Красная земля. Египетские пустыни в эпоху Древнего царства

* * *

© Лебедев М.А., 2025

© ФГБУН ИВ РАН, 2025

© Издательская группа «Альма Матер», оригинал-макет, оформление, 2025

© Издательство «Альма Матер», 2025

* * *

Алле и маленькой Кире с любовью и благодарностью

Предисловие

Я очень хорошо помню, как в свою первую поездку в Египет четверть века назад лежал на палубе прогулочного судна и разглядывал огромные звезды над головой. Внизу тихо плескались нильские волны, от реки пахло тиной и одновременно свежестью. Это была Долина. И ее суть для меня с тех пор вполне определилась: жизнью в Долине управляет Река. А пустыня – это совсем другое. Самые яркие впечатления от пустыни – это всегда контраст. Раскаленное солнце и холодные ночи, сухость, которая буквально выпивает волю, и блестящие после дождя, напоминающие бока гиппопотама скалы. И еще более яркие, чем в Долине, звезды. Гораздо ярче.

За 17 лет работы в Египте и Судане я много жил и в Долине, и на границе с пустыней, ездил по барханам, бродил по каменистым вади^[1], скрывался от палящего солнца в тени скальных навесов, ночевал под Млечным Путем, слушал шакалов и ночных сов. «Красная земля» – так говорили о пустыне древние египтяне. Да, это так. «Земля бога» – добавляли они. И это правда: в пустыне, как в горах, другое время, другие ценности и другие люди. По мере накопления опыта жизни и раскопок в Африке меня все больше удивляло, почему тема пустынь так редко проникает в область интересов египтологов? Ведь в Египте она повсюду: в воздухе, на горизонте, в камнях зданий.

Примерный план этой книги сложился три года назад, когда я шел пешком из Дахшура в Саккару: правая нога шагала по траве, левая – по песку. Трава, песок. В одном месте с бархана на картонках катались дети, съезжавшие на них прямо к первым финиковым пальмам, шумевшим под напором весеннего ветра. Этот шелест и крики ребятни создавали разительный контраст с тишиной у пирамиды Пепи II, где я только что бродил. И зелено-бежевая граница, убегавшая вдаль прямо к пирамиде Джосера, казалась такой четкой и при этом такой эфемерной, такой важной и при этом такой незначительной, что вопросов больше не оставалось: о том, как пустыня выглядит из Долины, а Долина из пустыни, надо написать книгу.

Ее бы не случилось, если бы мне не повезло оказаться на археологических раскопках в Египте и Судане. Я благодарен Элеоноре Ефимовне Кормышевой, Павлу Вольфу, Тиму Кендаллу, Эль-Хассану Мохамеду, Массимилиано Нуццоло, Камилу Курашкевичу и Александре Ридель, в чьих экспедициях я участвовал. Отдельно выражаю большую благодарность Павлу Вольфу, Мохамеду Осману и Сами эль-Амину за беседы об археологии и пустынях, а Мартину Одлеру – за доброе общение на некоторые темы, затронутые в данной работе. Я признателен Дмитрию Борисовичу Прусакову и Сергею Вячеславовичу Ветохову за ценные отзывы и комментарии к этой работе, Эдуарду Вагифовичу Мычко за консультацию по геологии, а Алексею Юрьевичу Сергееву за помощь с текстом по древней флоре. Все возможные ошибки, конечно, остаются при этом на моей совести.

Хочу поблагодарить также всех, кто в разные годы помогал нашим проектам в Египте и Судане и продолжает поддерживать работы в Гебель Баркале и Гебель эль-Нуре своим трудом, талантами, средствами или вниманием. Друзья, эта книга посвящается и вам тоже.

Введение

Никто в Египте не может избежать присутствия пустынь.

Pick 1991

 
Слепцы, числом их было пять,
В Бомбей явились изучать
Индийского слона.
 

«Ученый спор», С. Я. Маршак

В 2021 году мне неоднократно приходилось подниматься по утрам на пирамиду Униса в Саккаре. С ее вершины, где находился нужный для измерений геодезический знак, открывался замечательный вид: на север и на юг до горизонта возвышались пирамиды Гизы, Абусира, Саккары и Дахшура, на западе были бескрайние пески и галечники Сахары, на востоке – некрополь представителей египетской знати, зеленая полоса Нильской долины, а затем – величественное известняковое плато Восточной пустыни. Это и был весь Египет – страна, которую можно охватить одним взглядом. Как справедливо заметил в одной из статей Дэвид Джефрис, «очень немногие представители древних цивилизаций были столь же осведомлены об окружающем их ландшафте, как жители долины Нила»^[2]. Кажется, что география Египта (илл. 1) не могла не породить крайне своеобразного мировосприятия, пронизанного тесной связью с родными речными берегами и постоянным ощущением близости пустынь. Переход от обрабатываемых полей к Сахаре в Египте может быть очень резким. Увидев его своими глазами, сложно отделаться от мысли, что эта очевидная граница и была рубежом цивилизации^[3].

Однако это было не так. Или не совсем так. Во-первых, сразу на запад и восток, в те самые пески, простирается обширный монументальный ландшафт, созданный египтянами – некрополи. Во-вторых, еще дальше в пустыне находились многочисленные египетские памятники и целые поселения, как в оазисе Дахла. Там, в ныне пустынных областях, располагалась кладовая жителей Нильской долины – рудники и каменоломни, без которых древнеегипетская культура никогда не стала бы тем, чем является сегодня.

Со времен Геродота Египет принято называть «даром Нила». Так оно в значительной степени и было, и есть. Таково естественное первое впечатление. Но это не вся правда. Египет – это дар реки, протекающей через пустыню, долгое время бывшую саванной. Одно из самых ярких впечатлений, которые может получить египтолог, оказавшийся на памятниках где-нибудь южнее Гебель Баркала, – это отсутствие столь привычной резкой границы между зеленью и песками. В зоне Сахеля ее нет. И очень вероятно, что ее не было в начале египетской истории.

Что такое пустыня? Определений в современном русском языке очень много. Их можно встретить во всевозможных общих и специализированных – геологических, биологических, экологических, научно-технических – энциклопедиях, словарях и справочниках. Объединяют эти определения обычно следующие утверждения: 1) пустыня – это район с сухим климатом; 2) там либо скудная растительность, либо ее нет вовсе; 3) там нет или почти нет людей. Пустыни – районы с аридным и гипераридным климатом^[4] – покрывают сегодня примерно 20 % земной суши и, очевидно, сыграли большую роль в истории человечества. Полупустыни занимают еще порядка 17,5 %^[5]. Пустынные территории имели и имеют не только географическое, климатическое или экологическое измерения, но и являются самостоятельными и крайне интересными историко-культурными регионами.

В этой книге речь пойдет о ныне пустынных и полупустынных областях за пределами Нильской долины и дельты (современные Восточная и Западная пустыни, а также Синай и зона Сахеля). Я буду называть их Пустыней (с заглавной буквы) в тех случаях, когда важно связать данные территории с древнеегипетским термином хасет (прочая земля, пустынная земля, чужеземное нагорье), т. е. когда дело будет касаться мировосприятия древних египтян и политики древнеегипетского государства.

Контакты Древнего Египта с окружающими территориями – тема для историографии традиционная, хотя и не очень популярная. Долгое время она рассматривалась преимущественно через призму государственных войн и экспедиций, а с начала 1990-х гг. внимание ученых в значительной степени переключилось на социальные и культурные последствия этих взаимодействий, проблемы этничности и самоопределения^[6]. Заметное влияние на постановку современных исследовательских вопросов оказали процессы деколонизации, глобализации и последовавший затем кризис идентичности во многих современных развитых обществах.

Долгое время области за пределами Нильской долины и дельты (илл. 1) оставались на периферии крупных исследований. Даже сегодня в египтологических словарях и энциклопедиях, задача которых состоит, в частности, в разъяснении профессиональной терминологии и проблематики нашей науки, отдельные главы о пустынях не всегда встречаются^[7], а там, где они есть, речь, как правило, идет преимущественно лишь о климате и географии пустынь^[8] или восприятии этих пространств древним населением Нильской долины^[9].

Так как пустыни явственно занимают бóльшую часть современного Египта, а в древности, как и сегодня, там располагались основные источники полезных ископаемых^[10] и важные торговые пути^[11], краткие описания пустынных областей и оазисов можно встретить во многих обобщающих работах о Древнем Египте^[12]. В них прослеживаются две основные тенденции: пустыни описываются либо как естественные стены, которые отделяли долину Нила от вторжений и культурных влияний^[13], либо как вполне проницаемые пространства, которые способствовали перемещению товаров, людей и идей^[14]. Обе эти точки зрения на самом деле не противоречат друг другу, но найти баланс между ними непросто.

Хотя египтология была и остается преимущественно «нилоцентричной» наукой, исследования последних десятилетий убедительно показывают, что опыт жизни, работы, перемещений в ныне пустынных областях и взаимодействия с местными кочевниками влиял на древних египтян значительно сложнее и многообразнее, чем это казалось еще каких-нибудь полвека назад^[15]. Все больше египтологов ежегодно отправляются за пределы Нильской долины и дельты, участвуя в археологических и эпиграфических проектах. Тем не менее до полноценного понимания значения пустынных областей, их ландшафтов, природных ресурсов и населения в политической и социальной истории, экономике, культуре и религии нильских цивилизаций нам, очевидно, предстоит пройти еще долгий путь. Главная причина имеющихся трудностей видится в том, что роль ныне пустынных областей в истории Египта и Куша (Древнего Судана) не была в действительности статичной и постоянно менялась в зависимости от природных условий, демографии, экономических потребностей как жителей Долины и Дельты, так и кочевых скотоводов за их пределами, а также политических процессов и технологических инноваций.

Настоящая книга – попытка нащупать пульс этих изменений в эпоху расцвета первого египетского централизованного государства, в период Древнего царства (ок. 2686–2160 гг. до н. э.). Из ее названия следует, что перспектива у данного исследования вполне определенная: я буду заниматься местом Пустыни в истории Древнего Египта, а не Древнего Египта в истории Пустыни. Поскольку даже такая тема слишком сложна и многообразна, я выношу за рамки настоящей работы обсуждение важных вопросов, связанных с изучением населения Пустыни, лишь в самых общих чертах касаюсь восприятия пустынь древними египтянами или места этих земель в царской идеологии. В центре внимания книги один главный сюжет – богатства ныне пустынных областей, факторы, влиявшие на их доступность для древних египтян, способы их получения и, наконец, роль в истории и экономике Древнего царства. Основное внимание в силу специфики имеющихся источников так или иначе будет приковано к древнеегипетскому государству, но я постараюсь не обойти вниманием и других акторов, которые могли участвовать в добыче и распределении богатств Пустыни.

В 2015 году у меня выходила монография, посвященная египетским экспедициям, которые отправлялись за пределы Нильской долины во времена Древнего и Среднего царств^[16]. Тогда была проделана первоначальная работа по анализу текстов, реконструкции состава конкретных предприятий и судеб их участников. С тех пор появились новые данные, информация и свидетельства^[17], новые источники, ряд чтений, формулировок и интерпретаций я бы сегодня изменил. Но цель настоящей книги совсем не в этом. У нее принципиально иная задача – ввести изученные раннее письменные источники в контекст археологии и ландшафтов, которые осваивали древние египтяне.

«Деньги – это кровь государства». Данная метафора очень распространена в современном мире, но в несколько измененном виде ее можно встретить и у средневековых схоластов, и у физиократов Нового и Новейшего времени. Следуя за Аристотелем, они уподобляли государство живому организму и предостерегали от диспропорции в его членах, которая может возникнуть из-за концентрации питательных соков в одной из частей в ущерб остальным. Для тела государства, указывали они, одинаково опасны и чрезмерный отлив жидкостей на периферию, в руки или ноги, и бесконтрольное увеличение управляющей всем головы, которая может оказаться слишком тяжелой для иссохшего и ослабевшего организма^[18]. Если перенести приведенную выше метафору на безденежные общества, то она могла бы звучать так: «Ресурсы – это кровь государства».

Доступные ресурсы – основа развития любой цивилизации и важный фактор, влияющий на формирование экономических отношений и социальных институтов. Египетское государство эпохи Древнего царства участвовало в получении и распределении сразу нескольких видов ресурсов, которые ныне принято называть ресурсами государственного управления. Некоторые из них были материальными (людские ресурсы, подати, сырье и пр.), другие – нематериальными (идеи и информация, культурные ценности, легитимность, право на принуждение и пр.). Многое необходимое для жизни египтяне могли получить в самой Долине: плодородные почвы, вода, дерево, аллювий для кирпичей и керамики, богатая растительность, речная живность, птица. Что-то было доступно на границе Долины с пустынными плато – пастбища, дичь, кремень, мергельные глины для керамики. Но металлы, многие твердые породы камня и другие минералы приходилось добывать в Пустыне. Через Пустыню проходили и важные караванные пути (илл. 1, 11а), по которым в Долину и Дельту поступали благовония, металлы, дерево, шкуры, ценные камни, раковины и кораллы, страусиные яйца, перья и пр. Это материальные ресурсы. Но черпали египтяне в Пустыне и ресурсы нематериальные – людей с их навыками, знаниями и контактами, военную силу и даже основания для легитимности отдельных лиц и институтов.

Если ресурсы в целом считать «кровью» египетского государства, то ресурсы, поступавшие в Нильскую долину и дельту из Пустыни, были важным элементом в ее составе. Настолько важным, что без него «кровь» не выполняла бы своих функций: именно из соседних областей египтяне получали бóльшую часть сырья для престижного потребления, внешне оформлявшего структуру их общества, а сам факт существования Пустыни был одним из столпов царской идеологии.

В эпиграф к предисловию я вынес первые строки стихотворения С. Я. Маршака, повествующего о пяти ученых мужах, попытавшихся составить представление о слоне, описав отдельные его части. Кто-то изучал бок, кто-то хобот, остальные взялись за бивни, колени и хвост. В итоге они ожидаемо пришли к совершенно разным выводам: для одного слон оказался чем-то шершавым, для другого – огромным, но безопасным змеем, третий посчитал, что слон небольшой и верткий и т. д. Отсылка к этой притче, восходящей в европейской культуре к образу пещеры Платона, встречается в заключении к книге М. Одлера, посвященной меди и медным орудиям в Древнем Египте^[19]. Образ этот кажется весьма удачным для демонстрации важности комплексных междисциплинарных исследований. Отдельные работы в области анализа исключительно письменных источников, иконографии, археологических свидетельств или данных палеоклиматологии способны, конечно, создать самостоятельную и непротиворечивую картину, но как бы ни был при этом талантлив и кропотлив исследователь, велика вероятность того, что реконструированная им древняя реальность будет чем угодно, но только не слоном. Это в полной мере касается, конечно, и пустынь с их ролью в истории Древнего Египта.

Взаимодействие жителей Нильской долины с ныне пустынными областями, безусловно, не ограничивалось только лишь добычей или приобретением там ресурсов. Но если на примере этой весьма ограниченной темы мне удастся продемонстрировать читателям, в том числе неегиптологам, весь спектр и сложность имеющихся источников о роли пустынь в жизни древних египтян, их ограничения и преимущества, я буду считать свою задачу выполненной. Ведь это будет пусть небольшой, но еще один шаг в сторону согласования разнородных свидетельств в поисках их общего контекста – той самой древней реальности, к постижению которой мы все так стремимся, но которая постоянно от нас ускользает.

Терминология

В настоящей работе будут использоваться некоторые общие термины, которые для точности восприятия текста лучше сразу же пояснить.

Древнеегипетское государство. Государству, сформировавшемуся на рубеже IV–III тыс. до н. э. в нижнем течении Нила, его характеристикам и особенностям в последние годы посвящено немало работ, в том числе монографий^[20]. В науке пока нет и, видимо, уже не появится общепринятого определения государства. Многое зависит от того, как к исторической роли государства относится автор определения: видит в нем важнейший шаг в культурной эволюции или считает преимущественно репрессивной силой^[21]. Соответственно, предложенные теории возникновения государства тоже можно разделить на две группы: те, что отдают приоритет изначально добровольному объединению отдельных коллективов, и те, что видят истоки государства в преимущественно насильственном объединении. Предлагаемые развернутые определения государства часто состоят из перечислений свойственных государству институтов, а вне их часто сводятся к тезису о том, что государство – это специальный институт управления обществом. Нередко также указывается, что в его основе лежит претензия на монополию (или приоритет) на насилие в границах определенной территории^[22].

Природа первых государственных образований – проблема неисчерпаемая и одновременно несколько умозрительная, так как слишком часто обсуждается в рамках игры терминами^[23]. В контексте настоящей работы одним из главных отличий государства от вождества мне видится способность к географическому расширению за счет делегирования власти через систему управления, для которой характерны разделение обязанностей и полномочий в рамках вертикальной иерархии, т. е. через чиновничество^[24].

Вслед за Б. Андерсоном, я буду рассматривать государство как один из вариантов представленных (воображенных) сообществ (imagined community). Не в том смысле, конечно, что государства не существует за пределами воображения, а в том, что для существования государства воображение необходимо. «На самом деле, – отмечает автор концепции, – все сообщества крупнее первобытных деревень с прямым контактом лицом к лицу (а может быть, даже и они), – воображаемые. Сообщества следует различать не по их ложности/подлинности, а по тому стилю, в котором они воображаются»^[25].

Как формируются государства – вопрос, далеко выходящий за рамки настоящей работы. Но существуют они вокруг представляемого общего. В центре египетского государства как воображенного сообщества находилось представление о царе как существе, способном поддерживать во вселенной должный порядок вещей (Маат)^[26]. При этом легитимность правителя и его места происходила не от египетского населения, а от богов. Таким образом, предлагаю считать, что египетское государство эпохи Древнего царства – это представление о центральной роли правителя в поддержании верного порядка вещей и воспринявшие его люди, которые управлялись царем через делегирование властных полномочий с привлечением бюрократии. Царь находился в центре государственной идеологии, но не был тождествен государству. Население Нильской долины и окружающих областей было для государства объектом. А вот администраторов и формы их кооперации можно было бы отождествить с государством. Таким образом, ниже термин «государство» будет использоваться в широком значении для обозначения воображенного сообщества и в узком – для обозначения совокупности государственных институтов.

Как в этом случае отделить государственную деятельность и ресурсы от негосударственных? Под государственной деятельностью я понимаю ту деятельность, которая была направлена на поддержание и развитие воображенного сообщества подданных египетского царя. Привлекаемые для этого ресурсы можно считать ресурсами государственного управления. Соответственно, та деятельность и те ресурсы, которые для этого не использовались, к государству отношения не имели.

Современная теория знает немало классификаций древнейших государств. Структурно династический Египет часто относят к так называемым «ранним государствам»^[27], а морфологически – к «территориальным государствам»^[28]. Их характеристики и особенности постоянно обсуждаются. Для темы данной работы, как мне кажется, важнее другое – то, что Египет III тыс. до н. э. являлся одним из шести государств первого порядка^[29], т. е. государством, которое возникло естественным образом и не имело предшественников, из-за чего египетские администраторы долгое время не могли воспользоваться чужим опытом. Этим же, пожалуй, определяется и важность Древнего Египта для истории человеческой цивилизации.

Бюрократия. Термин «бюрократия» широко используется в египтологии, но часто без обсуждения его значения. В недавней крупной коллективной монографии, посвященной египетской администрации, это понятие используется в большинстве авторских глав и ни разу пространно не поясняется, будто смысл его очевиден^[30]. Это же парадоксальным образом касается многих работ, посвященных непосредственно древнеегипетской бюрократии^[31]. Одни авторы находят бюрократов уже в Додинастическом периоде, отождествляя их, подобно Дж. Гуди^[32], с управленцами, которые использовали письменность^[33], другие доказывают их отсутствие даже в эпоху Нового царства, считая основными характеристиками бюрократии ее рациональность и деперсонализированность^[34]. В настоящей работе я следую за М. Вебером, который в самом общем виде определял бюрократию как систему управления (администрации), характеризующуюся вертикальной иерархией и специализацией^[35]. Не следует путать современную деперсонализированную рациональную бюрократию с бюрократией в обществах с традиционным типом господства, который опирался на веру подданных в священность издавна утвержденного порядка. Египетская администрация эпохи Древнего царства выстраивалась по иерархическому принципу, где верхние эшелоны определяли политику, а нижние ставили и выполняли конкретные задачи, и подразумевала некоторую подготовку чиновников и их специализацию. На этом ее сходства с современной бюрократией, похоже, заканчивались. М. Вебер считал, что по мере разделения функций и рационализации (т. е. возрастания роли письменной документации и формирования упорядоченной череды инстанций) патримониальное чиновничество могло принимать бюрократические черты и поэтому допускал для определения древнеегипетской администрации и других подобных систем термин «патримониальная бюрократия»^[36]. Главные отличия патримониальной бюрократии от истинной бюрократии заключались, по его мнению, в несвободе чиновников (их прямой зависимости от правителя), слабой профессиональной отраслевой специализации и отсутствии разделения частного и служебного^[37].

В целом, это не противоречит доступным нам сведениям о египетской администрации эпохи Древнего царства. Хотя сохранившаяся терминология свидетельствует о стремлении администраторов классифицировать должности^[38], сама система управления – судя по чрезмерно большому числу известных титулов^[39] – не имела достаточно четкой структуры сколько-нибудь продолжительное время. Большýю роль в функционировании древнеегипетской администрации должны были играть передача положения родственникам (непотизм), патронатные отношения, неформальные связи и авторитет, близость к царю, дарообмен^[40] и только затем, вероятно, сами занимаемые формальные должности. Все это, накладываясь на несовершенные методы и средства сбора, хранения и передачи информации, могло делать древнеегипетскую бюрократию значительно менее эффективной, чем деперсонализированные бюрократии Новейшего времени^[41]. Одновременно есть мнение, что раз семьи чиновников имели стабильные источники доходов со своих хозяйств, коррупция со взяточничеством долгое время не существовали в классическом виде или, по крайней мере, не осознавались как серьезные проблемы^[42].

Развитие бюрократии имеет определенную внутреннюю логику. Прежде всего она стремится увеличивать специализацию (которая не равнозначна профессионализму), количество параллельных структур и объем контролируемых ресурсов. Рост числа бюрократов является естественным процессом и не зависит напрямую ни от изменения количества или сложности задач, ни от изменения объема доступных ресурсов. Последнее наглядно можно видеть на примере позднего Древнего царства.

Некоторые исследователи полагают, что в древнейших государствах социальная реальность долгое время осмысливалась исключительно в рамках иерархии домохозяйств, на вершине которой находилось расширенное домашнее хозяйство властителя. Для описания управленческих практик в таких обществах, державшихся на личных связях между властителем и его администраторами, используется предложенный М. Вебером термин «патримониализм». Такие авторы предполагают, что патримониализм не мог уступить место патримониальной бюрократии (бюрократии с отдельными элементами патримониальных отношений) ранее I тыс. до н. э.^[43] В египтологии сравнение древнеегипетского государственного управления с иерархией патримониальных домашних хозяйств, где более крупные хозяйства выполняли функции администрирования и распределения для более мелких^[44], появляется на контекстуальном этапе^[45]. Такой взгляд противопоставляется более традиционному образу всеохватной, четко структурированной и деперсонализированной древнеегипетской бюрократии^[46].

Египетскую администрацию эпохи Древнего царства можно разделить на центральную (связанную с решением общегосударственных вопросов) и местную, или провинциальную. В какой момент бóльшая часть решений, связанных с функционированием государства, стала приниматься не в рамках института царской семьи или неформальных связей, а через бюрократию – сказать сложно. Скорее всего, бюрократия отвоевывала командные высоты на всем протяжении египетской истории. М. Барданова полагает, что патримониальная бюрократия могла существовать параллельно с более древней иерархичной системой патримониальных домашних хозяйств^[47]. Значение бюрократии в таком случае на протяжении египетской истории не было постоянным и менялось в зависимости от эпохи и конкретной сферы деятельности. Изначально администраторы должны были набираться из среды родственников царя, а затем личных слуг и зависимых людей, которые декларировали преданность правителю и веру в его особый божественный статус. Такая модель не подразумевала существования политического и экономического разделения на частное и служебное, наличия структурных или символических альтернатив правящему классу и возможности функционирования государства в отрыве от личности правителя. C рубежа IV–V династий в число администраторов начинают попадать люди из-за пределов большой царской семьи (за счет экспатримониального рекрутирования)^[48]. На протяжении V династии этот процесс становится все более заметным и значимым. К концу V династии начинают быстро развиваться провинциальные центры, в них фиксируется появление стабильных служебных элит с собственными традициями преемственности.

Древнеегипетская администрация выступала гарантом социального порядка в интересах правящего класса. При этом явных свидетельств ее заинтересованности в глубоком проникновении в жизнь локальных сообществ, за исключением сфер сбора податей и контроля повинностей, в эпоху Древнего царства не наблюдается. Р. Буссманн предлагает рассматривать III тыс. до н. э. как время постепенного роста масштаба древнеегипетского государства, происходившего за счет переформатирования «традиционного» Египта в соответствии с абстрактными моделями, которые транслировались из царской резиденции. Среди таких моделей, унифицировавших жизнь по всей стране, он называет представление о Египте как единстве «двух земель»^[49], а также деление территории страны на номы и владения отдельных богов. По мнению Р. Буссманна, государство настойчиво продвигало эти модели в жизнь, в том числе за счет внутренней колонизации и монументального строительства, пока к началу Нового царства, т. е. спустя примерно полторы тысячи лет, они не стали наконец соответствовать реальной практике на местах^[50]. Как в Древнем царстве управлялись жители многочисленных селений, а также всевозможные скотоводы, охотники и собиратели, занимавшие окраины культурного ландшафта Нильской долины и дельты, практически не известно. Вероятно, в этой среде была велика роль неформальных (с точки зрения государственной администрации) лидеров, но как их власть или авторитет реализовывались в конкретных исторических условиях далеко не всегда ясно^[51].

Институты. Когда речь заходит о деятельности государства, то обычно имеются в виду институты, посредством которых правящий класс стремится достигать своих целей. В романо-германских языках, которые, собственно, преимущественно и используются для изучения Древнего Египта, существует разделение между терминами «институт» (организация с определенными задачами) и «институция» (может обозначать как организацию, так и обычаи, практики или законы, например, брак, семью, частную собственность). В отечественной науке второй термин используется редко. Это создает ловушку и нарушает однозначность научного языка. Привычные отечественным коллегам словосочетания вроде «социальный институт» или «экономический институт», обозначающие формы совместной деятельности людей, для большинства иностранных коллег, по сути, имеют смысл только в названиях каких-либо организаций^[52].

Осознавая сложившуюся ситуацию как данность, я буду использовать термин «институт» в привычном для отечественной историографии расширенном значении. То есть буду понимать под ним и совокупности формальных и неформальных норм, такие как царская власть, правосудие, семья или наследование, и организации – совокупности людей, объединенных для решения каких-либо задач на основе разделения обязанностей. Организации возникают в уже существующих институциональных рамках, но затем начинают выступать в качестве агентов институциональных изменений. Связанные с государством организации я буду делить на органы, занимавшиеся преимущественно реализацией государственной власти, и учреждения, занимавшиеся преимущественно производством, хранением и распределением. Оговорка про преимущественную функцию не случайна. Поскольку деление это условное и весьма модернизационное, оно, по всей видимости, не вполне соответствует древнеегипетским практикам, в условиях которых одна и та же организация, вероятно, вполне могла выполнять несколько указанных функций одновременно. Поскольку о реалиях управления в III тыс. до н. э. мы все еще осведомлены довольно слабо, то под термином «государственный институт» в большинстве случаев вряд ли получится описать что-то более конкретное, чем сфера деятельности.