Норманны в Византии

Плавая вдоль западного берега Франции, норманны стали проникать дальше на юг. В 844 г. викинги напали на поселения на Астурийском берегу, но были отбиты. Они разграбили много магометанских поселений, Севилью, разбили войско эмира.

В Италию норманны пришли в IX веке. В 1016 году немногочисленный отряд норманнов-пилигримов, возвращавшихся из святой Земли, помог князю салернскому в борьбе с сарацинами, осаждавшими его город, и итальянцы, пораженные силой и храбростью викингов, стали приглашать их к себе на службу. С тех пор все новые и новые отряды скандинавских воинов прибывали в Южную Италию, и им вскоре удалось создать там маленькое норманнское владение, а некоторое время спустя Роберт Гюискар создал на Сицилии сильное государство.

Встречались норманны и в Византии, где императоры высоко ценили их храбрость и силу и за это брали их в свои дружины.

О приключениях викингов в Византии и Южной Италии вы и узнаете из очередного тома нашей серии, куда вошли романы «Норманны в Византии» известного французского писателя Г. Леру, «Викинги на Сицилии» знаменитого барона А. фон Шакка.

Счастливого плавания на викингских драккарах!

Глава I

Волшебный остров

Наступал холодный, туманный, бурный день. Слабый свет бледной зари едва скользил и разливался по сердитым волнам. Казалось, что сам Бальдр, отец света, нехотя, только на одно мгновение, решился расстаться с глубиной морской пучины.

Пользуясь коротким временем рассвета, жрец Имира вышел из храма и стал всматриваться в туманную даль.

Вокруг него все было пустынно и безжизненно, даже лишаи не оживляли бесплодных гранитных скал голого острова. Птицы, водившиеся в изобилии на других островах Лофотенского архипелага, никогда не посещали этого дикого места. Огромные тюлени, выплывая подышать воздухом на поверхность воды, быстро ныряли в глубину, заметив горящий на острове огонек.

Живя в таком страшном одиночестве, служитель богов совершенно одичал, стал нелюдимым и тех, кто рисковал погибнуть в бурных волнах, бьющихся о гранитные выступы острова, чтобы только услыхать предсказания оракула, встречал дикими проклятиями, угрожающе потрясая кулаками и ожесточенно кидая в них каменьями. То были времена, когда на общем темном фоне насилия, господствовавшего в мире, самым черным пятном выделялся Север. Йормугандир, змей вражды, обвившая весь свет, красовавшийся на щитах викингов и их сотоварищей. Отвратительная пасть его зияла на носу их ладей, яд отравлял реки, по которым ладьи эти ходили, он извергал пламя, пожиравшее христианские города, а кровавая слюна, разливавшаяся, как море отчаяния, по свету, колебала веру в сердцах приверженцев нового учения, обещающего людям царство небесное, и заставляла их, в сомнении, спрашивать: «Уж не лучше ли было бы разделить с поклонниками Локи господство на земле?»

Жрец Имира остановился на самом краю обрыва, одетый в странный, требуемый правилами культа костюм: большую шапку с наушниками, сделанную из шкурки черного ягненка; балахон из куницы и белого зайца, весь испещренный нашитыми на нем хвостами диких кошек; на ногах – высокие, из меха выдры сапоги, а вокруг шеи его развевались легкие перья гаги, сливаясь своей сверкающей белизной с его длинной, седой бородою. Опираясь на огромный посох из слоновой кости, весь исчерченный руническими письменами, стоял он, подняв руку, и как бы отталкивал ветер, с силой вздымавший волны, которые, разбиваясь об утес, обдавали старика брызгами белой пены.

Долго стоял он так и смотрел на бушующее море. Видневшийся на расстоянии человеческого голоса скалистый утес, казалось, то утопал, то вновь всплывал из-под белых гребешков волны. Остроконечная вершина его скрывалась в синеве тумана. Волны вздымались и, набегая на темные груды гранита, зловеще чернели, а потом, кружась и падая, блестели и искрились мелкими брызгами. В изменчивом полусвете тумана принимали они самые причудливые, фантастические формы, поднимались, прыгали, вертелись, как колдуны на шабаше, и когда, вскинувшись высоко, высоко с шумом и ревом ударялись о берег, тогда старый жрец дико хохотал им в ответ. Налюбовавшись дивной картиной бушующего моря, жрец пошел было обратно к храму, как вдруг до ушей его донесся резкий крик, шедший как бы из волн. «Это кричит чайка», – подумал он; но скоро должен был отказаться от своего предположения, так как среди жалобного воя ветра ему ясно послышались призывные звуки рога. В то же время у берега показался челнок, в котором стоял высокого роста мужчина, ловко работая веслом, чтобы предотвратить столкновение с острыми выступами утеса. Заметив старца, он бросил ему веревку, а сам легко перескочил на берег, причем бесчисленное множество погремушек, привешенных к поясу, плотно обхватывавшему его стройный стан, равно как и к браслетам на руках, звенели как бубенчики. Во время прыжка ворот его рубахи распахнулся, и старик заметил на могучей груди татуированное изображение лодки. Он понял тогда, что перед ним стоит один из викингов.

Безмолвно смотрели они друг на друга.

Жрец не мог не заметить, что за выражением беззаветной отваги, сквозившей во всех чертах викинга, проглядывает полное спокойствие и отсутствие того суеверного страха, который охватывал даже самых смелых людей, когда они ступали на волшебный остров. Спокойствие это было, по всей вероятности, от напряженной мысли, поглотившей все внимание молодого человека. Казалось, что внутренняя, душевная работа сделала его нечувствительным к внешним впечатлениям. Удрученный этой работой, он скорее от усталости, чем из страха перед пристальным взглядом служителя грозных богов, опустил глаза.

Подняв, наконец, голову, он гордым и небрежным жестом указал на огромного лосося, лежавшего в лодке.

– Это все, что ты жертвуешь богу? – сердито крикнул старик.

– И вот это еще, – отвечал викинг, снимая со своей голой руки, покрытой громадными, выпятившимися мышцами, большой золотой обруч.

Взвесив в руках обручье и оставшись, по-видимому, довольным его значительным весом, жрец уже менее сурово приказал воину следовать за собой к капищу.

Массивные сосновые бревна составляли стены храма. Покрытый Целым рядом нагроможденных одна на другую крыш, из деревянных черепиц, соединенных между собою подобно петлям кольчуги и смазанных для предохранения от порчи дегтем, он блестел как бронзовый, Изображение двуглавого дракона возвышалось на самой верхней крыше.

При своем гигантском росте молодой воин должен был согнуться чуть не вдовое, чтоб войти в святилище. Оно было пусто, только вдали, на жертвеннике, сложенном из камней, тлел огонь, да посредине храма стояла большая медная чаша с водой, прозрачной, как кристалл. Входя в храм, старик прошептал какие-то непонятные слова, причем послушный его заклинаниям огонь тотчас же сильно разгорелся, а вода в чаше, до того совершенно спокойная, заколыхалась.

Без всякой боязни смотрел молодой викинг на совершающиеся перед ним чудеса и спокойно остановился перед чашей, в которой вода продолжала волноваться; а служитель асов поместился на седалище, сделанном из пня гигантской сосны, исчерченного разными надписями. Вдохнув в себя несколько раз дым, подымавшийся от огня, старик впал в забытье; глаза его закрылись, голова бессильно упала на грудь, так что он едва мог пробормотать:

– Что преследуешь ты? Добычу? Воин наклонил голову.

– Мести, мести жаждаешь ты!

– Я хочу знать, – сказал воин, – куда должен я идти, на сторону ли заката или восхода солнца, чтобы найти ее?

Окруженный клубами дыма, жрец размышлял. Викинг же, сообразно господствовавшему тогда поверью, напряженно сосредотачивал мысли на своем желании, стараясь этим направить и поддержать в предсказателе силу ясновидения.

А снаружи бушевала буря, потрясая крышу храма и раскачивая изображение двуглавого дракона на ней.

Жрец продолжал:

– Вижу, вижу седьмую волну… Вот она, как высока, как волшебна, таинственна! Вот она катится… Вот подступает к твоим ногам… Скорей, скорей нагнись, зачерпни рукой и выпей, это – целебный напиток!.. Он даст тебе знание… Ну, так. Теперь иди ты в лес, туда, в самую непроходимую чащу, к фьорду, в котором приходят купаться лоси. В лунную ночь подстереги их; пусти метко стрелу – и вот один убит… он лежит уже на земле. Считай отростки на его рогах, и если они будут парными, иди к восходу. Если же будет непарное число, иди к закату солнца. Иди, иди, в твоих она руках. Месть, освежающая как утренняя заря, кровавая как костер Бальдра!

Огонь уже давно погас и вода стала по-прежнему спокойна, когда жрец открыл глаза, сошел с седалища и, подойдя к воину, спросил:

– Как твое имя?

– Дромунд.

– Желаешь ли ты, чтобы бог еще чем-нибудь проявил свое могущество?

Выйдя затем из святилища, жрец ударил своим посохом из слоновой кости о землю. В ту же минуту из углубления, оставшегося от удара жезла, вырвался резкий звук, будто заключенный в скале гигант с пронзительным свистом дышал в это отверстие, из которого вслед затем стали подниматься клубы белого, горячего пара и, постепенно сгущаясь, они образовали туман, скрывавший от взоров викинга как сам храм, так и его служителя. Тогда Дромунд пошел обратно к краю скалы, где находилась его ладья, прыгнул в нее и одним сильным поворотом весла направил свой путь навстречу буре.

Глава 2

«Золотой Дракон»

Старая вражда, существовавшая между потомством Харальда Прекрасноволосого и Йомсбургскими викингами, прекратилась к тому времени, так что Хакон, гроза восточных морей, мог зайти в гавань Трондхейм, чтобы исправить повреждения своего судна.

В своих палатах, расположенных на берегу фьорда, конунг Трюггви Славссон и его супруга Астрид с почетом приняли дорогого гостя. Устроили в честь его целый ряд роскошных пиров, на которых подавались рога с пенистым медом и жарились на гигантских вертелах целые туши лосей.

Оживленно и весело пировали гости. Шум веселья доносился до гавани, на которой работали над подчинкой судна норманнские плотники. По громадным оструганным сосновым бревнам они выкатили на берег «Золотого Дракона».

Это было судно такое большое, что подобного ему еще не видывали на Западе. Оно ходило и на веслах, и на парусах, вмещая в себе сто человек, не считая гребцов. Все страшились его, как сверхъестественного чудовища, и трепетали даже за стенами городов. Обитатели Аландских островов, Эзеля и Даго, обращались с мольбой о защите к асам, лишь только его грозный нос показывался на горизонте, а жители Фарер воспевали его в своих сагах.

Относясь с уважением и трепетом к этому гиганту, Трюггви приказал для починки его привезти из Нидароса знаменитого мастера Торберга Строгалу, который слыл за человека, обладавшего тайной заклинаний, заставляющих легко сгибаться доски и придающих особенную силу и прочность судну.

Работа кипела на «Золотом Драконе». Отовсюду слышалось визжанье пил и грохот молотков, так что мастер из Нидароса едва поспевал следить за рабочими. Спеша дать какое-то указание, он шел с одного конца судна на другой, как вдруг почувствовал, что кто-то берет его за плечо. Быстро обернувшись, он радостно вскрикнул:

– Дромунд! Ты откуда?

– С западных морей, Торберг.

– А куда направляешь свой путь?

– В сторону Востока.

– Зачем это тебе нужно?

– Так приказал бог. Получилось парное число… на роге убитого при луне лося…

– А твой брат Эрик?

Дромунд не ответил и задумчиво стал слушать стук молотков, колотивших по бортам судна.

– Боги указывают тебе бревно, в которое можешь ты вколотить гвоздь, – тихо проговорил Торберг и потом спросил: – С каким же конунгом думаешь ты отплыть?

– Я бы желал, чтоб Хакон позволил мне плыть на «Золотом Драконе», – отвечал Дромунд.

– Он возвращается в Йомсбург, в сторону Вендов, а это – дверь, через которую я должен пройти, чтобы достигнуть великого греческого пути.

Пока приятели беседовали, прибыл на судно Хакон.

Тончайшая кольчуга, нисколько не стеснявшая движений, красиво обрисовывала его могучий стан; прикрепленная к плечам шелковая мантия большими складками падала сзади; вороненой стали шлем, с возвышающимся на нем золотым драконом, украшал его гордую голову. Все находили Хакона красавцем и любовались его длинными усами, сильными голыми ногами и руками.

Увидав свое любимое судно, красиво покачивавшееся на волнах, таким обновленным, таким блестящим, Хакон с радостным криком крепко прижал к своей широкой груди Торберга. Потом снял со своей руки самое дорогое кольцо и, отдавая его мастеру, в избытке чувств сказал:

– Чем могу я еще тебя отблагодарить? Скажи, я исполню всякое твое желание.

– Я просил бы, чтобы ты дал позволение моему товарищу Дромунду проплыть до Йомсбурга на «Золотом Драконе».

Викинг Хакон грозно нахмурил брови и, указав на крест, нарисованный на своем щите, спросил:

– А он христианин? Преклоняется ли он пред этим изображением?

– Я служу великим асам! – запальчиво ответил ему Дромунд. – И в день, когда окончу свою жизнь, Валкирия подаст мне кубок.

– Ну, в таком случае ступай на корму и ухаживай за моей собакой! Я поклонялся древом святого креста в том, что ни один язычник не будет никогда держать весла на моей ладье. И я охотнее пролью свою кровь в море, чем заслужу упрек в нарушении клятвы. Но Торберг тоже должен быть удовлетворен. Я обещал ему исполнить все, что он пожелает, и не возьму своего слова назад. Для него я беру тебя под свою защиту.

Дромунд побледнел от такого оскорбления и произнес:

– Тебе, викинг Хакон, не прошло бы это так безнаказанно, если б мои руки не были связаны. Но Дромунд не свободен больше: он принадлежит мести. Эта месть теперь служить тебе лучшей защитой, чем твой щит. Из-за нее я принимаю предложение, которое ты мне делаешь. Я буду так ухаживать за твоей собакой, как если б это был волк Фенрир, который в день светопреставления пожрет солнце и погрузит в вечный мрак поклонников учения Белого бога.

Гордо взявшись за меч, проговорил все это Дромунд, вполне готовый поплатиться сейчас же за свои слова жизнью.

Но Хакон, любивший смелость в людях и находившийся в это время в особенно радостном настроении, только посмеялся этому и удалился в сопровождении Торберга.

В то утро, когда «Золотой Дракон» должен был покинуть Трондхеймский фьорд, море было так тихо и ясно, как будто хотело поспорить своей спокойной красотой с великолепием прощальной процессии.

Конунг Трюггви и супруга его Астрид с дружиной сопровождали гостей в легких ладьях.

Весь фьорд был покрыт разукрашенными судами. Испуганные таким невиданным зрелищем, пасшиеся по берегам стада коров убегали на вершины гор. При входе в открытое море все сопровождавшие Хакона суда приспустили, в знак прощального приветствия, свои флаги; после чего «Золотой Дракон», повернув на юг, пошел полным ходом, постепенно скрываясь из вида.

Нос этого величественного судна украшала громадная голова чудовища Йормугандира, которая соединялась с бортами шеей, покрытой чешуей из массивных золотых пластинок. А на корме, над рулем, из таких же золотых пластинок был приделан хвост, скользивший по поверхности воды и управлявший ходом ладьи.

На всех парусах, под блестящим северным солнцем, шло в открытое море это великолепное судно, представляясь одним из тех видений, которые восстанут в те дни, когда царство асов проявится в своем полном величии.

Сойдя с палубы, Дромунд отправился в трюм и подошел к кучке людей Хакона, ожидавших своей очереди грести. Все они были родом из Ютландии и ближайших островов.

Голубоглазые, рыжеволосые, они хотя и были крещены по воле своего предводителя, но стремились только к разбою и грабежу. А религия, запрещавшая всякое насилие, раздражала и приводила их в ярость.

Между прочим, они передавали друг другу самые чудесные истории, слышанные от тех, кто побывал в Византии. Небо там, говорили они, синее, как сапфир; золотые купола, блестящие процессии, атлетические игры, яркое солнце и много вина. Нельзя ли проехать морем в эту чудесную Византию? – спрашивали они. Пусть бы «Золотой Дракон» перенес нас туда, чтоб хоть раз вдоволь упиться вином и кровью, раньше чем настигнет смерть. С завистью вспоминали они своих товарищей, побывавших в Византии. Добравшись туда хоть и на плохих, дырявых ладьях, эти последние поступали в императорскую гвардию, жили во дворцах, пили сколько хотели вина и меда. Каждый день дрались они с черными людьми, приезжавшими откуда-то на кораблях. А в конце концов возвращались опять на Север с огромными богатствами, говоря на чудном языке, которого никто не мог понять.

Наслушавшись таких необыкновенных рассказов о золоте, солнце, вине и крови, Дромунд совсем позабыл о цели своего путешествия и с восторгом предался мечтам об ожидающих его пирах и обогащении. Но вдруг, как бы разбуженный мыслью о мести, он содрогнулся от такого падения, и датчане стали ему так противны, что он, не сказав ни слова, встал, позвал собаку Хакона и ушел на нос.

Была уже ночь, и при свете восходившей луны фантастично вырисовывалась на палубе гигантская, страшная тень собаки. Громадный, серый датский дог, подняв свою свирепую пасть, глядел на звезды и выл.

Дромунд взглянул на него с суеверным страхом, думая, что перед ним находится сын Локи и Ангрбоды.

– Фенрир, – шептал он вполголоса. – Фенрир, скажи, верный ли путь избрал Дромунд?

Сердито поглядела на него собака свирепыми глазами и, подняв опять морду кверху, стала ожесточенно лаять на луну.

Глава 3

Греческий путь

Прошло уже больше восьмидесяти лет с тех пор, как новгородцы, угнетаемые азиатскими племенами, призвали к себе могучего Рюрика.

По его примеру многие из знатных варягов переправились через Балтийское море и, чтоб не возвращаться опять назад, даже сожгли свои суда. По течению Днепра и Дона, между Болгарией и землей печенегов, основывали они княжества, существовавшие только насилием, обогащавшиеся грабежом; эти княжества росли и гибли сообразно предприимчивости своих вождей или просто благодаря капризу случая.

По их землям, из глубины Азии, тянулись караваны с разными восточными товарами, с богатейшими узорными коврами. До самого Мемеля доезжали послы калифа Багдадского и других властителей Востока за знаменитым желтым янтарем, исключительно находимым на берегах Балтийского моря. За дорогую цену выменивали они его, оплачивая, кроме того, право проезда туда и обратно. Янтарь считался у них обладающим чудесной магической силой; исцелял всевозможные болезни, возбуждал любовь и возвращал старикам юность.

По непроходимым лесам и необозримым степям пролегал этот великий торговый путь на восток, по которому лились то волны золота, то волны крови.

Окончив плавание по Балтийскому морю, проехав Вислу и Минские болота, Дромунд на этом пути стал встречать отряды людей, говорящих, как и он, по-варяжски.

Эти люди не везли с собой никакой утвари, даже котла для варки пищи. Они довольствовались кониной или какой-нибудь дичью, поджаренной на горячих угольях. Спали на голой земле, без палаток, подложив свои седла под головы и подостлав звериные шкуры.

Все они были широкоплечие, с бычачьими шеями, голубыми глазами, густыми бровями, длинными усами. Некоторые из них оставляли на бритых головах длинный чуб в знак благородного происхождения, а в одном ухе носили продетое золотое кольцо, украшенное драгоценным камнем или жемчужиной.

Дромунд узнал, что они составляли часть дружины киевского князя Святослава, сына княгини Ольги, принявшей христианство. Они звали его поступить в эту дружину и рассказывали про свои набеги на печенежские земли. Как много доставалось добычи на долю каждого! Какое раздолье страстям! Никто не препятствовал воинам резать и распинать пленников, сажать на кол женщин, вешать детей вниз головой, превращая их в мишень для стрел.

Дромунд притворялся, что охотно принимает их предложение, дошел с ними до Печерской горы под Киевом; но тут, достав себе челнок, тайком покинул своих товарищей, пока они отдыхали, и пустился плыть по течению реки.

Проплыв два дня и две ночи вдоль восточного ее берега, он встретил странного устройства ладью, плывшую на веслах вверх, против течения, к столице Ольги.

Похожая на форме на башмак, с высоко поднятыми концами, причем передний был сильно заострен, ладья эта, выдолбленная из одного толстого бревна, была так глубока, что в ней свободно помещались двенадцать человек.

Такие ладьи руссы обыкновенно брали с собой в походы и при всяких затруднениях в плавании – порогах, крутых поворотах реки – вытаскивали их из воды, взваливали себе на плечи и продолжали путь через леса и степи вплоть до того места, где река опять становилась судоходною.

Всмотревшись пристальнее, Дромунд ясно различил в ладье восемь человек гребцов, по-видимому руссов, и еще двух вооруженных копьями людей, между которыми сидел на подушке великолепно одетый человек и держал на коленях свитый в трубку пергамент. Кормчий же, который стоял на заднем конце ладьи и управлял рулем, не был в шишаке, как остальные руссы; его голову покрывал такой же двурогий шлем, прообразующий для норвежцев змея Иормугандура, какой носил и сам Дромунд.

Сильно налегая на руль, кормчий этот запел по-норвежски:

До начала веков, когда жил божественный Имир, не было ни океана с его песками и студеной водой, ни земли, ни неба, а везде и повсюду одна темная бездна.

Услыхав песню, священную для его родного края, Дромунд забыл всякое благоразумие и, вместо того чтобы спрятаться поглубже в тростники, он одним сильным ударом весла выплыл на середину реки и, стоя в своем легком челноке, во весь голос запел:

Когда жил божественный Имир.

Испуганные этим, руссы тотчас же опустили весла; двое вооруженных людей, бывшие в ладье, угрожающе схватились за копья, а великолепно одетый человек, который сидел со свитком в руках, тревожно взглянул на кормчего.

Строго сдвинув брови, последний спросил Дромунда:

– Ты, отвечающий таким образом на мою священную песнь, кто ты такой?

– Сын северных фьордов! – отвечал Дромунд.

– Ты идешь из Норвегии?

– Я покинул ее с наступлением зимней ночи.

– А куда ты направляешься?

– В Византию.

– Один, в этом челноке?

– Жрец направил мой путь.

– Скажи лучше, что оракул направил тебя к нам навстречу, так как сам Тор не прошел бы один те пороги, которые мы прошли.

– Моя судьба уже определена.

– Не хочешь ли разделить с нами нашу?

– Но вы идете на Север.

– Мы завтра же возвратимся.

– И отправитесь опять на ночь?

– В Византию.

– Значит, сами асы посылают мне вас, – воскликнул Дромунд и, ухватившись за борт ладьи руссов, впрыгнул в нее, несмотря на то, что сидящий на подушке человек продолжал недоверчиво его оглядывать.

Это был один из посланников, которых будущий император Византийский, Роман, поспешил послать по всем государствам, узнав его, автократор Константин, прозванный Багрянородным, не увидит новой луны.

Под предлогом просить друзей молиться о здоровье автократора, Роман разослал таким образом по миру всех патрициев, знатных вельмож и придворных, по своему сану достойных такого поручения. Иностранные государи, правители отдельных областей, полководцы армий, начальники крепостей и флота, как Средиземного, так и Адриатического, были предупреждены, что скоро предстоит перемена императора.

В память дружеских отношений, которые существовали между княгиней Ольгой и умирающим теперь базилевсом, Роман отправил к ней, в ее отдаленную столицу Киев, своего протоспафария, с письмом, написанным золотыми письменами, одна печать которого весила восемнадцать золотых. В этом письме просил он варяжскую княгиню, которая в царствовании Константина не побоялась приехать в Византию для того, чтобы принять святое крещение от патриарха Полиевкта, молиться за своего отца. Но в то же время будущий автократор хотел предотвратить волнения и устранить какие-нибудь дерзкие надежды, которые могли явиться у беспокойных и смелых руссов при вести о перемене императора. Поэтому он обещал Ольге оказывать ту же поддержку, какою она пользовалась в Византии в царствование Константина.

Но все эти подробности были, конечно, неизвестны норвежскому гиганту, правившему рулем. В немногих словах объяснил он Дромунду, что находится на службе в Византии, в дворцовой страже, под начальством норманна Ангуля, что имя его Харальд, Харальд Докели, и что его, как искусного кормчего, много плававшего по Днепру, когда он раньше служил по найму у одного важного боярина, русса, назначили сопровождать в Киев посланника.