За что сгорели наши звезды

Я хотела в туалет, чтобы спрятаться. Чтобы, наконец, остаться наедине со своими мыслями и страхом. Но даже здесь, в самом укромном месте, для меня не было покоя.

Смириться с охранником я не смогла, просто истощила запас сил на борьбу с реальностью, которая оказалась прочнее моего черепа. Я научилась не встречаться с ним взглядом, дышать тише, двигаться медленнее, словно узница в камере, привыкшая к присутствию надзирателя. Это была не покорность, а тактика выживания. Экономия ресурсов для настоящей битвы, природу которой я еще не понимала.

Но чего мое измотанное сознание действительно не могло обработать, так это появления Лиама Томпсона.

Он возник в дверном проеме, как призрак из самого болезненного сна, с огромным, нелепым букетом белых лилий. Цветы смерти. Цветы невинности, которой во мне не осталось и следа. Мой «телохранитель» мгновенно преградил ему путь, и на несколько минут комната превратилась в немой спектакль: Лиам, отчаянно жестикулируя, говорил по телефону с кем-то, чьего тихого голоса я не слышала. И – о чудо – две минуты спустя ему разрешили войти.

Я молча наблюдала, как он переступает порог, несущий с собой запах зимней улицы. Он положил цветы на тумбочку, словно напоминание о прошлом. Как на каждый мой день рождения вплоть до семнадцатилетия. И раньше это казалось мне самым ценным подарком, а сейчас – самым абсурдным.

– Эли, как ты? – его голос был тихим, насыщенным заботой. В его белых, искусственно окрашенных волосах таяли снежинки, словно слезы, которых не было в его глазах. А в глазах… в глазах была вина. Та самая, которую я когда-то хотела в них увидеть. Теперь она казалась подтверждением моей слабости.

– Что ты тут забыл? – мой собственный голос прозвучал плоским, выгоревшим. Я была так смертельно утомлена от этих поворотов, от этой бесконечной пытки под названием «моя жизнь».

– Я узнал, что ты попала в больницу.

– Папочка сообщил? – я не смогла сдержать едкой усмешки.

Он проигнорировал укол, приблизился и сел на стул. Слишком близко. Настолько близко, что я почувствовала исходящее от него холодное тепло. И это было нарушением всех негласных правил. Даже Мие и Рокси не позволяли подходить так близко. Почему ему – можно? Ответ был очевиден.

– Нет. Эли, я… Блять, – он с отчаянием провел рукой по волосам, и капли влаги брызнули на мое лицо. – Я виноват. Очень виноват. Клянусь, я не общаюсь больше с отцом без надобности.

Внутри меня что-то дрогнуло. Какая-то малая, глупая часть, все еще носящая имя семнадцатилетней Эли, жадно ухватилась за эти слова. Но основная часть – Элин Роуз, прожившая шесть лет в аду, – лишь похолодела. Это был слишком красивый, слишком удобный рассказ. Предатель, спасшийся от злого отца. Сказка для дурочек. От Томпсона-старшего спастись было невозможно. И Лиаму в том числе.

– Еще раз спрошу: ты что тут забыл? – я впилась в него взглядом, не давая себе слабины.

– Я хотел тебя предупредить об этом старике.

Горький, истерический смешок подкатил к моему горлу.

–Тебе не кажется, что ты немного опоздал? – я медленно провела рукой по бритой макушке, где под стерильной повязкой скрывались швы. – Урок уже окончен.

– Эли, я о другом, – он наклонился еще ближе, и его шепот стал зловеще тихим, интимным, словно мы были сообщниками. Его глаза метнулись к неподвижной фигуре охранника и вернулись ко мне, полные нового, леденящего смысла. – Он хочет обвинить тебя в нападении на него. Этот офицер – не твоя охрана.

Мир не перевернулся. Он просто застыл, как выдох. Все пазлы – отстраненность Мии, ее сбивчивые предупреждения, это караульное наблюдение – с треском встали на свои места. Охранник у двери был не щитом. Он был моей будущей тюремной камерой, принявшей человеческий облик.

Я не была жертвой в глазах системы. Я была обвиняемой.