Торкилл, за жестокую небрежность. Он винил доктора Мервина: разве тот имел право, зная, что он – единственный врач в этих краях, уезжать за целых четырнадцать миль и так долго отсутствовать? Он осудил даже само лечение: надо было пустить ей кровь. Все знают, что в данном случае это лучшее предприятие.

Никто не мог быть более заботлив, чем Лаура Грей, но он обвинил и ее, хотя наша гувернантка не могла помешать Нелли, даже не подозревая о такой возможности, выскользнуть из кровати, чтобы проведать захворавшего воробушка.

Однако все эти несправедливости были лишь выражением его горя.

В комнате бедной маленькой Нелли мой дорогой чувствительный отец дрожал от скорби. Когда он спустился, я долго плакала вместе с ним. Думаю, горе сделало нас ближе – он был ко мне нежнее, чем когда бы то ни было.

Наконец мрачное ожидание и напряжение закончились. Я больше не видела странных лиц в коридорах, не слышала странных голосов на лестницах, шагов в комнатах и приглушенных звуков, от которых мне становилось плохо, – они исчезли. Похороны подошли к концу, и моя милая Нелли ушла навсегда. Снова распустятся цветы, снова наступят длинные летние вечера с песнями птиц, снова шелестящие листья укроют тенью потаенные уголки, где мы сидели вдвоем в лесу, но нежная маленькая Нелли больше не вернется, и теперь я буду гулять и читать книги одна.

Все эти ужасные дни Лаура Грей была мне сестрой как в любви, так и в горе. Ох, Лаура, смогу ли я когда-нибудь забыть твое нежное и терпеливое сочувствие? Как часто я вспоминаю твое милое лицо, когда кладу голову на одинокую подушку, и мои благословения следуют за тобой через широкое море к твоему далекому дому!

В тот день папа взял лошадь и уехал через охотничьи угодья к Пенрутинскому монастырю. Его не было до вечера.

Когда он вернулся, то послал за мной. Я нашла его в комнате, которая по-старомодному называлась Дубовой гостиной. Дровяной камин – леса позади дома сполна обеспечивали наши нужды – освещал комнату бледным мерцанием. Отец казался больным и усталым. Он облокотился на каминную полку и сказал:

– Этель, дорогая, я хочу знать твое мнение. Мы собираемся за границу на какое-то время: это единственный выход для твоей матушки. Это место убьет ее. Я уеду завтра днем, и ты можешь решить, что тебе нравится больше: поехать с нами и путешествовать несколько месяцев или подождать здесь, с мисс Грей, нашего возвращения. Поступай так, как тебе хочется, и не торопись, дорогая. Обдумай это на досуге.

Потом отец, сев в кресло, заговорил о других вещах. Взяв с полки графин хереса, он выпил немалое число порций. Когда он откинулся на спинку кресла, я подумала, что он задремал, но не была уверена, и, благоговея перед ним – естественное следствие того, что я мало его видела, – не осмелилась ни разбудить, ни выйти из комнаты без его разрешения.

В этой комнате две двери. Я нерешительно стояла у той, что рядом с окном, когда открылась другая дверь, через которую вошел Уинн Уильямс, адвокат из Кардайлиона. У него были длинные усы и добродушное чувственное лицо. Отец, вздрогнув, проснулся, но, увидев мистера Уильямса, улыбнулся и протянул ему руку.

– Как дела, Уильямс? Как хорошо, что вы пришли. Садитесь. Завтра я уезжаю, поэтому послал вам записку. Попробуйте этот херес – он лучше, чем я думал. Теперь я должен сказать, что этот старый негодяй Рокстон собирается лишить меня права выкупа по закладной, а одному из моих арендаторов было отправлено предписание о выселении: это очень серьезно, и он явно что-то затевает. Что вы думаете по этому поводу?

– Я всегда считал, что он доставит нам хлопот, но Мандрик благоволил нам. Хотите, чтобы я уделил этому внимание?

– Определенно. Еще он беспокоит меня по тому фонду.

– Знаю, – мрачно произнес мистер Уинн Уильямс.

– Этот человек лишил меня – я только вчера подсчитал – примерно пяти или шести тысяч фунтов, которые я потратил только на судебные издержки, и это помимо прямого вреда, который он мне причинил. Он дважды лишил меня места в Палате общин, сначала поддержав петицию против меня, которая была бы отклонена, если б не его деньги, и к поддержке которой он не имел никакого мотива, кроме личных злобных чувств, и во второй раз, когда затеял соревноваться со мной в Шиллингсворте, где, как вы знаете, ставки были десять к одному. Господи боже, я должен был победить! Нет вреда, которого он мне не причинил. Могу доказать: он клялся, что лишит меня всего, что у меня есть. Я много лет не видел его – вы знаете, – но подлец продолжает меня преследовать. Мне сказали, и я этому верю, что он клялся старому Дымоку, что не успокоится, пока не засадит меня в тюрьму. Я мог бы засудить его за это. Должно же быть какое-то средство, какая-то защита? Если бы я сделал то, что хотел сделать десять лет назад, его бы уже не было. Еще не поздно выяснить, смогут ли пистолеты решить это дело. Мне не нужны советы, ибо в таких вопросах человек, который принимает их, всегда поступает неправильно. Надеюсь, Уильямс, вы тоже думаете, что пора уже разрубить этот гордиев узел?

– Я так не думаю, сэр. Он старик и не боится мнения людей. Он доведет вас до королевского суда, и если он настроен враждебно, я не давал бы ему ни шанса – я не доверял бы ему.

– Сложно понять, что предпримет такой злодей. Я надеюсь и молюсь, что ход…

Отец говорил с яростной дрожью в голосе, но тут он заметил меня. Он забыл, что я тоже нахожусь в комнате, и теперь мгновенно сказал:

– Можешь идти, дорогая. Нам с мистером Уильямсом нужно обсудить дела… довольно утомительные к тому же. Спокойной ночи, Этель.

Я оставила их, чему была несказанно рада. Вскоре отец позвонил в колокольчик и потребовал еще вина: полагаю, совет засиделся допоздна. А я направилась к Лауре Грей, передала ей наш разговор и сказала, что решила остаться с ней в Мэлори. Она поцеловала меня и после коротких раздумий спросила:

– Но не подумают ли ваши родители, что это жестоко с вашей стороны остаться здесь?

– Нет, – сказала я, – думаю, я помешаю, если поеду, и с ними я буду чувствовать себя немного… странно. Мои родители очень добры и, я знаю, сильно меня любят, как и я их, но я так мало их видела, а вы такой хороший друг. И я не хочу отсюда уезжать – это место милее мне всех на свете, и с вами я чувствую себя дома больше, чем с кем-либо другим в мире.

Так уладилось это дело, и на следующий день мы с папой нежно расстались. Невзирая на его волнение, я больше никогда не слышала о пистолетах и мистере Рокстоне. Но прежде чем я снова увидела отца, произошло много всего.

Я осталась в Мэлори с Лаурой Грей; тень мистера Кармела мелькала мимо окна каждый вечер, но он больше не заходил проведать нас, как раньше. Вместо этого он останавливался у двери и разговаривал, иногда по пять минут, с Ребеккой Торкилл. Меня это немного задевало. На прогулках или вечером по возвращении, если я случайно видела его высокую и худую, но изящную фигуру на той же тропинке, я заставляла Лауру поворачивать и избегать его. В таком уединенном месте, как Мэлори, перемена в наших отношениях была заметна, и в этом пренебрежении сквозила боль. Однако я не позволяла ему воображать, что я больше, чем он, хочу возобновить наше довольно близкое знакомство.

Прошли недели, настал зеленый май, и как-то вечером мы с Лаурой Грей сидели в нашей комнате и вели несвязный разговор.

– Вы не думаете, что папа очень привлекателен? – спросила я.

– Да, он привлекателен, – ответила она, – у него доброе и мудрое лицо. И у него красивые глаза. Конечно, многие люди могут посчитать его не таким уж привлекательным, но симпатичным и располагающим – да.

– Должно быть, таким трудно угодить, – вздохнула я, и Лаура добродушно улыбнулась. – Ребекка Торкилл говорит, матушка влюбилась в него с первого взгляда, а матушке угодить совсем нелегко. Был джентльмен, который был безумно в нее влюблен, очень древнего рода, по словам Ребекки, и симпатичный, но она больше не смотрела на него после того, как познакомилась с папой.

– Кажется, я слышала об этом. Сейчас он баронет, но намного старше мистера Уэра.

– Да, так и есть, но Ребекка говорит, он выглядел всего лет на десять старше папы, а папа тогда был очень молод. Хорошо, что он не понравился матушке, потому что я слышала, как однажды Ребекка сказала, что он очень плохой человек… А вы когда-нибудь слышали о тетушке мамы, Лорример? – спросила я, помолчав.

– Нет, не припоминаю.

– Ребекка говорит, она очень богата. У нее дом в Лондоне, но она нечасто там бывает. Она не такая уж старая, ей нет и шестидесяти. Ребекка гадает, кому она оставит деньги, но это не имеет значения, потому что я считаю, что мы имеем достаточно. Папа говорит, что десять лет назад миссис Лорример жила только обществом и была везде, но теперь она все бросила и странствует по континенту в одиночестве.

Наш разговор прервался, и какое-то время мы молчали.

– Лаура, – сказала я после небольшой паузы, – почему вы никогда ничего не рассказываете о себе, в то время как я рассказываю вам все, о чем я думаю или помню? Почему вы такая скрытная? Почему бы вам не рассказать мне свою историю?

– Мою историю? Зачем? Она самая обыкновенная. Некоторых учат на гувернанток, некоторые приходят к этому позже или случайным образом. Мы, любители, делаем все, что в наших силах. Был мудрый еврейский обычай всем учиться на ремесленников. Святой Павел умел шить палатки. Если судьба опрокидывает лодку, хорошо иметь то, за что можно ухватиться: что угодно лучше, чем утонуть. Сестра-хозяйка, компаньонка, гувернантка – когда что-то идет не так, мало что может спасти бедную женщину от работного дома.

– Вы снова ничего не рассказали о себе, – покачала головой я.

– Я гувернантка, дорогая. Какая разница, кем я была? С вами я счастливее, чем когда-либо могла подумать. Если бы у меня была история, которую приятно послушать, никому на земле я бы не рассказала ее с бóльшим удовольствием, но моя история… нет нужды размышлять над несчастьем, – продолжила она. – Сожаления и мечтания – это пустая трата времени. Я понимаю, Этель, вы не хотите причинить мне боль, но сейчас я не могу говорить об этом. Возможно, позже.

– Лаура, вы не будете говорить об этом, только если сами того не пожелаете. Мне жаль, что я потревожила вас. – Я поцеловала ее. – Но скажите лишь одно, поскольку мне действительно любопытно. Помните того странного пожилого джентльмена в пальто шоколадного цвета, с которым мы встретились на Мельничной дороге? Он еще заговорил с вами. Это было в воскресенье, когда мы возвращались из церкви. Я хочу, чтобы вы сказали мне: это был Рокстон?

– Нет, дорогая, вовсе нет, и не думаю, что они знакомы. Но не пора ли нам выпить чаю? Вы сделаете его, пока я отнесу наши книги?

Я приняла ее предложение, подготовила чай и осталась одна.

Окно было открыто, стоял теплый вечер, солнце садилось. Наступил тот самый меланхоличный час, когда одиночество приятно, а горе смягчается. Поддавшись очарованию этого часа, я думала о нашем соседе-затворнике. Я видела, как он проходил мимо, когда мы с Лаурой Грей разговаривали. Мне было известно, что он исправно отправляет письма моей матушке, ибо она всегда упоминала, когда писала мне из своих нескончаемых скитаний, что слышала от мистера Кармела: твое здоровье в порядке, ты каждый день гуляешь с гувернанткой, и так далее. Мне было интересно, почему он прекратил свои короткие визиты, как было при Нелли. Не могла ли я неосознанно как-то обидеть его?

Эти мысли возникали чаще, чем их одобрило бы презрение, с которым я относилась к этой теме. Но люди, которые живут в городах, не подозревают, сколь огромное место в мыслях может занимать приятный сосед, когда живешь в уединении, подобном Мэлори.

Я размышляла, сидя в огромном кресле, положив голову на руку и постукивая ногой по ковру, и тут услышала ясный голос мистера Кармела у окна. Подняла глаза – и наши взгляды встретились.

Глава V

Маленькая черная книжечка

Наши взгляды встретились, и я опустила глаза. Меня обнаружили, когда я размышляла о его непостоянной персоне! Полагаю, я даже зарделась. Я определенно была смущена.

Он повторил свое приветствие:

– Как поживаете, мисс Уэр?

– Ох, хорошо, спасибо, мистер Кармел, – ответила я, снова поднимая на него взгляд. – И… в четверг было письмо от матушки. У них тоже все хорошо, сейчас они в Генуе. Они подумывают поехать во Флоренцию недели через три.

– Да, я знаю. И вы не хотите к ним присоединиться?

– Ох, нет. Я бы не хотела уезжать отсюда. В последнее время они об этом не говорят.

– Мисс Этель, я давно не имел удовольствия видеть вас достаточно близко, чтобы спросить о ваших делах. Я не смел просить вас об аудиенции и думал – предполагал, – что вы бы не хотели, чтобы вашим прогулкам мешали.

Я поняла, что он вычислил мою стратегию:

– Ах, мистер Кармел, вы всегда были так добры к нам.

– Да что вы, мисс Этель, – ответил он чуть более страстно. – Мой род занятий обязывает меня быть добрым… А как дела у мисс Грей? – сменил он тему.

– У нее все хорошо, спасибо.

Мы оба замолчали, думая о своем.

Лучи заходящего солнца ровными линиями пробивались сквозь стволы старых вязов; один из лучей коснулся головы молодого человека, стоящего у окна, и в густых каштановых волосах, словно нимб святого, мягко засиял золотой свет. В эту минуту в комнату вошла Лаура Грей и остановилась в явном удивлении, увидев мистера Кармела. У нее было такое лицо, что я улыбнулась, несмотря на попытки казаться серьезной. Приблизившись, гувернантка спросила нашего квартиранта, как он поживает. Вернувшись к действительности, он поговорил с нами несколько минут. Наверное, он увидел чайную посуду на столике и подумал, что помешает нам. Он уже собрался попрощаться, когда я сказала:

– Мистер Кармел, вы должны выпить с нами чаю!

– Чай! От него невозможно отказаться. Вы позволите мне пить у окна? Так я буду меньше вам мешать, а если я утомлю вас, вы сможете просто захлопнуть окно.

Засмеявшись, Лаура подала ему чашку, которую он поставил на подоконник, а сам сел на скамейку под окном. Мы с мисс Грей тоже устроились у окна, и у нас образовалась маленькая общительная компания.

До этого я уже почти отказалась от мысли возобновить наше знакомство с мистером Кармелом, и вот мы беседуем втроем более дружелюбно, чем когда-либо! Уж не сон ли это?

Нет-нет, я вовсе не говорю, что мистер Кармел болтал с беззаботностью французского аббата. Напротив, в его внешности и манерах было нечто своеобразное – нечто, что предполагало жизнь и страдания аскета. Было в нем также что-то трудноопределимое… властность? Когда он выражал свое мнение или давал совет, он делал это с суровой, но нежной строгостью, вот почему я подумала об этом.

Я немного робела в его присутствии, но не могу сказать почему, и все же я была рада больше, чем могла признаться, тому, что мы снова добрые друзья.

Мистер Кармел медленно выпил свою чашку и легко согласился на вторую.

– Я вижу, мисс Этель, что вы с любопытством смотрите на мою книгу…

Так и есть. Книга в черном шагреневом переплете с серебряными застежками лежала на подоконнике рядом с чашкой.

Он взял ее тонкими пальцами и улыбнулся, глядя на меня:

– Вы хотите знать, что это, но вы слишком хорошо воспитаны, чтобы спросить об этом. Я бы и сам сгорал от любопытства, если б увидел ее в первый раз. Я часто беру книги в библиотеке просто за особенный переплет. Некоторые выглядят очень интересно. Как вы сами думаете, что это за книга?

–У вас же есть книги, которые называются бревиариями[7]? Думаю, это один из них, – сказала я.

– Хорошая догадка, но нет, это не бревиарий. А что вы скажете, мисс Грей?

– Ну, я скажу, что это книга церковных служб.

– Тоже неплохая догадка. Но это не она. Думаю, пора сказать вам, что это то, что вы бы называли сборником сказок.

– Правда? – воскликнула я, и мы с мисс Грей одновременно почувствовали желание одолжить ее.

– Этой книге двести семьдесят лет, и написана она на старом французском. Для вас это просто сказки, – улыбаясь корешку книги, сказал мистер Кармел. – Но вы не должны смеяться над ними, ибо я безоговорочно в них верю. Да это и не сказки, легенды, точнее говоря. В них гораздо меньше выдумок.

– Легенды? – произнесла я с жаром. – Я так хочу услышать одну из них. Умоляю, пожалуйста, расскажите!

– Что ж, если вы так просите, я переведу одну на английский. Истории тут совсем короткие. Вот, например, легенда об Иоанне Пармском. Думаю, я прочитаю ее за две минуты.

– Ох, пожалуйста, начинайте! – воскликнула я.

Еще было достаточно светло для чтения, и он стал с листа переводить легенду:

–«Иоанн Пармский, глава Ордена младших братьев, одним зимним вечером путешествовал с несколькими братьями. Они заблудились в густом лесу и несколько часов блуждали, не в силах найти правильный путь. Донельзя утомленные, они преклонили колена, и, воззвав к защите Божьей Матери и их покровителя, Святого Франциска, начали читать полунощницу Деве Марии. Вскоре они услышали далекий колокол, и, проследовав за его звуками, вышли к аббатству, в ворота которого постучали. Ворота немедленно распахнулись, и внутри они узрели монахов, как будто бы ожидающих их прихода. Едва увидев их, монахи провели путников к огню, омыли им ноги и усадили за стол, где уже был ужин. Во время трапезы они прислуживали им, а потом отвели к кроватям. Утомившись от трудного путешествия, собратья Иоанна крепко уснули, но сам он, услышав вскоре колокол заутреней, покинул келью и последовал за монахами аббатства к часовне, чтобы присоединиться к ним во время Божественного служения. В часовне один из монахов начал со строфы тридцать шестого псалма: „Ibi ceciderunt qui operantur iniquitatem“, на что хоры ответили: „Expulsi sunt nec potuerunt stare“[8]. Пораженный отчаянным тоном голосов и странным ходом заутреней, Иоанн начал что-то подозревать и, обратившись к монахам, приказал им во имя Господа сказать ему, кто они такие. После его призыва тот, который казался среди них старшим, ответил, что они ангелы тьмы, а на молитву Пресвятой Богородицы и Святого Франциска были посланы, чтобы служить Иоанну и его братии в их нуждах. Когда он договорил, все исчезло, и в следующий миг Иоанн сотоварищи оказались в гроте, где они оставались, поглощенные молитвами и пением, славящим Бога, пока наступивший день не позволил им продолжить путешествие».

– Как живописно! – сказала я, когда он закрыл книгу.

Мистер Кармел улыбнулся:

–Так и есть. Драйден[9] превратил бы такую легенду в благородный стих, художники могли бы найти в ней истоки великих картин, но для верующего это нечто большее. Для меня все эти легенды – благочестивое чтение, рассказывающее о том, как доброта, бдительность и мудрость Божья творят чудеса для детей Его и как подобные божественные проявления не прекращаются с развитием истории человечества. Но для вас они, как я уже сказал, это всего лишь сказки, и вы можете свободно посмотреть их. Полагаю, мисс Грей, книгу можно читать без опаски, я никого не обращаю в свою веру. – Он мягко улыбнулся, посмотрев на гувернантку.

– Ох да, Лаура, – воскликнула я, – я была бы не прочь!

– Вы очень любезны, мистер Кармел, – кивнула мисс Грей. – Я уверена, что эти истории увлекательны, но нет ли в этой книжечке чего-то еще?