ЭРЖЕБЕТ

ГЛАВА 4: ЗАПАХ МЁДА И МЕДИ

Утро четвертого дня началось с того, что Каталина проснулась от собственного стука зубами. Холод проник так глубоко, что казалось, заморозил сам воздух в лёгких. Она лежала неподвижно, прислушиваясь к абсолютной тишине, нарушаемой лишь мерным стуком капель о подоконник – дождь продолжался уже четвёртые сутки, превращая мир за стенами в размытое водяное полотно. Солома под матрасом за ночь слежалась, образовав жёсткие комья, давившие на рёбра и бёдра. Пальцы, которыми она потрогала одеяло, онемели и плохо слушались, словно принадлежали другому телу.

Мысль о молитвеннике, спрятанном под матрасом, заставила её сердце учащённо забиться. Она медленно, стараясь не шуметь, протянула руку под тюфяк. Шершавая обложка книги встретила её прикосновение – твёрдая, холодная, словно вобравшая в себя весь ночной ужас. Она не стала вытаскивать её, лишь убедившись, что находка на месте. Но сам факт её существования висел в воздухе тяжёлым, незримым грузом.

Доротия принесла не только воду для умывания, но и новое задание.– Графиня желает, чтобы ты помогла в её личной лаборатории, – произнесла она, и в её голосе прозвучала странная, почти торжествующая нота. – Сегодня утром. Сейчас.

Путь в лабораторию пролегал через часть замка, где Каталина ещё не бывала. Коридоры здесь были уже, стены – темнее, а воздух – гуще и насыщеннее. Пахло не просто сыростью и камнем, а сложной смесью ароматов: сушёных трав, воска, каких-то цветов, химических реактивов и всё того же сладковатого, металлического запаха, который теперь преследовал её повсюду. Он стал сильнее, навязчивее, впитываясь в одежду и волосы.

Дверь в лабораторию была массивной, дубовой, с железными засовами и замочной скважиной причудливой формы. Доротия отворила её своим ключом – длинным, старинным, с витиеватым узором.

Комната оказалась просторной, но загромождённой. Полки до потолка были уставлены склянками, ретортами, ступками и пучками засушенных растений. В центре стоял длинный стол из тёмного дерева, покрытый пятнами и царапинами. На нём кипела на спиртовке странного вида колба с мутной жидкостью, от которой поднимался пар с резким, едким запахом. Воздух был тёплым, почти жарким от работающей печи, но это тепло было неприятным, липким, не согревающим, а скорее удушающим.

Эржебет Батори стояла у стола, спиной к двери. Она была в простом тёмном платье, а её волосы, обычно уложенные в сложную причёску, были распущены по плечам, делая её моложе и уязвимее. В руках она держала медный пестик и растирала что-то в ступке. Звук был ритмичным, монотонным – скрежет металла о фарфор.

– А, Каталина, – она обернулась, и её лицо в свете многочисленных свечей и ламп казалось почти сияющим. – Подойди. Поможешь мне.

Графиня указала на пучок свежесрезанных трав, лежащих на краю стола.– Это зверобой. Отдели цветы от стеблей. Аккуратно. Мне нужны только лепестки.

Каталина молча принялась за работу. Травы пахли горько и пряно. Её пальцы, ещё холодные от утреннего пробуждения, постепенно согревались, а сок растений оставлял на коже липкие, желтоватые следы. Она чувствовала на себе взгляд графини – пристальный, изучающий.

– Ты знаешь, дитя, что красота – это не дар, а умение? – заговорила Эржебет, не прекращая растирать что-то в ступке. – Умение сохранить то, что дано природой. Удержать время. – Она подошла ближе, и Каталина уловила её запах – лаванда, дорогие духи и под ними – едва уловимая, но узнаваемая нота меди. – Для этого нужны сила и знание. Сила… содержится в крови. А знание… – она обвела рукой комнату, – в травах, камнях, звёздах.

Она взяла с полки небольшую склянку с густой, тёмно-красной жидкостью.– Это эликсир жизни, – прошептала она, покачивая склянку перед светом свечи. Жидкость была густой, почти непрозрачной, и свет играл в ней зловещими бликами. – Несколько капель… и время отступает.

Внезапно её пальцы дрогнули, и несколько капель эликсира упали на руку Каталины. Жидкость была тёплой, почти горячей, и липкой, как мёд. Она тут же впиталась в кожу, оставив красноватый след и тот самый сладковато-металлический запах, но теперь невероятно концентрированный, густой.

Каталина вздрогнула и отпрянула.– Простите, ваша светлость! – прошептала она, испуганно глядя на пятно.

Но Эржебет лишь улыбнулась – странной, отстранённой улыбкой.– Не бойся. Это не опасно. Просто… питательно. – Она провела пальцем по тому месту, куда упали капли. Её прикосновение было лёгким, но от него по коже побежали мурашки. – Кожа сразу становится мягче, правда?

В этот момент дверь открылась, и в лабораторию вошла Доротия. Её взгляд сразу упал на руку Каталины с красноватым пятном, и её беззубый рот искривился в подобии улыбки.– Всё готово к вечернему сеансу, ваша светлость, – проскрипела она. – Вода нагрета.

Эржебет кивнула.– Прекрасно. Каталина, ты свободна. Доротия, проследи, чтобы она хорошо вымыла руки. Особенно то место.

Возвращаясь в свою комнату под бдительным взглядом Доротии, Каталина чувствовала, как пятно на руке будто горит. Она мыла его в кувшине с холодной водой, терла грубой мочалкой, но красноватый оттенок и лёгкая липкость не исчезали. Запах тоже оставался – сладкий, как мёд, и резкий, как медь.

В людской за обедом она снова попыталась завести разговор с Маришкой, но та, увидев её, демонстративно отвернулась и заговорила с кем-то другим. Другие слуги тоже избегали смотреть на неё. Воздух в трапезной был наполнен не только запахами еды, но и напряжённым молчанием, которое давило сильнее любых слов.

После обеда её отправили чистить серебро в большом зале. Работа была кропотливой, паста для чистки въедалась в мелкие царапины на пальцах, вызывая лёгкое жжение. Она чистила массивное блюдо, и её взгляд упал на собственное искажённое отражение в потускневшем металле. Лицо казалось бледным, глаза – слишком большими и полными страха.

Внезапно она заметила нечто на внутреннем ободке блюда. Не царапину, а тонкую, аккуратную гравировку. Она провела пальцем – это были буквы. «A. V.» Анна Варга. И ниже – дата. «1610». Год её исчезновения.

Сердце Каталины упало. Она оглянулась – в зале никого не было. Она провела пальцем по гравировке снова. Это было сделано аккуратно, с любовью. Как последняя попытка оставить след в этом мире.

Вечером, ложась в постель, она чувствовала себя ещё более одинокой и напуганной, чем прежде. Пятно на руке всё ещё напоминало о себе лёгким зудом и стойким запахом. Она спрятала руку под одеяло, свернулась калачиком и закрыла глаза, пытаясь вызвать в памяти образ брата, деревни, тёплого солнца. Но единственное, что приходило, – это лицо Эржебет Батори, её пустой взгляд и слова: «Сила… содержится в крови».

Тишину ночи снова нарушили шаги. Они были быстрее, чем в прошлую ночь, и шли прямо к её двери. Каталина замерла, не дыша. Шаги остановились вплотную к двери. Послышалось тяжёлое, хриплое дыхание. Затем – тихий, влажный звук, будто кто-то провёл рукой по дереву двери. Долгая пауза. И наконец – шёпот, такой тихий, что его едва можно было разобрать:

«Скоро… твоя кровь… будет сиять…»

Шаги удалились. Но Каталина уже не сомневалась. Ожидание закончилось. Охота началась. Она медленно, дрожащей рукой, достала из-под матраса молитвенник Анны и прижала его к груди, как единственную защиту в этом каменном аду. Прошлое и настоящее сплелись в один тугой узел страха. И она понимала, что следующей в этом замке может стать она.

ГЛАВА 5: ЗАПРЕТНОЕ КРЫЛО

Следующий день начался с неестественной тишины. Даже вечный дождь за окном стих, словно замок затаился в ожидании. Каталина проснулась с ощущением тяжести на груди, будто невидимая рука сжимала её в течение всей ночи. Воздух в комнате был спёртым и холодным, пахшим старой пылью и страхом. Она лежала неподвижно, прислушиваясь к собственному сердцебиению, которое отдавалось в ушах навязчивым, тревожным ритмом.

Пятно на руке, оставшееся после вчерашнего "несчастного случая" в лаборатории, всё ещё напоминало о себе. Кожа в том месте слегка зудeла и сохраняла едва уловимую липкость, несмотря на все попытки отмыть её. Но хуже всего был запах – сладковатый, металлический, который, казалось, исходил теперь от неё самой, пропитав одежду и волосы. Она чувствовала его постоянно, даже когда отворачивалась или задерживала дыхание. Это был запах лаборатории, запах того "эликсира", запах самой графини. И теперь он стал частью её.

Когда Доротия пришла будить её, её глаза сразу же упали на руку Каталины. Взгляд шрамовaтой женщины был тяжёлым, оценивающим, будто она проверяла результат какого-то эксперимента.– Сегодня ты будешь помогать в покоях графини, – проскрипела она, не отводя глаз. – Ей нужна помощь с утренним туалетом. Будь почтительна. И помни своё место.

Путь в личные покои Эржебет пролегал через галерею с портретами предков Батори. Суровые лица в резных рамах, одетые в броню и бархат, смотрели на Каталину с немым укором. Их глаза, написанные столетия назад, казалось, следили за каждым её шагом, осуждая её присутствие в этом месте, где ей не следовало быть. Воздух здесь пах старым деревом, воском и тлением, а под ногами мягко пружинил выцветший от времени ковёр, поглощающий звуки шагов.

Эржебет Батори стояла перед большим трюмо в позолоченной раме, когда они вошли. Она была в тонком батистовом чепце и кружевном пеньюаре, и в утреннем свете, льющемся из высокого окна, её кожа казалась почти прозрачной, как у призрака. В руках она держала небольшое ручное зеркало из отполированного до зеркального блеска серебра.

– А, Каталина, – произнесла она, не оборачиваясь, словно почувствовала её присутствие. – Подойди. Помоги мне с волосами.

На туалетном столике, инкрустированном перламутром, лежали серебряные гребни, щётки с ручками из слоновой кости и флаконы с духами. Воздух был густым и тяжёлым от аромата роз, жасмина и чего-то более пряного и тёплого – возможно, амбры. Каталина взяла в руки одну из щёток. Ручка была гладкой и прохладной. Она осторожно начала расчёсывать длинные, тёмные волосы графини. Они были удивительно густыми и мягкими, но на ощупь – холодными, как шёлк, пролежавший всю ночь на морозе.

Внезапно Эржебет подняла ручное зеркало, ловя в нём отражение Каталины.– Ты бледна, дитя, – заметила она, и её голос прозвучал почти с материнской заботой, что было пугающе неестественно. – И глаза у тебя испуганные. Ты плохо спишь?

– Нет, ваша светлость, – солгала Каталина, чувствуя, как щётки дрожит в её руке. – Всё хорошо.

– Стены этого замка старые, – продолжила Эржебет, медленно поворачивая зеркало, так что теперь в нём отражалось её собственное лицо. – Они помнят многое. Шёпоты прошлого… они иногда доносятся по ночам. Не обращай на них внимания. Это всего лишь ветер. Или крысы. – Она провела пальцем по своему отражению, по линии скулы. – Главное – сохранять спокойствие. Страх… он старит. Он отравляет кровь, делает её горькой и бесполезной.

Она опустила зеркало и повернулась к Каталине. Её глаза, обычно пустые, сейчас были пристальными и проницательными.– Ты чувствуешь себя в безопасности здесь, в моём доме? – спросила она.

Каталина почувствовала, как по спине пробежал ледяной пот. Её пальцы сжали ручку щётки так сильно, что кости белели.– Да, ваша светлость, – выдохнула она. – Конечно.

Эржебет улыбнулась – медленной, загадочной улыбкой, не достигающей глаз.– Я рада. Очень рада. – Она снова повернулась к трюмо. – Теперь принеси мне тот флакон, – кивнула она в сторону столика, где стоял небольшой хрустальный сосуд с тёмно-красной жидкостью. – Всего несколько капель для свежести.

Каталина подошла к столику. Флакон был холодным и тяжёлым в руках. Когда она сняла крышечку, воздух наполнился знакомым сладковато-металлическим запахом, но теперь он был гораздо интенсивнее, почти одурманивающим. Она смочила духами небольшой кусочек батиста и подала его графине. Эржебет приложила ткань к своим запястьям и вискам, закрыв глаза с выражением блаженства на лице.

– Сила земли и огня, – прошептала она. – Сконцентрированная в одной капле. Это искусство, дитя, древнее, чем самые старые стены этого замка.

В этот момент дверь приоткрылась, и в комнату заглянула Доротия. Её взгляд скользнул от флакона в руках Каталины к лицу графини, и её беззубый рот растянулся в чём-то, напоминающем улыбку.– Всё готово для вашего утреннего обхода, ваша светлость, – проскрипела она.

– Прекрасно, – Эржебет встала, её движения были плавными и полными необъяснимой силы. – Каталина, ты можешь идти. Доротия, проводи её. И… проследи, чтобы она ничего не забыла в моих покоях.

Последняя фраза прозвучала с лёгким, едва уловимым ударением. Доротия кивнула и жестом велела Каталине следовать за собой.

Выйдя из покоев, они пошли не в сторону комнаты Каталины, а по другому коридору – более тёмному и редко посещаемому. Каталина чувствовала, как тревога сжимает ей горло. Она попыталась замедлить шаг, но Доротия тут же обернулась, и её взгляд был подобен стальному капкану.

– Не отставай, – прошипела она.

Они остановились перед массивной дубовой дверью в конце коридора. Та самая дверь, что вела в Западное крыло. Доротия достала из складок платья ключ – тот самый, длинный и витиеватый.– Графиня приказала провести для тебя… небольшой инструктаж, – сказала она, вставляя ключ в замочную скважину. Скрип железа отозвался эхом в пустом коридоре. – Чтобы ты знала, какие места в замке… не для таких, как ты.

Дверь открылась с тяжёлым стоном. За ней простирался длинный, слабо освещённый коридор. Воздух, хлынувший оттуда, был ледяным и спёртым, пахнущим плесенью, пылью и чем-то ещё – горьким и лекарственным, как полынь и болиголов. Свет от единственной горящей в стене факелы колебался, отбрасывая на стены длинные, пляшущие тени.

– Западное крыло, – проскрипела Доротия, заходя внутрь и жестом приказывая Каталине следовать. – Здесь хранятся старые архивы, лекарственные запасы и… вещи, которые больше не нужны. – Она шла впереди, её тень, уродливая и растянутая, ползла по стене, как некое чудовище. – Сюда запрещено входить без моего разрешения или разрешения графини. Поняла?

Каталина молча кивнула, её горло было пересохшим. Она шла, чувствуя, как холод проникает сквозь тонкую подошву её башмаков. Стены здесь были голыми, каменными, без гобеленов и украшений. Некоторые двери были заперты на тяжёлые железные засовы, другие – приоткрыты, и из щелей доносился тот самый горький запах.

Доротия остановилась перед одной из таких дверей. Она была приоткрыта, и изнутри доносился слабый звук – похожий на тихое, прерывистое поскребывание.– Кладовка для старых вещей, – сказала она, отпихивая дверь ногой. – Иногда здесь заводятся крысы. Большие. – Она бросила на Каталину многозначительный взгляд.

Комната была забита старыми сундуками, свёртками и сломанной мебелью. В воздухе висела густая пыль. И тут Каталина увидела его. В углу, прислонённый к стене, стоял тот самый медный таз. Большой, с высокими бортами. Даже в полумраке она разглядела, что его внутренняя поверхность покрыта тёмными, почти чёрными разводами и потёками. И от него исходил тот самый запах. Сильный, концентрированный. Запах мёда и меди. Запах "эликсира". Запах крови.

Её взгляд задержался на тазе, и она почувствовала, как земля уходит из-под ног. Все обрывки слухов, все намёки, все страшные записи в молитвеннике Анны сложились в одну ужасающую картину. Это была не аллегория. Это было не преувеличение. Это было реальностью, холодной, металлической и пахнущей смертью.

– Что-то заинтересовало? – голос Доротии прозвучал прямо у её уха, заставив её вздрогнуть.

Каталина резко отвернулась, чувствуя, как её тошнит.– Нет… ничего.

– Тогда идём, – Доротия ухмыльнулась, наслаждаясь её страхом. – Увидела всё, что нужно. Надеюсь, ты поняла, почему сюда нельзя ходить. Здесь… нездорово. Могут заболеть лёгкие. Или… случиться что-то похуже.

Она вышла из кладовой и потянула дверь на себя. Скрип железа прозвучал как похоронный звон. Возвращаясь по коридору, Каталина уже не чувствовала ног. Она шла, как автомат, а в ушах у неё стучало: "Медный таз. Медный таз. Медный таз."

Доротия проводила её до её комнаты и, прежде чем уйти, прошипела:– Запомни, что ты видела. И помни, что ты ничего не видела. Ради твоего же блага. И ради твоего братца в деревне. У графини длинные руки, девочка. Очень длинные.

Дверь закрылась. Каталина осталась одна. Она медленно подошла к умывальнику и снова начала тереть то место на руке, куда упали капли эликсира. Она терла до красноты, до боли, но запах, казалось, теперь шёл не от кожи, а изнутри, отравляя её самым страшным знанием – знанием того, что её ждёт. Тихий шепот за стеной вновь послышался ей, но теперь в нём она различала не безымянный ужас, а вполне конкретные слова, слова из молитвенника Анны: "Господи, спаси меня от медного таза…"

ГЛАВА 6: НОЧНЫЕ ВИЗИТЫ

Тишина в каморке под замковыми стропилами была иной, нежели днём. Днём она была просто отсутствием звуков госпожи, снующей прислуги, скрипа дверей. Ночью же тишина становилась веществом, плотным и вязким, как остывающий воск. Она впитывала в себя каждый шорох, чтобы потом преувеличенно выдохнуть его обратно, искажённым до неузнаваемости. Каталина Бенедек лежала на спине, вглядываясь в потолок, тонувший в бархатной тьме. Солома в матрасе, некогда казавшаяся верхом блаженства после дорожной жесткости, теперь колола спину тысячами невидимых игл. Каждый стебелек напоминал о хрупкости её существования здесь, в этой каменной утробе, порождавшей чудовищ.

Она прислушивалась. Не к чему-то конкретному, а ко всему сразу. Замок был старым организмом, и он дышал. Скрип дерева – это вздох. Завывание ветра в бойнице – стон. А вот этот звук… приглушённый, скребущий, будто кто-то волочит по каменным плитам тяжёлый мешок? Нет, ей почудилось. Или нет? Сердце принялось колотиться в такт этому призрачному ритму, отдаваясь в висках гулом набата.

«Они боялись не меня. Они боялись правды о времени, которую я им показала», – внезапно, словно отзвук из будущего, в памяти всплыла строчка, которую она ещё не читала. Это была не её мысль. Чужая. Твёрдая и отполированная, как речной камень. Голос графини. Каталина сжала веки, пытаясь изгнать наваждение. Но он уже пророс, как спора.

Она ждала этого «ночного визита». Не того, что мог прийти по лестнице, а того, что приходил изнутри. Визита страха. Он струился по стенам, конденсируясь в капли влаги, которые она чувствовала кожей, даже не прикасаясь к камню. Липкая влага каменных стен. Он был в воздухе, в этом странном, едва уловимом запахе мёда и меди, который то появлялся, то исчезал, сводя с ума своим двойным посланием: сладость жизни и металлический привкус конца.

Письмо брата, зашитое в подкладку платья, жгло её грудь, как раскалённая монета. «Сестра, долги растут. Выдержи, Каталина. Ты наша надежда». Надежда. Смешное слово. Здесь, где надежда умирала первой, истончаясь в шепоте за стенами.

«Слышала? Вчера снова, из Западного крыла…»«Молчи, дура! Не твоё дело».«А Маргит? Говорят, её в Буду видели…»«Не Маргит, а призрак. Они все там призраками становятся».

Эти обрывки, эти слухи, которые она собирала, как нищая – крохи, теперь складывались в узор. Узор ужаса. Она вспомнила ленточку Анны, ту самую, вышитую, что нашла в щели на лестнице. Небольшой, яркий клочок памяти о другой жизни, оборвавшейся здесь же. Это был след жестокости. Не кровь, не синяк, а нечто более пронзительное – свидетельство того, что здесь была юность, вера, и всё это было стёрто.

Она не могла больше просто ждать. Страх, как она поняла, был топливом. Он сжигал остатки нерешительности, оставляя после себя холодную, обугленную решимость. Она должна была узнать. Не для суда, не для правосудия – для себя. Чтобы понять, в логове какого зверя она оказалась.

Каталина скользнула с кровати. Деревянный пол ледяными иглами впился в босые ступни. Она не зажгла свечу. Тьма была её союзником. Одевалась на ощупь, и шершавая ткань крестьянской рубахи казалась ей сейчас саваном. Каждый звук – шорох ткани, её собственное дыхание – гремел, как гром.

Она выскользнула в коридор. Воздух здесь был другим – спёртым, пахшим пылью и вековой плесенью. Тактильные ощущения сменяли друг друга: холодный сквозняк, обдувающий щиколотки; шершавая поверхность каменной стены, по которой она скользила ладонью, как по слепой карте; липкая от сырости древесина перил на узкой, крутой лестнице, ведущей вниз.

Её целью была не комната графини и не Западное крыло – их патрулировала Доротия. Её целью была кладовая старого белья, рядом с покоями кастеляна. Там, по слухам, хранились старые книги и бумаги, выброшенные за ненадобностью. Возможно, там был ключ. Записка. Что-то.

Дверь в кладовую скрипнула так, что у Каталины похолодела спина. Она замерла, прислушиваясь. Ничего. Только её сердце, бьющееся где-то в горле. Внутри пахло лавандой и тлением. В луче лунного света, пробивавшегося сквозь зарешечённое окошко, плясали мириады пылинок. Она ощупала полки. Грубые холщовые мешки, какие-то деревянные шкатулки. И вот – стопка потрёпанных фолиантов и папка с бумагами.

Она развязала завязки. Бумаги были разными – старые счета, наброски писем, списки припасов. И тут её пальцы наткнулись на что-то иное. Не пергамент, а более плотная, грубая бумага, испещрённая неровным, торопливым почерком. Она поднесла листок к лунному свету.

Протокол первичного осмотра. Дело об исчезновении служанки Анны, сироты из Шароша.Записано со слов Падре Иштвана, настоятеля часовни Св. Мартина.Дата: 12 октября 1610 года.«…сие показание дано мною добровольно, ибо совесть моя более не может молчать. Девица Анна, прихожанка моя, была определена в услужение к её милости Графине по протекции некоего дворянина, коего имя, увы, не могу назвать. На последней исповеди своей, за три дня до исчезновения, была она в смятении великом. Говорила о страхе, коий испытывала перед „медным тазом для умывания“, коий, по словам её, «пахнет, как старая монета, и сладостью мёда». Упоминала также о «новом ритуале», коий графиня изволит проводить для «сохранения сияния кожи». Девица Анна плакала, сокрушаясь, что не может отказаться, ибо долг её семьи перед дворянином столь велик, что может быть уплачен лишь службой или… иными способами. Более она не говорила, просила прощения и молитв. Ныне же её нет, а в замке говорят, что она сбежала с каким-то солдатом. Но я видел её глаза, отец мой. Это были глаза не беглянки, а приговорённой».