Выбывшие

– Кто вас познакомил?

– Эстер. Она её нашла. Самсон проверил Марию по своим каким-то каналам. Она ни в чём подозрительном замешана не была. – Кира, в поисках поддержки посмотрела на Майю.

– Мы тоже, что смогли, проанализировали. – Вступила та в разговор. – Социальные сети помогли. Обычная женщина. Любила покрасоваться, но это не порок. Ни мужа, ни детей у неё не было. Жила одна. Про родственников не упоминала. Она подходила по всем параметрам.

Бегичев с недоверием покосился на Зама.

– Ну, хорошо. Я направлю в издательство официальный запрос по поводу продолжительности и условий твоего и Софроновой сотрудничества. Правильно ли я понял, что посредничество в литературной среде и консультации в области финансов – это твои главные источники доходов? И у тебя был единственный клиент – Ида Ланг?

Кира утвердительно мотнула головой.

– Ты индивидуальный предприниматель?

– Да.

– Мне нужны копии твоей отчетности за все годы работы с Ланг, и расшифровки доходов. Пришли мне на почту, у Германа есть мои контакты. Это косвенно подтвердит твою незаинтересованность в её смерти. Сегодня вечером будут известны результаты вскрытия тела Иды. О результатах я сообщу. Я попробую узнать больше о том, как жила Софронова, чем дышала, и кто желал ей зла. – Ларс бросил взгляд на циферблат дорогих наручных часов.

– Пока тебя ни в чём не подозревают. Ты можешь спокойно перемещаться по Городу. Но, если захочешь покинуть его, ты должна сказать мне – я предупрежу следователя. Он не стал пока назначать тебе меры пресечения. С тебя взяли только обязательство о явке. Это – форма принуждения, не ограничения.

– Всё, как я люблю, – саркастически усмехнувшись, буркнула Кира.

– Увидимся завтра. Господа. – С этими словами Адвокат поднялся, пожал руки мужчинам, кивнул Майе и удалился из комнаты.

Герман отправился провожать гостя. Кира же, как только шаги Бегичева стихли, вскочила из кресла, запустила руки в свои медного цвета волосы и, повернувшись к окну, запрокинула голову к потолку.

– Ну, дорогая, не так уж всё и плохо, – утешила её Зам.

– И правда, Кира, ты же только свидетель, не переживай, всё скоро выяснится, – заметил полковник.

Кира тоскливо простонала что-то нечленораздельное и посмотрела на проспект, с сонно двигающимися по нему в этой предполуденный час авто. Она следила, затаив дыхание, за тем, как Ларс, уже в шлеме, положив ноутбук в багажный кофр, быстро сел на мотоцикл и с рёвом тронулся с места, сверкнув напоследок стоп-сигналом, светящимся красным огнём прожигающей его изнутри злости.

Кира отвернулась от этого зрелища. Герман же, наблюдая за ней, стоя со сложенными на груди руками, тихо спросил:

– Кира, почему вы расстались?

Она вздрогнула, как от удара, услышав его слова, и испуганно посмотрела на Бенефициара.

– Я…я, – голос её, казалось, пропал, его было почти не слышно.

– Я ему изменила, – закончила она через несколько секунд.

Герман вскинул брови.

– А он?

– Он? Он посадил в тюрьму того, с кем я это сделала.

Санкт-Петербург. Большой проспект В.О.

Сентябрь 02, понедельник, 14:54

Много ли вы знаете видов ветров в Петербурге? Герман отчётливо различал пять. Он второй год приезжал в Северную столицу почти каждый месяц и хорошо изучил эти царствующие в воздухи эфиры. Первый был ласковым и тёплым, он обнимал и ластился, словно младенец. Петруша. Лёгкий и невесомый, он бережно касался вас своими прозрачными ладошками, обтянутыми абрикосовой на ощупь кожей. Нежное, бархатистое, замшевое прикосновение. Он дотрагивался едва ощутимо, мягко обволакивал собой, словно вуалью и летел со смехом дальше, по каким-то своим легкомысленным ветряным делам, неуловимый, ускользающий. Петруша оставлял после себя запах молока с пенками и печеного яблока с корицей и мёдом, он, как и мадленки Пруста, возвращал в детство, в молодость, в те времена, когда казалось, что всё возможно, всё достижимо, стоит только захотеть.

Второй, Петрарка, огульник и пройдоха, кружа юркими восьмёрками вокруг прохожих, плутовски подмигивая и хохоча, срывал с голов шляпы и шапки, уносил с собой газеты, бесстыдно оголял коленки, бёдра и ягодицы попадавшихся ему на пути мадам и мадмуазель, задирая подолы их платьев и юбок, трепал полы и шлицы пальто, разматывал шарфы, создавал пыльных дьяволов, кружа в них как в центрифуге песок, траву и листья. Петрарка рушил с трудом созданные заботливыми руками цирюльников прически, отпускал волосы дам на волю, и они метались вместе с ним в фривольном воздушном канкане. На него трудно было злиться. Просто хотелось крикнуть ему: «Довольно, отстань!» И пойти с улыбкой дальше, сетуя со светлой завистью о беззаботности отроческих проделок.

Третьим был Петер. Герман прозвал его именно так, по-скандинавски сдержанно и коротко. Петер отличался, как многие представители северных народов, склонностью к меланхолии. Он был бледен и обезвожен. Его тревожность проявлялась в монотонном, постоянном воздушном напоре, без резких порывов и взмахов. Река этого ветра текла инертно, подавленно, неторопливо и однообразно, сопровождая своё течение тоскливым, жалобливым постаныванием и сиплым присвистом, что проникали в сердца встреченных на его пути незнакомцев, вызывали какое-то грустное томление, проигрывая на струнах души мелодию отчаяния и безнадёжности, подгоняли быстрее идти в тепло, в уют, в общество. Он раздражал слух своим скорбным гулом высоких нот, подавлял унынием, хладил будущим тленом. Герман не любил его занудство.

«Гнев Петра» обрушивался на Город без предупреждения, он бил под ноги и в спину, громыхая и ревя, ударял в грудь, да так, что перехватывало дыхание от его холодного остервенелого натиска. Он гнул деревья, раздувая свои лёгкие в безумной ярости, выдыхая из них воздух с бешеной, непреодолимой силой. Он бушевал и неистовствовал. Но, к облегчению Германа, это безумство не длилось долго. Пётр был отходчив. С ним только не нужно было спорить, сопротивляться и противостоять ему. Просто дать этому свирепому явлению исступлённо излиться, не прерывать его, замереть в средоточии его чудовищного экстаза. И тогда он, махнув на прощанье уже смягченным, слабым дуновением, улетал прочь, сам удивляясь этой своей несдержанности, позволительной такой благородной особе и потому простительной ему.

Самой безжалостной была «Царская месть». Эта невидимая сущность лупила наотмашь, оставляя на лице красные следы от ледяных оплеух и синеву на конечностях от болезненных щипков. Глаза слезились, бронхи жгло, кожу покалывало от хлёстких затрещин и рубящих ударов по корпусу, опаляло едким льдом шипящих завихрений, пронизывало насквозь пустошью холода до точки отсчёта собственного «Я». Пространство заполнялось прозрачной преградой, тормозящей ход, не пропускающей вперёд, заставляющей терпеть наказание, неважно было ли оно заслуженным или нет. Сам движение – ветер сковывал других, не пускал, не щадил. Месть освобождала из плена только после завершения демонстрации своих сил и значимости, когда природное превосходство было достигнуто и искупление завершено.

Сегодня верховодил воздушными войсками Петрарка. Он ловко обогнул Германа, вышедшего из такси, забрался ему под куртку, раздул ее, словно монгольфьер и взъерошил волосы, пока Бенефициар придерживал открытой дверь для Зама и Киры. Майе, появившейся первой из тёмной утробы автомобиля, проказник вертопрах смахнул капюшон с головы, трепля пучок, а Кире чуть не сбил с носа оправу, сдув её на бок. Закончив свои дурачества, оставив улыбки на лицах троих пассажиров, Петрарка, хихикая, испарился.

Они приехали к дому, в котором располагалась опечатанная квартира Киры, чтобы она смогла забрать несколько вещей. Следователь, ведущий дело об убийстве Иды Ланг, по ходатайству Адвоката, предоставил Кире временный доступ в её жильё. Под цепким подозрительным взглядом капитана полиции, сунувшим им под нос своё удостоверение, что поджидал их у входной двери, троица прошла в апартаменты. Суворов, вроде бы так его звали, был небольшого роста, среднего возраста, с выделяющимся под формой брюшком и блестящими своей кожаной гладкостью в свете жёлтых ламп залысинами. Он был напыщен и важен, словно маленький император, ратующий о своих владениях. Капитан прошёл вслед за гостями и принялся внимательно следить за Кирой, в спешке собирающей необходимые предметы из шкафчиков ванной комнаты и ящиков письменного стола в привезённый с собой бумажный пакет. Герман с Майей осматривали место убийства, расположившись в углу. Труп уже давно был увезён, но следы крови ещё блестели на паркете, застыв в них бордовыми карамельными жгутами. Остатки дактилоскопического порошка и отпечатки подошв ботинок полицейских прилипли к полу вмести с ними. Майя, передёрнув плечами, отвернулась и ушла на кухню. Герман усмехнулся про себя, наблюдая за метаниями капитана, не решавшегося оставить ни Киру, ни Майю без присмотра. Он встал в проёме и словно раскормленный гусь, вытягивал шею то в направлении кухни, то кабинета, прозорливо всматриваясь в его глубину. Суворов нервно притоптывал ногой, готовый, если заметит что-то подозрительное в действиях женщин, тут же рвануть к одной из них. Бенефициар, оставаясь равнодушным к страданиям полицейского, обошёл помещение по периметру и осмотрел расставленную вдоль стен мебель: антикварный резной платяной шкаф рядом с дверью, небольшой, видимо, раскладывающийся пузатый диван с приставленным к нему торшером в ретро-стиле по другой стене и дубовый письменный стол у окна, за которым сейчас копошилась Кира, склонившись над ним в кожаном кресле кирпичного цвета.

Только последняя стена оставалась пустой. Она вся представляла собой коллаж из старых антикварных дверей, плотно прижатых креплениями друг к другу, выкрашенных в основной цвет квартиры. Воплощением этой объёмной сливочной гризайли служил стройный ряд из пяти отреставрированных деревянных полотен. В прошлый свой визит у Германа не было возможности рассмотреть нюансы этого панно. Оно являло собой историю города, смену эпох в декоративных предпочтениях современников. «Интересная находка дизайнера» – восхитился Бенефициар. Резные детали, застеклённые фрамуги с травленым орнаментом, фацетированные стёкла, глухие и открытые филёнки, узоры, розетки, венки, гирлянды, ликторские связки, пики и кресты, арочное завершение у центральной двери – все эти символы олицетворяли собой характерные черты разных стилей: классицизма, ампира, ренессанса, петровского барокко и, конечно, модерна. Это разнообразие форм и художественной отделки придавало неповторимость, ламповую уютность комнате, и Герман был согласен с автором проекта, оставившим не заставленным мебелью эту часть апартаментов. Он подошёл ближе, рассматривая изысканное убранство.

– Потрясающе, – пробормотал он.

– Мне тоже очень понравилась эта идея декоратора, – отозвалась Кира, вставая рядом. – Ты знаешь, вот эта дверь настоящая, – она показала на вторую от окна створку. – Раньше она вела в бильярдную. Как рассказывал мне агент при покупке, квартира в дореволюционное время была огромной, богатой, в ней было не меньше семи комнат. И только в советские времена она была разделена на две.

Они вдвоём молча любовались летописью веков, принявших столь неординарную форму, встроенную в современное бытие таким странным образом.

– А это что такое? – неожиданно спросил Бенефициар, указывая пальцем не небольшое, едва заметное отверстие в верхней раме на подлинной двери.

Кира приподнялась на носках, чтобы лучше разглядеть точку, о которой говорил Герман. Сквозь маленький лаз, словно залепленный чем-то с обратной стороны, виднелся свет. Казалось, дерево было просверлено насквозь, и это свечение отражало внутреннее содержание соседних апартаментов.

– Господин Суворов! – окликнул капитана Бенефициар.

Маленький уполномоченный тут же оказался рядом, проследив за рукой Германа, он, как и Кира, привстал на цыпочки, силясь разглядеть блестящее пятно.

– Что это? – строго спросил капитан.

– Это я у Вас хотел узнать, – усмехнулся Герман.

– А Вы что скажете? – повернулся Суворов к озадаченной Кире.

– Не имею понятия, – пожала она плечами.

– Что там, за этой стеной?

– Квартира соседей, – сказала Кира.

– Что нашли? – Вернувшись с кухни и встав рядом с Германом, поинтересовалась Майя.

Суворов, Бенефициар и Кира обернулись к ней.

– А что Вам об этом известно? – сощурив один глаз, обратился к Заму капитан.

– О чём? – опешила Майя.

Суворов махнул на неё рукой и нахмурился, было заметно, как сильно напрягается он от неизбежного, в данных обстоятельствах, мыслительного процесса.

– Я позвоню следователю, – наконец решил он. – Там разберутся. И с соседями, и с этим, – кивнул он на панно.

– Пожалуйста, отойдите, – капитан сделал шаг назад, призывая последовать присутствующих за собой. – Вы собрали все необходимые вещи?

Кира утвердительно качнула головой, приподнимая вверх наполненный пакет.

– Да, спасибо. – Она посмотрела на Германа, словно ожидая новых инструкций о том, как себя вести.

– Тогда прошу покинуть место происшествия! – начальственным тоном приказал Суворов, подбородком подсказывая направление выхода.

Герман, пропустив женщин вперёд, неторопливо направился в сторону прихожей, задумчиво оглянувшись на странную брешь в престарелом шпоне.

Санкт-Петербург. Лиговский проспект.

Сентябрь 02, понедельник, 19:54

– Майя, Кира, знакомьтесь! Ева – моя дочь, – с гордостью объявил Герман, проходя в гостиную вместе с молодой девушкой, которую он нежно обнимал за плечи.

Они вчетвером собрались в квартире Бенефициара на ужин. Кира, чтобы хоть как-то отвлечься, а заодно и отблагодарить друзей за помощь и поддержку, расстаралась и приготовила несколько своих фирменных блюд. Она прекрасно готовила. Майя занялась сервировкой, к приготовлению яств Кира её не допустила. Когда все собрались: Юст приехал со встречи со старым приятелем-следователем, занимающим сейчас высокопоставленную должность в системе внутренних дел Петербурга, а Герман из своего офиса, и предупредил, что ждёт дочь в гости, стол уже был накрыт.

Ева оказалось высокой и стройной, у неё были длинные волнистые волосы цвета тёмного соболя, такие же блестящие и густые, как у маленького юркого зверька, пушистые ресницы, большие голубые глаза, чуть вздернутый носик и пухлые чувственные губы. Всё это великолепие красовалось на тонкой алебастровой коже. Щёки Евы чуть подёрнул румянец, когда она увидела сидящего рядом с Майей полковника и, освободившись от хватки отца, кинулась в сторону Макара.

– Юст! Привет! Наконец-то ты приехал! – она бросилась к нему, обхватывая ладонями с длинными пальцами его шею, заставляя полковника привстать.

– Привет, Ева. Как ты выросла! – Несколько сконфуженно пробормотал Юст, неловко похлопывая по спине девушку, прижатую к нему всем телом.

Приветствие затянулось, и Зам вопросительно посмотрела на Германа.

– Ева, ты смущаешь полковника. Садись, мы ждали только тебя. Все уже проголодались.

– Привет! – поздоровалась Майя, когда Ева всё-таки устроилась в кресле, отпустив Макара.

Дочь Бенефициара удивлённо посмотрела на неё и на Киру, потом повернулась к отцу и требовательно спросила:

– Папа, кто они?

Герман хмыкнул и обратился к женщинам:

– Прошу простить манеры Евы. Она забылась, увидев старого знакомого. – Он поднял брови и укоризненно взглянул на дочь.

Она, верно истолковав намёк, вздохнула и нехотя обратилась к Кире:

– Добрый вечер. Простите.

– Так-то лучше. Bon appétit! – одобрительно воскликнул Бенефициар и с этими словами схватился за хромированные щипцы, наполняя свою тарелку запеченным мясом из упитанного чёрного тажина, установленного в центре стола.

Весь вечер Майя была в некотором замешательстве. Она прекрасно ладила с сыном Германа Яковом, они даже работали в одной компании, и Зам думала, что и со вторым ребёнком Елагина найти общий язык не составит труда. А теперь её не покидало ощущение, что Ева настроена по отношению к ней враждебно. Девушка смотрела, казалось, сквозь Майю, игнорировала её вопросы об учёбе, о том, нравится ли ей жить в Петербурге, о том, как она переносит специфический климат Города. Спустя полчаса пустых попыток расположить Еву к себе, Зам оставила эту затею как неудачную. Нет, так нет. Она переключилась на общение с Кирой и Юстом, правда под прикрытием ревнивого взгляда дочери Германа, весь ужин не сводившей с Макара глаз. Влюблённых глаз. «Сколько ей лет? Восемнадцать, как Якову? Они же близнецы. И, что же, это первая любовь? Видимо» – спрашивала и сама себе отвечала Майя.

Прощание с полковником, по завершении вечера, вышло бурным. Ева кивнула Кире, сухо поблагодарила за угощение, правда, весьма вежливо, и, так и не удостоив своим вниманием Майю, конвоируемая родителем вышла в прихожую, откуда попросила подойти Юста, «на минутку». Зам различила заливистый призывный, такой уже по-женски взрослый смех Евы и чмокающие влажные звуки, спутники поцелуев.

Майя переглянулась с Кирой. Та округлила глаза и, смеясь, сказала:

– Она ещё ребёнок. Пройдёт.

Зам услышала, как с мягким щелчком закрылась входная дверь. Юст, забежав в гостиную, быстро проговорил, обращаясь к ней:

– Я на минуту, – он указал на сверкающий экран своего смартфона. – Срочный звонок. Переговорю в спальне. – И скрылся в проёме.

Бенефициар, усевшись обратно за стол, пытливо оглядел Майю и, медленно растягивая слова, пояснил:

– Ева давно думает, что влюблена в Кандаурова. Я, признаться, надеялся, что по приезде в Петербург она его забудет. Ну, понимаешь, учёба, новые ребята, увлечения. Но, как видишь, этого не произошло. Странно, да? – Он озадаченно всмотрелся в бокал с виски в своей руке.

– Не то слово, – невпопад ответила Зам.

Герман рассмеялся и подался в кресле вперёд навстречу ей.

– Бросай ты его Майя, отдай Еве. А мы с тобой будем счастливы вместе. – Подмигнул он Заму.

Она ошарашено воззрилась на Бенефициара.

– Даже не мечтай! Гера, ты что несёшь?! – пробасил неожиданно возникший из-за его спины полковник, хмуря брови.

Кира расхохоталась, наблюдая эту сцену. И у Майи сразу полегчало на душе, когда она сообразила, что Герман просто подтрунивает над ней. Придав серьёзности выражению своего лица, она ответила:

– Заманчивое предложение, я подумаю.

– Майя! – Накинулся Юст на неё с таким встревоженным видом, что и она, не выдержав, залилась смехом.

– Ну и шутки у вас! – буркнул Макар уже мягче.

– Шутки, шутки, не кипятись. – Успокаивающе пробормотал Герман, однако во взгляде, которым он впился в Майю прежде, чем отвернуться, в этом вдумчивом, внимательном, сосредоточенном взгляде, Заму почудилось на мгновенье, что Бенефициар был не так уж и далёк от своих истинных глубинных желаний, когда предлагал ей эту рокировку. Что-то промелькнуло в его глазах, то ли разочарование от её неверия в его искреннее расположение, то ли сожаление по несбывшемуся романтическому союзу, то ли тоска от невозможности обладания тем, что ему недоступно, Майя не могла уловить. «Нет, нет, это же Герман!» – укоряла она себя. «Великий и ужасный Кремень. Он друг. Просто друг. Мне показалось».

– Лучше послушайте, что я узнал, – прервал размышления Зама Юст.