- -
- 100%
- +
Вторник стал для меня днем, который мог помочь справиться со своим страхом или, наоборот, убить меня окончательно. Каждая клетка моего тела кричала, что верен именно второй вариант. Я оказалась в неравных условиях, как и в стрип-клубе: Лиам – звезда мирового масштаба, а я – одна из десятков нанятых красоток, собранных для его клипа, живое напоминание о том, как низко я пала по его милости.
Заброшенный завод – тот самый, на котором раньше проводили гонки и до которого я не доехала в ту роковую ночь, – дышал на меня ледяным дыханием прошлого. Он стал ещё мрачнее спустя шесть лет, будто впитал в себя всю мою подступившую к горлу горечь. На старте трека уже стояли пять новеньких спорткаров, заготовленных для съемок, их лакированный блеск вызывающе контрастировал с ржавчиной моих воспоминаний.
Лишь Рокси, которая шла бок о бок со мной, ее плечо было единственной теплой точкой в этом ледяном мире, не давала мне впасть в отчаяние.
–Эл, ты как?
«Отвратительно. Меня трясет изнутри, а сердце застряло где-то в горле, колотясь вперемешку со страхом и ненавистью», – мысленно выдохнула я, но сказать об этом не смогла, не в силах обременять ее своим токсичным ужасом.
–Нормально, – выдавила я, и это слово обожгло губы своей фальшивостью.
Около съемочной группы стоял он: красивый и уверенный в себе. Его уверенность была осязаемой, почти физической силой, давящей на меня. Красивый настолько, что все вокруг смотрели лишь на него. Ни одна девушка не могла оторвать глаз от тех хищных клыков и ямочек, которые легко сводили с ума. Но не меня. Не теперь. Для меня эта красота была лишь упаковкой для яда.
– О, звёздочки мои пришли! – замахал руками Бэн, подзывая к себе.
И я ощутила взгляды всех людей на себе и Рокси.Это было привычно, но вот одна пара глаз – его глаза – жгла меня насквозь, как раскаленная сталь. Ноги, которые вновь хотели застыть, превратиться в камень и провалиться сквозь землю, я заставила идти. Лицо, которое хотело застыть в гримасе ненависти, я заставила улыбаться, ощущая, как эта маска трещит по швам.
Бороться со страхом было не так просто, как мне казалось после кабинета Вайолет. Уверенность и легкость, такие хрупкие, быстро исчезали перед лицом прошлого, что так настырно лезло в мое настоящее.
«Лиам, наверняка, и сам был жертвой», – всплыл в голове голос Вайолет, словно спасательный круг, который тут же тонул в море моего гнева.Жертвой? Возможно. Но это не меняет сути предательства. Он даже не попытался поступить иначе. Просто предал. И этот удар до сих пор отзывался тупой болью в груди.
– Привет, – услышала я голос «мировой звезды», как только мы с Рокси подошли к толпе.
«Привет?» – внутри меня все оборвалось.Этот голос, который я когда-то ждала с трепетом, пробрал меня до холодных мурашек своим беззаботным тембром. Лишь за это короткое, до ужаса обыденное слово, мне хотелось ударить его по надменному лицу, оставить на его идеальной коже след моего отчаяния.
– Что надо делать? – спросила я, и мой голос прозвучал плоским, лишенным всяких эмоций, будто я была роботом на дистанционном управлении.
– Переоденьтесь вместе с другими девочками в старом цеху.
В том самом здании, где когда-то проводила вечеринки Бэйси, уже собрались стилисты и визажисты. Нам раздали костюмы, которые были явно не для зимы. Если, конечно, не планировалось подхватить воспаление лёгких или цистит.
Всем было безразлично наше здоровье, ведь главное – показать во всей сексуальности взятые в аренду тела. Мы были живым реквизитом, и эта мысль вызывала тошнотворную волну унижения. Куртки, которые мы надевали за кадром, приходилось снимать, как только появлялась необходимость очередной девочки в кадре. Все, что от нас было нужно, так это елозить в откровенных костюмах по машинам, тверкать и красить губы на передних сидениях авто. Каждое движение было пыткой, пародией на желание, в котором у меня выжгли душу.
Одной из девочек поручили «открыть гонки», махнув флагом. Пятеро же сели по машинам на пассажирские места. Я – кто бы сомневался – оказалась с Лиамом.
– В тот день ты так и не поучаствовала в гонках. Эти ребята настоящие профи. Можешь посоревноваться с ними, если хочешь.
Я проигнорировала это предложение,ощущая, как по спине пробегает холодная игла ярости, уставившись в боковое стекло, разглядывая гонщика за рулем соседнего авто. В моих глазах не было интереса: просто хотелось смотреть куда угодно, лишь бы не на Томпсона. Гонщик подмигнул мне и спросил, занята ли я этим вечером. Его взгляд, привычно-оценивающий, скользнул по моей оголенной коже. Закрыв глаза, чтоб не сорваться, не закричать от накопившегося бессилия, я медленно выпустила воздух из лёгких. Нервный тик начал содрогать веко левого глаза противной дрожью.
–Занята, – ответил Лиам и закрыл окна авто.
Что-то во мне затрещало.Мои зубы непроизвольно скрежетнули от злости, от этой показной, удушающей опеки, будто я была его вещью, но зарычавший мотор и включившаяся камера, наведенная на нас, заставили «сексуально» извиваться. Терпеть такие клипы не могла, где надо безостановочно вертеться, будто у тебя глисты. Мое тело двигалось на автомате, пока разум витал где-то далеко, в безопасном небытии.
От одной и той же песни на повторе меня уже начинало подташнивать, хотя за автотюном я почти и не различала голоса Лиама. Но он был рядом. Его присутствие было плотным, густым, как смог, которым я дышала. От этого тошнило ещё сильнее.
– Отлично, следующая сцена, – крикнул клипмейкер.
Мы поехали по трассе, и, как я и ожидала, Лиам решил завести разговор со мной.
– Замёрзла?
Я проигнорировала глупый вопрос.Он в шубе. Я в водолазке и шортах. Мне точно не могло быть тепло. Он же прибавил температуру на панели.
«Удивительная смекалка», – ядовито пронеслось в голове.Его забота была столь же фальшивой, как и моя улыбка перед камерой.
– Я не знал, чем это закончится. Отец меня заставил это сделать. Он угрожал мне.
Голос Лиама стал тихим,словно он извинялся за украденную конфету. Только вот украдена была далеко не конфета, а три судьбы одной семьи. И его шепот не вызывал ничего, кроме нового витка ярости, острой и режущей, как лезвие.
– Мне тебя пожалеть надо? Бедненький, папочка заставил… Вот же жалость, блять! Стал звездой, любимцем миллионов, – яд выливался, словно из клыков кобры. – Тогда где ты был? Где ты – такой несчастный – был все эти шесть лет, если не виноват? – рассмеялась я, и этот смех прозвучал хрипло и горько. Я корила себя за то, что не проигнорировала его очередную попытку завести разговор.
–Он отправил меня заграницу. Запретил звонить и писать тебе… – Голос Лиама стал ещё тише. Веки дрожали, словно он был готов заплакать.
«Актер. Зря не в кино подался».
Это было просто нелепо.Настолько нелепо, что хотелось смеяться с этих объяснений, с его горького выражения лица, но вместо смеха внутри поднималась черная, удушающая волна отчаяния.
–Для чего ты это устроил?
–Ты про клип?
–Вау, смышленый, – сарказм капал с каждого слова, словно кислота.
Карий взгляд, на этот раз не затуманенный, столкнулся с моим. Сердце бухнуло. Шумно. Горько. Оно не забилось чаще – оно просто упало в пропасть, оставив после себя ледяную пустоту.
–Вперёд смотри. Я не хочу разбиться.
–Эли. – И снова ударение на последний слог. Это имя, сказанное его голосом, стало пыткой. Я не хотела слышать этого обращения. Оно осталось в прошлом для той семнадцатилетней девочки. Той, которую он же и убил.
–Элин, – поправила я Лиама, и мой голос наконец дрогнул, выдав всю накопленную боль. – Ударение на первую букву имени.
–Эли, – шумно выдохнул он и продолжал называть меня так, как хочется ему, – я просто хочу объясниться.
Снова объяснения.Сначала один, потом второй. Мне не были нужны объяснения. Они были бесполезны, как зонтик в эпицентре урагана. Я хотела лишь одного – спокойствия. Тишины. Чтобы все это закончилось.
–Зачем? Мне это не нужно.
–Отец. Он снова нацелился на тебя. И фотография с Хиллом – не просто для разрушения твоей репутации. Отец хочет выманить твоего отца… Эли, он хочет играть тобой до конца. И это только начало.
Глава 5
Мне стало смешно. Лиам думает, что я ещё этого не поняла? Думает, что я не увидела давления его отца?
– Ты считаешь меня идиоткой?
– Я хочу привлечь твое внимание к проблеме.
«Привлечь внимание». Словно я не живу внутри этой проблемы. Словно мое тело не стало полем боя в этой войне, которую начал его отец. Все мужчины в моей жизни были марионетками в чужих руках. Отец, чьи амбиции меня сломали. Клиенты, покупавшие куски моего тела. И вот он – Лиам, красивая кукла на ниточках папочки, пытающаяся изобразить самостоятельность.
Мысленно я перебирала варианты, как карты в колоде, каждая – отравленная. Зачем Томпсон-старший так откровенно давил на меня через Хилла, если теперь выпускает своего сынка с его жалкими оправданиями? Чтобы я, измученная и загнанная, сама бросилась в его объятия в поисках защиты? Или чтобы, оттолкнув Лиама, я окончательно осталась одна, беззащитная перед настоящим ударом? Эта игра была слишком многослойной, и от ее осознания в висках застучало.
– Я вижу проблему, – сказала я, глядя в заснеженное окно, где мир сливался в белую полосу. – И я разберусь с ней сама.
Я потянулась к ручке, желая вырваться из этой металлической коробки, пахнущей его дорогим парфюмом и ложью. Но его рука легла на дверь, мягко, но неумолимо, заблокировав выход. Пространство салона сжалось до размеров клетки.
– Ты не видишь ее, Эли, – его шепот был обжигающе близким. Он пах роскошью и предательством. – Ты не понимаешь, что будет дальше…
Он осекся, и в этой обрывающейся фразе было больше правды, чем во всех его предыдущих словах. В его глазах промелькнула тень настоящего, дикого страха. Не за меня. За себя. Он боялся того, что проболтался.
– Я разберусь сама, – повторила я, и в голосе зазвенела сталь, которую я оттачивала все эти годы в борьбе за выживание.
Я отвернулась, но кожей спины чувствовала его взгляд. Он прожигал ткань куртки, пытался прочитать по напряжению плеч, куда я смотрю, о чем думаю. Этот взгляд преследовал меня до конца съемок. Он был как прицел. И с каждым его лучом, ложившимся на меня, в голове складывался самый чудовищный пазл – тот, где я была не просто жертвой, а разменной монетой в игре, ставки в которой были выше моей жизни. И где Лиам, мой когда-то светлый мальчик, был либо пешкой, либо палачом. И от этой мысли внутри все замирало, цепенея от леденящего ужаса.
Пятница вползла в мою спальню серым, унылым светом, словно совесть, о которой я давно забыла. Даже не открывая глаз, я знала – этот день станет худшим за долгие месяцы. Хуже, чем встречи с Томпсонами, с их холодными, расчетливыми играми. Хуже, чем комната Дина с ее немым криком одержимости. Предстояла встреча с мистером Кимом.
Джаред Ким. Само имя вызывало во рту привкус старческой гнили и безнаказанной жестокости. Ему под семьдесят, и его садизм – это не горячность, а выдержанный, как вино, яд. Вспомнила нашу последнюю встречу: его пыхтение, алчное, беспомощное, его сморщенное от злости лицо, когда его тело отказалось подчиниться воле. Виноватой, разумеется, оказалась я. Всегда виновата я.
«Недостаточно стараешься, дорогуша».
Отделалась тогда лишь парой синяков и глубоко спрятанной дрожью, которая выходила наружу лишь в полной темноте. Этот человек был слишком влиятелен, чтобы агентство рисковало им ради такой мелочи, как мое физическое или психическое здоровье. И, как выяснилось, он был гораздо большим, чем «слишком влиятелен». Для них он был крышей, а для меня – мучителем. И я была обязана угодить ему сегодня, чтобы уже завтра меня с агентством ничего не связывало.
Я заставила себя подняться. Движения были механическими, отработанными до автоматизма: душ, макияж, тщательная маскировка под живого человека.
«Последний вызов, – твердила я себе, глядя в зеркало на свое бледное отражение. – Дин отменил вызов. Это финишная прямая».
Эта мысль была единственным светом в надвигающемся мраке. Свобода. Неизведанный мир. Я цеплялась за эти слова, как утопающий за соломинку.
Гавань. Пронизывающий ветер с моря, пахнущий солью и тоской. Он ждал меня, этот старый садист, и его поцелуй в тыльную сторону ладони оставил на коже невидимый слой грязи. Я улыбалась, чувствуя, как за этой улыбкой кривится и рвется что-то внутри.
– Проходи, дорогуша, мы организовали зачетную дискотеку! – его хриплый голос резанул слух.
«Дискотека в аду», – пронеслось у меня в голове, когда я спустилась в трюм. Теплый, спертый воздух, пропахший старостью, перегаром и женским парфюмом. И они – еще шесть пар: дряхлые, жадные старики и молодые, пустые девушки. Зеркальное отражение моего собственного падения. В такую погоду – на яхту. Показательная акция власти. Смотри, мол, я могу все. Могу вывезти в шторм и заставить танцевать голышом.
Я повела его к бару, моя рука в его цепкой, костлявой лапе.
«Напиться, – единственная здравая мысль. – Напиться до потери пульса, до состояния овоща. Пусть это время просто провалится в черную дыру».
Я пила, не закусывая, опрокидывая стопку за стопкой элитного алкоголя, который обжигал горло, но не мог сжечь ком отвращения в груди. Музыка была громкой и безвкусной, но скоро она превратилась в просто гул, фон для нарастающего кошмара.
Их руки. Сухие, шершавые, покрытые пятнами. Они ползали по мне, как пауки, бесцеремонные и настойчивые. Я смотрела на других девочек, и в их глазах, блестящих от алкоголя, я видела то же самое – оцепенение, за которым пряталась вселенская усталость.
– Девочки! Танцы голышом! – кто-то выкрикнул, шлепая пачкой купюр о стеклянный стол.
Это был сигнал. Мы, как хорошо обученный кордебалет, начали раздеваться. Движения были выверенными, соблазнительными, но внутри я была куском льда. Я видела свое отражение в темном стекле иллюминатора – бледное тело, натянутая улыбка, пустые глаза. Это была не я. Это была кукла, которую готовили к ритуалу.
– Потритесь друг о друга! – старики захрипели, слюнявя толстые губы. – Целуйтесь!
Я отвернулась, поймав взгляд одной из девочек. Мы молча обменялись взглядом – короткой, отчаянной искрой понимания в этом аду. Затем она захихикала, играя свою роль. И я заставила свое тело извиваться, притворяясь, что это возбуждает. Я закрыла глаза, пытаясь сбежать. И в темноте за веками возникло другое лицо. Улыбающееся. С ямочками на щеках. Лиам.
«С ума сошла?» – с яростью отрезала я сама себя, вышвыривая этот образ прочь. Он не имел права здесь быть. Он был частью другого кошмара.
Я снова хваталась за рюмку, намеренно проливая часть липкой жидкости на грудь, чтобы мистер Ким, причмокивая, слизывал ее. Физиология как услуга. Отключиться. Просто отключиться.
Но следующий удар реальности был грубее и болезненнее. Два костлявых пальца грубо, без прелюдий, впились в меня. Я поперхнулась, воздух перехватило. Оргия. Они затеяли оргию. Хаотичное, жалкое сплетение морщинистых, дряблых тел и молодой, продажной плоти. Голоса стариков слились в оглушительный, похотливый гул.
– Давайте! Трогайте друг друга!
–Прыгай на мне, красоточка!
–Дай попробовать себя!
Я стояла, оглушенная этим хором, чувствуя, как последние опоры рушатся, а пол уходит из-под ног. Это был не просто вызов. Это было жертвоприношение.
Внезапная грубая сила отбросила меня на пол. Острая боль в бедре, удар головой о ковер. Прежде чем я успела сообразить что-либо, жилистая рука впилась в мои волосы и потащила, как мешок с тряпьем, в сторону каюты. Я, беспомощно цепляясь каблуками за ворс ковра, увидела в иллюминаторе лишь бесконечную, равнодушную черноту океана. Бежать было некуда. Кричать – бесполезно. Из салона доносились хриплые вопли и приторный смех – там шло свое пиршество, и моя судьба никого не интересовала.
– Он встал! – его хриплый, пропитанный алкоголем и тщеславием возглас прозвучал как приговор. – Давай, соси. Глотай полностью. Хорошая девочка.
Последние слова прозвучали с леденящей душу фамильярностью, словно он дрессировал собаку. Его ладонь со звонким, унизительным шлепком обожгла кожу. Затем его пальцы – сухие, шершавые, с грубыми ногтями – снова впились в меня, не неся ничего, кроме боли. Я вжалась в пол, пытаясь отстраниться, но он, пыхтя, приник к моему телу ртом. Его дыхание было тяжелым и зловонным.
– Сочненькая… молоденькая… – он бормотал, словно пробуя блюдо. – Я сейчас оттрахаю тебя так, как никто не трахал.
Мое горло сжалось.
«Отключись, – приказала я себе. – Просто отключись».
Я заставила свой голос работать, выдавив из себя хриплый, неестественный стон.
–Давай, жеребец. Оттрахай меня.
Я старалась не дышать, чтобы не чувствовать запах его немытого тела, смешанный с запахом чистого постельного белья – дуэт, ставший для меня символом всего самого омерзительного. Когда он пристроился сзади, его пыхтение стало хриплым и прерывистым. Он снова дернул меня за волосы, и крик вырвался сам собой – короткий, животный, от чистой боли. Его тело было дряблым и тяжелым, а его полуэрегированный член в сухом, натирающем презервативе причинял лишь жгучую боль.
– Блять! Работай, сука! – очередной шлепок, на этот раз с такой силой, что по коже поползло огненное онемение.
Я заставила свое тело двигаться, подпрыгивая на нем с показным, отчаянным рвением. Но я чувствовала, как подо мной его плоть становится все более вялой, безжизненной. Его тщеславие не выдержало этого провала.
– Ты, мелкая мразь, даже работу свою выполнить не можешь? – он с рыком рванул мои волосы, заставляя меня склониться над его брюхом, и начал с силой насаживать мое лицо на его мягкий, отвратительный член.
Вот тогда меня охватил настоящий, первобытный страх. Не страх боли, а страх смерти. Он был сильнее меня, старше, и его ярость была слепой и беспощадной. Лежа на нем, я судорожно нащупала телефон. Миранда.
«Он сумасшедший, он убьет меня!».
Ответ пришел мгновенно, холодный и безразличный:
«Ты уже уволена».
Мир сузился до размеров этой каюты.
«Мия… Рокси… возьмите трубку… кто угодно…» – молилась я про себя. Но они не взяли. Пальцы уже набирали другой контакт. Дин. Непрочитанное сообщение в Instagram. Одержимый, странный Дин. В нем была хоть какая-то искаженная одержимость мной. Значит, он должен прийти. Должен. Я нажала запись голосового сообщения, но телефон выскользнул из дрожащих пальцев и с глухим стуком упал под кровать. Сердце упало вместе с ним.
«Оно не отправится».
– Мразь! Ты должна сдохнуть! Бестолковая шлюха!
Его пальцы снова впились в меня, но теперь с такой силой, что я почувствовала, как рвутся ткани внутри. Боль была острой, раздирающей.
–Прошу… остановись… – взмолилась я, и тут же его ладонь со всей силы врезалась мне в щеку.
Искры взорвались в глазах, комната поплыла.
–Почему ты не течешь, сука?! Я, блять, лучший мужик, а ты не течешь?!
Последние остатки надежды испарились. Я отчаянно сползла с кровати, пытаясь вырваться. Ударила его ногой в челюсть, почувствовав под каблуком неприятный хруст. Он взревел и всем своим тучным телом навалился на меня, придавив к полу. Воздух вырвался из легких. Я кричала, но мой крик тонул в грохоте музыки из салона. Я плакала, и слезы текли по вискам, смешиваясь с потом и страхом.
А потом раздался тот самый звук – хрустальный, звенящий, звук бьющегося стекла. И по щеке, вслед за слезами, потекла другая жидкость. Густая, теплая, с резким, знакомым запахом железа. Это была не просто кровь. Физическое подтверждение того, что игра окончена, и началась охота.
Каким-то чудом, пока он, ругаясь, сбрасывал с кровати осколки, я доползла до телефона. Нащупала его. Липким от крови пальцем нажала «отправить». Затем – кнопку блокировки. Последнее, что я увидела перед тем, как сознание поглотила черная пустота, – его искаженное ненавистью, пьяное лицо, склонившееся над моим телом, и его язык, с наслаждением облизывающий мою окровавленную кожу.
Я пришла в себя от прикосновения. Не человеческого, а стерильно-холодного, в резиновой перчатке. Надо мной склонилась женщина в белом, а у изголовья стоял темный, безликий силуэт в форме. Мир плыл, звуки доносились будто из-под воды.
– Мисс Роуз, вы в больнице. С вами всё будет в порядке. – Голос медсестры был ровным и безразличным, как шум аппаратуры. – Сейчас мы должны провести осмотр для сбора доказательств. Это важно.
Вспышка фотоаппарата на мгновение ослепила меня, выхватывая из полумрака детали: кафельный пол, металлические края кровати. Щелкали пробирки, шуршали пакеты. Я лежала неподвижно, чувствуя, как мое тело – мое избитое, оплеванное, изнасилованное тело – перестает быть моим. Его превращали в карту преступления, в набор улик, в экспонат. Моя боль, мой стыд, мое унижение аккуратно упаковывались в стерильные контейнеры, чтобы отправиться в лабораторию.
А потом темнота снова сомкнулась над моей головой, засасывая обратно, в омут, где не было ни боли, ни страха, а только безразличная, черная пустота.
Сознание возвращалось обрывками. Яркий, режущий свет сквозь веки. Глухой, ватный гул в ушах, в котором тонули все звуки. Я не понимала, где я, не помнила, кто я. Существовала лишь боль – тупая, разлитая по всему телу, и острая, пульсирующая в виске.
В липкой дымке я различила склоненную над собой фигуру в белом халате, холодное прикосновение стетоскопа. И еще одну – темную, массивную, застывшую в дверном проеме. Охранник. Смутное, детское чувство облегчения шевельнулось во мне: «Он меня защитит». И с этой бредовой, наивной мыслью я снова провалилась в небытие.
Но как же жестоко я ошибалась.
В следующий раз я пришла в себя окончательно. Тело было тяжелым, чужим, будто налитым свинцом. Каждый мускул ныл, голова раскалывалась на части. Но сознание было ясным, как лезвие. И первое, что я увидела, – Мию. Она сидела на стуле в другом конце палаты, у самой двери, рядом с тем самым охранником. И не двигалась с места.
– Булочка, ты как? – ее голос был хриплым, будто она плакала много часов. Она даже не попыталась встать, приблизиться. – Не отвечай. Этот урод… Черт, Эли, все будет хорошо.
Ее слова были бессвязными, обрывочными. Они не складывались в картину. Я не понимала. Не понимала, почему она далеко, почему смотрит на меня с таким странным, щемящим сочетанием жалости и тревоги.
– Мия, о чем ты вообще? – мой собственный голос прозвучал слабо и сипло.
Она не ответила. Вместо этого ее взгляд метнулся к охраннику и обратно ко мне – быстрый, предупреждающий. И в этот миг в памяти, как вспышки кадров кошмара, возникло все: яхта, хрип старика, боль, звон разбиваемой бутылки, вкус крови на губах. Весь ужас обрушился на меня разом, заставляя сердце бешено колотиться.
– Мисс, вам пора уходить, – раздался из дверного проема низкий, безразличный бас.
– Минуточку, – тихо, почти умоляюще, сказала Мия и снова обернулась ко мне. Ее глаза были полны слез. – Эли, главное – не нервничай. Просто отдыхай и набирайся сил. Они тебе понадобятся.
И она ушла. Быстро, не оглядываясь. Оставив меня в леденящем одиночестве, наедине с этим стражем и с гнетущим предчувствием. Это был не визит поддержки. Это было предупреждение. Но к чему готовиться? Я ведь была жертвой. Жертвой, которую должны защищать.
Судорожно, игнорируя боль, я стала шарить руками по тумбочке, ища телефон. Его не было. Паника, острая и холодная, сжала горло. Я прикоснулась к голове – сквозь волосы прощупала толстый слой бинтов. Повязка. Значит, это все не было сном.
– Мне кто-то объяснит, что здесь вообще происходит? – голос сорвался на крик, когда я попыталась резко подняться.
Мир поплыл, ноги подкосились, и я с глухим стуком рухнула на холодный плиточный пол. Охранник, неспеша, с видом человека, выполняющего рутинную обязанность, подошёл ко мне. Его лицо было испещрено морщинами усталости, а под глазами висели тяжелые, синеватые мешки.
– Мисс, это для вашей же безопасности. Не нужно переживать, – произнес он ровным, лишенным всякой эмпатии тоном.
От этих слов по спине побежали ледяные мурашки. Безопасности?
– Мне… мне нужно в туалет, – выдохнула я, понимая, что это единственный способ ненадолго уединиться.
– Я сопровожу вас.
Он подал руку, не глядя на меня, и буквально отнес меня, как вещь, до унитаза. Дверь он не закрыл, прислонив ее к косяку. Он не смотрел прямо на меня – он уставился в экран своего телефона. Но я знала. Я чувствовала кожей его рассеянное, равнодушное внимание. Я слышала мерный, тикающий звук его наручных часов, заглушавший все остальные шумы.
Я сидела там, пытаясь заставить свое тело работать, и понимала, что это – худшее унижение. Хуже, чем грубые руки на яхте. Там было насилие, ярость, нечто горячее и животное. Здесь же было холодное, системное, обесчеловечивающее наблюдение. Я была не пациентом, не пострадавшей. Я была объектом. Вещью, за которой присматривают. Для этого человека мой стыд, моя боль, моя потребность в уединении были всего лишь помехой в его смене.