Наплававшись, я нежился на солнышке, когда появилась Галина-ханум Петровна, облаченная в длинный, до пят шелковый халат с драконами, не смотря на возраст за пятьдесят, фигура у неё была вполне себе. Она несла перед собой полную тарелку свежесобранного инжира. Поставила на раскладной алюминиевый столик и пригласила меня.

Инжир был первый сорт – мягкий, сладкий, маслянистый.

Мы посидели с ней чинно беседуя ни о чем. Я чувствовал, что ей хочется говорить о серьезном (о моём даре, о её здоровье, о наших отношениях с Лейлой), но она стесняется. Вместо этого, рассказала, что, встав пораньше, успела полить весь сад – огород, осмотрела курятник, собрала свежие яйца. Какое счастье, когда ничего не болит! Она так любит заниматься домашним хозяйством. Летом живет здесь почти безвылазно. Её страсть – виноградник. Правда возни с ним много – то прививка, то обрезка, то опрыскивание. Зато и виноград у них каждый год отменный.

Я слушал её, а сам в основном помалкивал и вежливо улыбался.

Тут во дворе появилась их прислуга – шумная, круглая, как неваляшка армянка Наири, творящая на кухне истинные чудеса и позвала к завтраку.

Завтрак больше напоминал обед.

Стол накрыли в столовой – белоснежная скатерть, богатые столовые приборы, фарфоровая супница с парящим супом из баранины, и чурек –мягчайшая и ароматная хлебная лепешка – десять минут как из печи. Огромные розовые помидоры – сахарные на изломе, маленькие хрустящие огурчики, а на десерт невероятно сладкий арбуз.

Галина Петровна смеялась и подкладывала в тарелки добавку.

– Давно её такой не видел, – наклонившись шепнул мне Аббас Мамедович, – спасибо тебе Григорий! Проси, что хочешь, всё сделаю!

После завтрака Аббас Мамедович, сказал, что едет на базар – за продуктами. Из любопытства я увязался с ним.

Восточный базар на приезжих из северных краёв производит ошеломляющее впечатление рога изобилия, оглушает завалами разноцветных фруктов, овощей и всяких трав по грошовым ценам. Целый неповторимый мир, где царит какофония событий, звуков, цветов, запахов. Только что тебя обволакивали ароматы фруктов, и вдруг острый запах жарящегося в специях мяса щекочет обоняние.

Торговки, завидев чужих, закрывали смуглые лица ладонями и как в амбразуру глядели в щель между пальцами. Половина покупок Аббасу Мамедовичу ничего не стоила. Его узнавали и отказывались от денег. Он тут и правда был популярной личностью. Несколько раз его останавливали, чтобы поприветствовать или посоветоваться о каких-то местных делах. В один из случаев, когда платить все же пришлось, я попытался было внести свою долю, но начальник дороги с укоризненной улыбкой отвел мою руку и вытащил котлету денег такой толщины, что сразу стала ясной неуместность моего порыва и мои смятые бумажки стыдливо юркнули в карман. Потом он пошел куда-то договариваться о свежем мясе и звонить в Баку. А я направился в чайхану – поджидать, пока он вернется.

* * *

Азербайджанская чайхана – средоточие всякой улицы, площади, базара.

Мужчины могут торчать тут целыми днями (женщин там нет – они работают). Пьют чай вприкуску с колотым сахаром. Неторопливо беседуют. Чинно играют в нарды.

Характерный костяной стук нардов тонет в окружающем гаме.

Подавальщик разносил чай в маленьких приталенных стаканчиках на блюдцах целыми горстями, при этом умудряясь не пролить ни капли.

Чай был темно-красен, горяч, душист.

Прислушиваясь к непонятной тягучей восточной речи за соседними столиками, прихлебывая чай и разленившись в приятной прохладе навеса, можно было просидеть сколь угодно долго, поглядывая на пестрые ряды базара за зеленой оградой кустарника.

* * *

Пришел Аббас Мамедович и сказал, что все закуплено, можно ехать.

Мы погрузились в служебный автомобиль и рванули с ветерком.

По узким, зажатым в каменных стенах улочкам шофер гнал во весь дух. Когда вырвались на простор, поддал еще газу, и мы помчались весело по выжженной зноем равнине, прижатой выцветшим, запыленным небом.

Под ногами перекатывались арбузы с дынями.

Из приемника лилась, раскачиваясь, иранская музыка.

Праздник продолжался.

* * *

Дача была недалеко от моря, и я отправился купаться.

Море здесь изумительно красивое, спокойное, ласковое. Я долго плавал, наслаждаясь прохладой морской воды.

Отметил, что весь здешний берег сложен из маленьких ракушек. У самой воды они были совершенно целые. Дальше, слегка поколотые. А метрах в двухстах, где почва кажется уже обычным песком – но если присмотреться, то и он состоит на деле все из той же битой ракушечной скорлупы.

На обратном пути я пригляделся к «каменным» блокам, из которых тут сложены все дома и заборы. Оказалось – тот же ракушечник.

* * *

Собственно, купанием очарование дня и закончилось. Начали съезжаться гости.

Первым прикатил председатель местного колхоза-миллионера.

С собой он привез упитанного барашка – на шашлык-машлык.

Барашек мирно пасся на привязи перед террасой, пощипывая газон. Прибывший вместе с ними специалист сидел тут же на корточках и точил ножи.

Мне было сообщено, что, по обычаю, барашка надо зарезать у ног дорогого гостя. То есть – меня. Недолго поразмыслив, я отказался от такого заманчивого предложения, сказав, что не переношу вида крови и удалился с места будущей казни.

Когда вернулся, бывший барашек был уже освежёван, обмыт водой и утратил всякое сходство с животным – его выскобленная тушка, была вывешена проветриваться. Мастер-убивастер, вымыл ножи и руки, получил причитающуюся мзду, сел в свой «запорожец» и укатил.

* * *

В течение обеда и ужина и еще какого-то ночного ужина, бесконечной чередой прибывали гости с женами, каждый из которых непременно оказывался самым уважаемым и самым выдающимся в своей области – будь то академическая наука, торговля или партийные чины. Каждый явившийся объявлялся самым торжественным и высокопарным тоном, а тосты становились все цветистее и забористей.

Одно было приятно и спасало – забираться в бассейн и плескаться там всякий раз, как почувствуешь, что голова становится чугунной.

Несмотря на то, что Аббас Мамедович клятвенно обещал хранить мое инкогнито, гости почему-то были осведомлены о моих способностях и тянулись нескончаемым потоком, норовя рассказать о своих проблемах. Особенно усердствовали женщины: азербайджанки, армянки, еврейки… очевидно этому поспособствовала Галина-ханум, которая никакой клятвы о нераспространении не давала. Я замучился отбиваться. Тратить драгоценные юниты на разных-безобразных дщерей Азербайджана, совершенно не улыбалось. Типа, устал, выгорел, поизносился, истончил ауру… в следующем сезоне обязательно. Они слегка обижались и отставали.

Я очередной раз окупнулся в бассейне и с удивлением отметил, что несмотря на выпитое, голова вполне соображает.

Итак, что дальше? Мне требовалось продвижение вперед, вернее вверх. Вернее, я сам толком не знал, чего хочу. Чего от меня хотят.

Добраться до самого Алиева? Но матерый чекист, попавший на пост Первого секретаря, прямиком из кабинета Председателя республиканского КГБ и вступивший в сражение с партийно-хозяйственной мафией, наверняка подозревает всех и вся. Серьезная проверка и мне конец. К тому же из его близких родственников никто и не болеет, а жена Зарифа ханум и вовсе врач. А нелегально добраться до его особо охраняемой персоны со своими наноботами, я не смогу. Вернее, попробовать-то можно, по цепочке, через обслугу, через доверенных людей. Но большой риск спалиться, да и надо ли мне это? Выхода на Брежнева у него нет, только год, как избран членом ЦК КПСС. До кандидата в члены Политбюро еще четыре года. Пока из Политбюро прямой выход у него только на Андропова. Правда есть еще Цвигун, его бывший шеф и друг Брежнева, но птички напели, что они не шибко-то друг друга жалуют.

Нет, Алиев мне не нужен. Нафиг пока чекистов. А кто тогда? Если не по партийной, то значит, по хозяйственной части.

Помнится, Джуна, выбилась в люди через Байбакова, председателя Госплана…

Кстати, а не познакомиться ли мне с Евгенией? Выяснить, действительно ли она такая уникальная целительница или просто аферистка. Кажется, сейчас она работает официанткой в каком-то Тбилисском кафе.

Интересная мысль. Просто плыть по течению, и оно куда-нибудь, да вынесет… в нужные места, на нужных людей. С Лейлой же познакомился без всяких усилий, с моей стороны.

Так думал я, сидя во дворике и глядя на низкие южные звезды. Есть больше не хотелось, пить – тем более.

От раздумий меня отвлекла Галина Петровна, присела на лавочку рядом.

– О чем задумался, Гришенька? – во время лечения, я не преминул щедро плеснуть ей эмпатии к своей особе и теперь она испытывала ко мне материнские чувства, благо, я к тому же был ровесником Лейлы.

– Да так как-то, о жизни… думаю, чем дальше заняться.

– А чего думать? – удивилась она. – Оставайся тут у нас. Через два дня Лолочка вернется…

Я ей передал слова папаши. Она засмеялась.

– Аббас Мамедович, только на словах строгий. Жениться, придумал тоже. Лолочка у нас девушка современная, не как эти правоверные мусульманки, которые только что паранджу сняли.

* * *

– Алиев лютует, – жаловалась мне Галина Петровна, как родному. – Личные машины начальству запретил, и дома за городом… за всем следят, глаза б у них повылезли. Если ты руководящий работник, шубу уже жене не подари – везде им взятки мерещатся. То ли дело Вели Юсуфович Ахундов был! Благостный дядечка – сам жил и людям жить давал. Отправили на научную работу. Хорошо у нас дачка скромная, да и ту Аббас Мамедович десять лет назад построил. И слава богу, что на Бильгях, а не на Мардакянах, где все партийные чины собрались в кучу у Алиева на глазах. А машины у нас сроду не было. Представляешь, запретили детям чиновников в Вузы на ту же специальность поступать. Хорошо Лолочка в шестьдесят восьмом поступила в «Железнодорожный», до Алиева ещё. Думаешь, почему она проводником практику проходит? Сейчас попробуй, прояви заботу о чаде, сразу кумовство пришьют… а уж кто на юридический поступает – там такая борьба с протекционизмом развернулась – только шерсть летит. Вроде как, абсолютное большинство зачисленных на этот факультет студентов – были дети работников милиции, прокуратуры, судов, юридических кафедр, партийных, советских органов. Ну а что в этом плохого? Шахтерская династия – хорошо, а прокурорская плохо? Полетели головы. Из Партии исключают. Всех первых секретарей райкомов в Баку поснимал. И везде своих нахичеванских расставляет, упырь. Ему бы дай волю – тридцать седьмой год бы вернул…

* * *

Привокзальная площадь встретила меня привычной суетой. Пройдя вдоль стоянки такси, обратился к рандомной машине с шашечками и осведомился о стоимости поездки в Ленкорань.

– Что ты, друг, таксист туда не поедет… пограничная зона – разрешений давай! От родственник приглашений надо.

– Что же делать? А поездом?

– Не… – покачал черной кудлатой головой таксист, – билет не продадут без разрешений. В поезде пограничники документ проверяй. Иди вон к частникам. Деньги даш, хоть чертовой бабушке довезут.

Делать было нечего, и я пошел к группе, призывно глядящих на меня, частных извозчиков.

Ехать в Ленкорань вызвался уроженец этого славного места, усатый и носатый владелец старого ржавого «москвича».

– Довезу, никакой погранец не увидит, отвечаю!

– А он доедет? – усомнился я, кивая на древний артефакт на колесиках.

– Слушай, ара, он до Москвы доедет и обратно приедет! – отмел мои сомнения усач.

– Заплатишь сколько душе твоей будет угодно, – дружелюбно скалясь ответил он на мой вопрос о цене поездки.

– Сколько? – настойчиво повторил я: человек, не договорившийся о твердой цене, гарантировал себе малоприятное препирательство в конце поездки. Сколько бы он ни заплатил, этого все равно оказывалось мало.

– Вай… – удрученно и укоризненно сказал водитель, словно обрекал себя, ради меня на вечные муки. – двести пятьдесят рублей, дорогой, да. Только для тебя, да! Туда пять часов ехать, обратно никого не найду, да, пустым назад ехать.

– Сто пятьдесят? – возразил я, хоть мне было пофиг, просто знаю – согласишься сразу, уважать не будут.

Сошлись, на двухстах.

В камере хранения, я про запас взял тысчонку, так что не разорюсь.

* * *

Несмотря на уговоры мамы Гали. Оставаться на даче Мамедовых я не стал. С одной стороны – скучно. С другой, отношение ко мне Галины Петровны грозило перерасти из материнского в… не хочу продолжать.

В общем надо было сменить обстановку. Я позвонил в Ленкорань Стасу. К моему удивлению, он очень обрадовался и пригласил к себе. Сказал, что папа у него главный инженер рыбоводческого совхоза и мы славно половим рыбку.

* * *

Баку справедливо называют городом ветров. Они могут быть каспийскими, кавказскими, пустынными – не важно. Женщине, если уложила прическу, изволь одеть платочек иначе от прически за пять минут ничего не останется, а некоторых особо изящных и сдуть может в подворотню. В редкие моменты, когда ветер стихает, в воздухе появляется запах нефти.

Поднявшись над городом и одолев невысокий перевал, шоссе нырнуло в долину, выходящую к морю.

Эта обширная бесплодная земля была сплошь покрыта металлической порослью нефтяных качалок. Всюду бесконечное вращение маховиков и движение коромысел, тусклые озерки нефти чернеют у подножия вышек – сюрреалистический пейзаж, вызвавший меня мысли о планете Шелезяка, населенной роботами. Правда и полезных ископаемых, и воды здесь было с избытком.

Глава 5

Буквально ниоткуда, перед нами внезапно появились два протяженных плато, их поверхность переливалась на солнце – песчаник Апшерона молочно белого цвета. В тот же момент я ощутил давление на уши, как бывает при взлете или посадке, хотя по-прежнему находился на земле, уровень которой в Азербайджане, как известно, ниже уровня моря на двадцать семь метров.

Было еще довольно рано и Рафик, так звали водителя, предложил за малую дополнительную мзду посетить Гобустан – археологический музей под открытым небом, благо, он располагался прямо по ходу маршрута.

Почему бы и нет, решил я и мы свернули с дороги.

Гобустан – страна предков. Местность, где когда-то жила огромная и мудрая цивилизация.

Оставив машину, пошли вглубь по огороженной тропе, где на каждом шагу были знаки: «берегись змеи». Эта долина, кишела кобрами, гюрзой и гадюками, так. Что предупреждение было не лишним.

Пещеры, скалы, хранящие петроглифы древних эпох, устоявшие перед воздействием сухих ветров и палящего солнца. Суровый пейзаж в сочетании с рисунками доисторических людей – изображения лодок, животных, на которых они охотились, самих себя и сородичей.

Главная пещера, называемая Азых, имела вход в форме женской вульвы.

Там сохранилось огромное количество рисунков, нанесенных следующим слоем, поверх предыдущего, настырные троглодиты лепили их друг на друга, словно других камней вокруг было мало.

Двухчасовая остановка в Гобустане перевернула мой взгляд на наскальные рисунки. Первобытные художники – не какие-то камнемараки, типа: «Киса и Ося были здесь», а уверенные мастера наскальной живописи. Их работы были невероятно экспрессивны и отражали суть доступных им вещей.

Ухваченные точным резцом, из многотысячелетней дали, грозили длинными гнутыми рогами быки. Женские фигуры, очерченные простыми штрихами, передавали монументальную тяжесть женского тела. Мужчины с дротиками и луками в руках и с преувеличенно длинными пиписьками воинственно ликовали своим маленьким победам. Я понимал этих живописцев, когда мне было шесть лет, рисовал примерно в той же манере: точка-точка, два крючочка… ручки-ножки, огуречик… и тому подобные каляки-маляки.

Что интересно, имелась там и латинская надпись. Юлий Максимус, центурион Молниеносного легиона императора Домициана, оставил здесь свое факсимиле. Удивительно, как далеко вперлись римские вояки. Двадцать второй легион был создан еще Юлием Цезарем для борьбы с гельветами. Он просуществовал сто пятьдесят лет и был разгромлен на тогдашнем краю земли – Апшероне.

* * *

Пустыня. Справа от шоссе надтреснутая мечеть с теснящимися к ней могильными камнями. Зачем она тут? Никакого жилья нет на много километров вокруг.

Машина летит, шоссе раскручивается подобно стальной рулетке. Рафик-ага, двадцать лет, по его словам, возивший министра культуры, нацепил темные очки и откинулся на сиденье, выставив руку в окошко. Голубой рукав футболки трепещет в потоке воздуха, стрелка спидометра твердо стоит на сотне, поглощая ширину пространства.

Ломтями нарезаны позади последние отроги Большого Кавказского хребта. Вблизи они вставали серо-желтой стеной и походили на скалистые каньоны из американских боевиков. Вообще, есть нечто американское в этой жаркой пустыне, и в летящем по ней автомобиле. Хорошая и пустая дорога. Восточная музыка замерла на одной ноте, слилась с равниной и зноем и, казалось, не текла из приемника, а порождалась самим этим раскаленным пространством, поблескивающим на солнце кристалликами соли.

Опаньки. На обочине стоял милицейский «жигуль». От него отделился инспектор в белой кожаной портупее и поднял полосатую палочку, требуя остановки. Это ладно, но рядом с ним было два бойца с погонами «ВВ» и короткими автоматами на плечах.

Рафик присвистнул и съехал на обочину.

– Здесь рядом тюрьма строгого режима, – пояснил он мне, а я отметил, что от волнения у него даже акцент пропал.

– Документы. – сказал сержант в портупее. Он был азербайджанец. ВэВэшники лениво наблюдали.

Рафик достал права, я – паспорт.

Тут надо сказать, что мы, со сподвижниками, далеко продвинулись в деле конспирации, обработав документ наноботами. Теперь любая надпись в документе имитировалась для постороннего, как угодно. Моя Ленинградская прописка превратилась в Бакинскую. Вернее, на уровне чернил, всё осталось по-прежнему, а на уровне зрительного восприятия, посторонний человек видел: г. Баку, пр. Нариманова, дом 74. Или другую рандомную хрень. И это еще что – у меня каждые двадцать четыре часа менялся папиллярный узор на пальцах!

– Выйдете из машины, – сказал гаишник Рафику, – откройте багажник.

Тот выполнил указание. Сержант заметно смягчился, вернул документы, махнул рукой. Езжайте, мол.

– В чем дело? – спросил я, когда отъехали.

– Да… – махнул он рукой, – делать ему не хера, скучно, вот и тормозит… это промежуточный пост. Сейчас зеков с рабочей зоны повезут. А контингент-то, сплошь насильники да убийцы.

– Тут в Гобустане всем Баба́ Наврузович заправляет, начальник тюрьмы, – рассказывал он мне пять минут спустя. – никакой Советской власти нет, что хотят, то и творят… свидание раз в полгода положено – денег дай. Нет денег, нет свидания. Хочешь свидания – купи двух баранов из стада Бабы Наврузовича, если плановое. Если неплановое – пять баран. Блатные сидят – всё, что хотят имеют. Хочешь бабу – проститутку привезут из Баку. Ханку, план… всё принесут – деньги давай. Простые зеки живут, как в аду. Рабочая зона – дыра с многометровыми вертикальными стенами, на дне которой пилился туф. Туф – белый камень, который слепит на солнце, как рафинад. Температура летом под сорок градусов жары, а внутри горы без ветра, поднималась до шестидесяти, и эти заключенные, абсолютно ослепшие, оглохшие, дышащие каменной пылью, должны были с утра до ночи резать этот камень.

– А ты-то откуда знаешь? – перебил я его.

– Так вожу же на свидания этих… жен. Потом они много чего рассказывают.

* * *

Первые стайки деревьев начали появляться вдоль шоссе.

Их становилось все больше, высовывались и вновь пропадали какие-то кусты, потом, уже на подъезде к Ленкорани, дорогу с обеих сторон обступили напоминающие о древовидных папоротниках акации, и под конец мы катили по оплетшему шоссе зеленому коридору.

Как известно, где-то здесь в примыкающих болотах снимался «Айболит 66». Нормальные герои всегда идут в обход.

* * *

Ленкорань, в отличие от какого-нибудь Ленинабада или Ленинакана, к вождю мирового пролетариата никакого отношения не имеет. Это древняя столица Талышского ханства, маленького, но гордого и названию её хре́нова туча лет.

Уже на подъезде к городу, заморосил дождик. Ватные облака поползли по небу, волоча под брюхом легкий туман.

Удивленный Рафик сообщил, что не припомнит, чтоб в это время года когда-нибудь шел дождь, должно быть, это в честь моего прибытия.

Зато вид из окна автомобиля открывался чудесный, вознаграждал за трудности пути в разбитой Рафиковой таратайке.

Черепичные крыши купались в темной зелени. В отличие от блеклого Баку, влага насытила все цвета. Дома казались обведенными тушью, как японские рисунки на рисовой бумаге.

По горизонту, позади черепичного города, уступами вставали друг за другом горы, разделенные занавесками дымки. Последние из видимых – уже в Иране.

Розы круглый год цветут, даже под снегом, с гордостью, будто он их сажал, рассказывал Рафик. Снег в Ленкорани редкость, но если выпадет, то на высоту до метра, добродушно врал он. Пока мы пробирались узкими городскими улочками, Рафик вдохновенно вещал мне о местных достопримечательностях. Вот Ленкоранский маяк – символ города, тридцать четыре метра высотой! Его надстроили над уцелевшей башней старой крепости. А вон Ханский дворец – построен по французскому, понимаешь, проекту! А вот Тюремная башня – сам Сталин там сидел, мамой клянусь! За бандитизм сидел… сбежал оттуда, через подземный ход!

Город на две неравные части делила мелкая речка со смешным названием – Ленкораньчай.

– Мост пленные немцы строили, – прокомментировал Рафик, – сразу после войны.

Мост был рамного типа, построенный из металлоконструкций, до сих пор служивший верой и правдой.

Когда мы, наконец, добрались до адреса, день близился к концу, багровый диск солнца завис над горизонтом, готовясь оставить город без своего тепла. Даже летом из-за близости гор в Ленкорани темнеет рано, в девятом часу.

Город буквально напичкан войсковыми частями Советской Армии. А что делать – граница близко, а враг не дремлет. Рядом с каждой частью, располагался, военный городок, в котором жили семьи офицеров. Городков было целых четыре. Они назывались «площадками».

Стас жил на четвертой «площадке» от Танкового полка.

Его папаня, бывший майор и «зампотех», после увольнения в запас устроился главным инженером в рыбхоз.

* * *

Я угодил прямо к ужину.

Стол был накрыт во дворе под широкой кроной дерева, которое, как я позже узнал, называлось дамирагач – железное дерево.

Мы со Стасом обнялись, как давние друзья и он представил меня родителям.

Отец Стаса – кряжистый квадратный мужик, похожий на татарина (татарином он и оказался), с хитрыми глазами на красном, заросшем пегой щетиной лице и красными же кулачищами. Говорил Марат Рамазанович мало, между словами сопел, но быстро организовал гостеприимство и пригласил меня отведать «чем бог послал».

Бог в тот вечер, послал семье Сафиных: консоме из дикой птицы и кастрюльку шашлыка из осетрины. Свежайшие лепешки чурека, помидоры и пряные травки лежали грудами. Ради воскресного вечера стол украшала бутылочка водки, а посреди всего изобилия на невзрачной миске с отбитым краешком антрацитно поблескивала горка черной икры с воткнутой столовой ложкой – бери и накладывай. На десерт, разрезанный арбуз.

Мать Стаса – Ольга Николаевна, русская женщина лет сорока, сухая, жилистая, с молодыми ясными глазами, беспокойная, тут же побежала в дом и вернулась со столовым прибором для гостя. Разлили водку, мужчинам по полной рюмке, хозяйке чуть-чуть. Марат Рамазанович сказал лаконичный тост:

– За знакомство!

Выпили и приступили к трапезе.

Вкуснотища, я вам скажу, необычайная – чуть язык не проглотил. Бульон был вкуснейший, а шашлык нежнейший. Черную икру я раньше пробовал, но видно та была несвежая – с местной вкус не сравнить. Я сожрал две столовых ложки и больше брать постеснялся. Да и Стас не дал долго рассиживаться, он оказывается собирался на танцы.

Стоит ли говорить, что мне уставшему после долгой дороги в дюнах, да еще и обильно поужинавшему, никаких танцев, разумеется, не хотелось. Даже думать про них желания не было, но не отказывать же новому другу.

* * *

Дом офицеров, сокращенно ДОФ, – находился на главной площади, которая, как и все центральные площади городов СССР, носила имя Ленина. Но это официально. Между собой же местные жители называли её Площадью фонтанов. На неё выходили фасады зданий всех важнейших учреждений: банк, почта, райком партии, ДОФ; и сюда же, выходил забор военного гарнизона.

<12345>