48 ступеней к Виноградарю

Мы сели друг напротив друга. Дневник Ламары лежал на столе, как незримое присутствие ее самой – уязвимой, честной, настоящей. Я смотрел на дневник, затаив дыхание, ожидая, когда монах решится взять его в руки…

– Не сейчас, – сказал он, поймав мой взгляд. – Сначала ваши вопросы.

Я открыл блокнот и бегло просмотрел записи. Но стоило мне вновь взглянуть на них, как стало ясно – все они сводились к одному вопросу, который не отпускал меня:

– Почему? Почему вы ушли?

Отец Лонгин повернул голову в сторону дневника. В его глазах сквозила давняя тоска.

– Из-за нее? – продолжил я уже тише.

Взглянув на меня, он произнес:

– Разве можно прийти к Богу из-за кого-то? Нет… Благодаря ей, – подчеркнул он, словно хотел, чтобы эти слова запомнились мне навсегда.

– Но вы… Вы же легенда UFC! И вы просто исчезли из спорта, как будто все это – ваши победы, люди, что за вас болели, – ничего для вас не значили? Никакой пресс-конференции, никакого заявления… Почему? – В этот момент я вдруг отчетливо услышал голос ребенка, идущий из глубины души, – того самого мальчишки, который когда-то был преданным зрителем Горы, восхищенно следившим за каждым его движением. И теперь этот мальчишка ждал объяснений, которые могли бы оправдать его исчезновение, показать, что его герой покинул его не просто так.

На мгновение отец Лонгин прикрыл глаза, а затем медленно произнес:

– Представьте, что вы нашли неисчерпаемый клад с сокровищами… Стали бы вы кричать об этом всему миру?

Его слова поразили меня своей простотой и глубиной. Я отрицательно покачал головой, давая понять, что разделяю это решение.

– И я не стал, – заключил он.

– Прошу вас начать с самого начала, – сказал я, включая диктофон, чтобы не упустить ни слова.

– Когда мне было семь лет, мои родители приняли предложение переехать в Америку. Отца позвали в одну из IT-компаний, и он, недолго думая, согласился. Так, будучи еще ребенком, я был оторван от друзей, родных мест и всего того, что горячо любил.

В Америке мне удалось окончить художественную школу. Последние два года были особенно сложными, так как параллельно я занимался боевыми искусствами. Помню, как мои руки дрожали от усталости, когда я пытался держать карандаши после изнурительных тренировок. Но с Божьей помощью я все же обрадовал мать своим дипломом.

– Почему вы не продолжили свой путь в изобразительном искусстве?

– Это было для меня чем-то вроде отдушины – хобби, которое помогало мне найти равновесие. Кровь в моих жилах текла слишком бурным потоком, карандаши бы не выдержали этих импульсов и сломались.

– Вы не жалеете, что оставили творчество ради спорта?

– Искусство спасло мое сердце, открыло его для всего прекрасного, что создал Господь. Борьба же научила дисциплине, закалила тело и укрепила дух. И то и другое стало благодатной почвой на пути к Богу. Но этого было недостаточно… пока не появилась она. – Отец Лонгин снова бросил взгляд на дневник. – Ламара взрастила на этой почве дерево и стала заботиться о нем, питая удивительными историями из своей жизни, освещая улыбкой ветви моей души. Она была и солнцем, и дождем – всем, что было так необходимо для моего духовного роста.

– Когда это произошло?

– Говорят, стержень человека закладывается до семи лет. Поэтому то, кем я являюсь, взяло начало здесь, на родной земле…

Как-то мы со съемочной командой приехали в Грузию, чтобы снять фильм о моих корнях. Был январь, мой день рождения. Мне исполнилось тридцать три года. Следуя традиции, которую привила мне мать, я отправился в собор Самеба.

В детстве, на каждый мой день рождения, она брала меня за руку и вела в храм, чтобы зажечь самую большую свечу перед иконой Божьей Матери – я был вымоленным ребенком, поскольку она долго не могла зачать. После и я стал зажигать свечу, благодаря Богородицу за то, что мне посчастливилось быть сыном моей матери.

Но в то утро я проспал службу и к тому времени, как вошел в собор, все уже начали расходиться. Но храм не показался мне пустым, напротив – я ощутил что-то новое для себя, чувство, которое не сразу понял.

– Что это было за чувство?

– Присутствия, – произнес он спокойно, словно вновь переживая тот момент. – До того дня я не чувствовал всей этой благодати, которая наполняет храмы изнутри. Но в то утро мне казалось, что святые ждут меня. Ждут не только меня… Они ждали моего возвращения.

– На родину?

– К Богу. Хотя эти понятия уже давно стали для меня единым целым. – На мгновение отец Лонгин замолчал, будто заглядывая в прошлое. В его глазах отразилось что-то далекое, мимолетное, но в то же время пронзительное. Затем он едва заметно улыбнулся – той улыбкой, которая появляется, когда вспоминаешь нечто важное, но чего уже не вернуть. – Когда я вышел из храма, то увидел ее. Она сидела на ступеньках, закутавшись в старую шаль. Спускаясь, я на мгновение остановился и положил немного денег рядом с ее сумкой – так, как обычно подавал милостыню просящим, – и, не оглядываясь, пошел дальше вниз по ступеням.

– «Раздели с голодным хлеб твой, и скитающихся бедных введи в дом; когда увидишь нагого, одень его, и от единокровного твоего не укрывайся!» – раздалось за моей спиной.

Этот оклик… он был таким громким, что словно пробил что-то внутри меня. Я обернулся и посмотрел на нее – и в этот момент все изменилось.

Я указал пальцем на себя, слегка приподняв брови, чтобы убедиться, что слова незнакомки были адресованы мне.

– Да, это я вам! – решительно выкрикнула она.

Я медленно направился к девушке, чувствуя странную смесь любопытства и раздражения.

– Что, простите? – спросил я, склоняя голову чуть набок.

Уже чуть тише она вновь произнесла:

– «Раздели с голодным хлеб твой, и скитающихся бедных введи в дом; когда увидишь нагого, одень его, и от единокровного твоего не укрывайся».

Усмехнувшись, я положил еще немного денег рядом с ее сумкой.

– Этого хватит на еду и одежду, – сказал я, разворачиваясь, чтобы уйти.

– Накорми меня сам!

Ее слова прозвучали так громко и отчетливо, что я остановился. Улыбка на моем лице исчезла, сменившись сардонической гримасой.

– Я дал тебе денег! Разве этого мало?!

– Накорми меня сам! – повторила незнакомка, приподнимаясь и глядя прямо мне в глаза.

Я рассмеялся, пытаясь скрыть смятение, но, встретив ее взгляд, замер. В нем было нечто необычайное для меня – не просьба, а вера, такая чистая и непреклонная, что я не мог этим пренебречь.

– А ты хороша, – сказал я, пытаясь вернуть себе контроль над ситуацией. – Ладно, Божье наказание, пойдем со мной.

Она чуть улыбнулась, как будто знала, что я поступлю именно так. Ее уверенность была почти невыносимой, но в ней чувствовалась какая-то притягательная истина.

Единственное кафе неподалеку от храма оказалось шумным и оживленным. Мы устроились за крайним столиком у окна, вдали от суеты. Я протянул ей меню и с улыбкой поинтересовался:

– Что закажет принцесса?

Не глядя в меню, она произнесла:

– Чакапули.

– М-м-м… Прекрасный выбор! Если мне не изменяет память, вкус этого блюда хорошо раскрывается с вином! Какое выберешь?

– Ркацители, – ответила она ровным голосом, словно выбор был очевиден.

– И почему именно его? – с любопытством поинтересовался я.

– Ну, традиционно чакапули готовят с белым вином. Легкая кислотность и свежесть напитка подчеркивают вкус зелени и соуса. Поэтому подать к блюду то же вино – идеальное решение, на мой взгляд.

– Ого, да ты настоящий гурман! – заметил я с искренним удивлением, слушая, как она уверенно рассуждает о национальной кухне.

– На самом деле я помогаю тебе сделать доброе дело, ведь я люблю вкусно поесть, – произнесла она шутливо.

– Нет, что ты, милая, я рад! Твой вкус впечатляет! Кстати, как тебя зовут?

– Я…

Она не успела ответить – к нашему столику подошла молодая пара.

– Простите, вы не против фото? – обратился ко мне парень.

– Конечно. – Я натянул дежурную улыбку, думая, что сейчас они присядут, чтобы сфотографироваться со мной, как это часто бывало.

Но парень передал мне фотоаппарат, и они сели рядом с ней.

– Не понял, – вырвалось у меня, пока я смотрел, как эти трое ждут от меня каких-то действий.

– Нужно нажать на кнопку, там, в правом верхнем углу, – доброжелательно пояснила мне спутница молодого человека.

Я, все еще пребывая в ступоре, механически сделал несколько снимков и вернул фотоаппарат владельцу.

– Спасибо вам большое! – радостно сказали они и, счастливые, удалились.

Я смотрел им вслед, пытаясь осознать произошедшее, пока незнакомка за моим столом еле сдерживала улыбку.

– Ламара, – продолжила она, – меня зовут Ламара Гловели.

– Ага, – произнес я в растерянности. – И ты?..

– Я художница.

– Похоже, ты очень известная художница.

– Ну-у, Грузия – маленькая страна, тут все друг друга знают, – произнесла она, пожимая плечами.

– Надо же, какая скромность, – ответил я с недоверчивым сарказмом.

– Твое удивление слегка оскорбительно для девушки с моим культурным наследием.

– Даже так? – я склонился к ней и шепотом произнес: – Напомни, это не ты притворялась продрогшей и изголодавшейся бездомной, сидя на ступенях храма? Ладно, может быть, насчет последнего ты и не врала, – подчеркнул я, наблюдая, как она с интересом разглядывает десерты в меню, – но ты меня разыграла!

– С чего такие выводы? – спросила она, слегка приподняв бровь и посмотрев прямо на меня.

– Да ладно, признайся уже.

– Нет объекта без субъекта, – ответила она, вернув свой взгляд на меню.

– Что? – переспросил я, нахмурившись, будто она говорила на другом языке.

– Ты увидел меня замерзшей и услышал слова из Писания, где Христос учит делиться с нуждающимися. Но то, как ты меня воспринял, – это исключительно твое видение, – невозмутимо сказала Ламара, будто объясняя что-то очевидное. – Я хотел саркастически отшутиться, но она продолжила, не оставляя мне шанса: – Ведь возможно, кто-то другой увидел бы обычную прихожанку с четками, или девушку, которая присела в ожидании настоятеля, чтобы получить у него благословение. А может ту, кто просто считает ступеньки.

– Возмо-ожно, – протянул я. – И что ты делала там в такой холод?

Она достала четки и аккуратно положила их на стол перед собой.

– Я присела на ступенях храма, чтобы собраться с мыслями и дать себе немного покоя. Голова кипела так, что я не ощущала холода. Молитва и перебирание четок всегда помогают мне справляться с таким состоянием. И да, я не была голодной, но мой аппетит – это отдельная история, – с улыбкой заключила она.

– Мы готовы перейти к десерту, – произнес я официанту, не в силах отвести взгляда от Ламары.

После обеда мы вернулись к Самеба, и у меня возникло ощущение, что я проводил ее до дома. Стоя у подножья храма, мне вдруг пришло в голову спросить:

– Девушка, считающая ступени?

– Сорок восемь, – уверенно произнесла она. – Я знаю все про этот город.

Я посмотрел на ступени, а после с ухмылкой на нее.

– И что ты делаешь со всей этой информацией, записываешь в какой-нибудь «дневник памяти»?

– Я не веду дневники. Как минимум потому, что не хотела бы, чтоб его однажды прочли. Ибо: «Нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, чего не узнали бы», – так сказал Христос.

– Тогда почему?

– Потому что я росла вместе с этим городом. Плакала на его кладбищах, смеялась на его праздниках, молилась в его храмах, танцевала на его улицах. Это мой город. Вот и все.

Я слушал ее, думая о том, что с самого начала нашего общения она не перестает меня поражать.

– Скоро начнутся съемки фильма о моих корнях, а я почти ничего не помню о Тбилиси. И похоже, мне не обойтись без гида. – Сказав это, я пристально взглянул на нее.

– Не-ет, даже не начинай, – покачала она головой. – Я не могу. У меня нет на это времени. И не смотри на меня так.

– Что мне сделать, чтобы ты согласилась? Проси что угодно, – сказал я, сложив ладони в молитвенном жесте.

И вдруг без всяких колебаний она ответила:

– Ты будешь кормить со мной уличных животных и навещать детей в приюте. И да, место и время съемок выбираю я.

– Постой, так ты провела меня?

– Ну вот, мы вернулись к началу…

– В твоей голове созрел этот план еще тогда, когда я заговорил о съемках фильма, верно? Ты знала, что я попрошу тебя о помощи, но не хотела просто так соглашаться. И поэтому сначала отказалась, чтобы я стал просить тебя на твоих условиях. Я ведь прав?

– Ты в курсе, что у тебя проблемы с доверием?

– А тут точно сорок восемь ступеней? – спросил я, прищурившись и подняв палец, будто всерьез начал считать их по одной. – Раз… два… три…

– Ну все, я ухожу! – твердо заявила Ламара и стремительно направилась к выходу с прихрамовой территории.

– А ты в курсе, что у тебя проблемы с чувством юмора? – крикнул я ей вслед, стараясь сохранить легкость в голосе. – Погоди, я уже почти досчитал! – добавил я громче, надеясь, что шутка сработает и она остановится, но ее шаги только ускорились.

Я хотел последовать за ней, но гордыня сковала мои ноги, словно невидимые цепи. В конце концов я привык считать, что, если что-то идет не так, как мне хотелось бы, значит, этому просто не суждено случиться. Думать так было куда проще, чем мучиться угрызениями совести или, что еще сложнее, попытаться что-то изменить. Ведь для этого нужно было бы набраться смелости и признать свою ошибку, а это давалось мне труднее всего.

Но на следующее утро я вновь пришел к ступеням Самеба и просидел на них до вечера. Я не понимал, почему, но точно знал, что должен там быть.

***

– Как это, отец Лонгин?

– Это невозможно объяснить или оспорить, потому что это выше логики и рассудка. Ты просто знаешь, что должен поступить так, как велит тебе зов. Многие путают его с порывом сердца, но на самом деле это голос души – тихий и непреклонный, словно рука Бога, лежащая на твоем плече.

***

– Все то время, что я просидел там, я думал о Ламаре и о своих словах. Хоть я и не хотел ее обидеть, они могли прозвучать иначе. Я подумал о том, что мог задеть ее своей беспечностью, и эта мысль заставляла меня ощущать некое беспокойство.

Но вот я услышал голос за своей спиной:

– Все ступеньки посчитал?

– Рад тебя видеть! – сказал я, мгновенно привстав.

Она пожала плечами и прошла мимо.

– Хорошо, – произнес я ей вслед, закрывая глаза. Но она даже не обернулась. – Хорошо! – повторил я громче, но она продолжала идти к выходу, будто не слышала меня.

Тогда, стиснув зубы, я выдавил из себя то, что на самом деле подразумевало это слово:

– Извини!

Горе́, самоуверенному гордецу, пришлось извиниться перед девушкой за то, в чем, как ему казалось, не было его вины. И это, безусловно, выводило меня из себя.

Но она наконец обернулась. На ее лице появилась улыбка – простая и теплая. И в этот момент я вдруг почувствовал странное облегчение.

– Ну, вот видишь, не так уж и сложно.

– Не сложно что?

– Извиняться.

– Для меня это не проблема, если я действительно неправ. Но это не тот случай, – ответил я с ноткой сарказма.

– Зачем же ты тогда извинился, если считаешь себя правым?

– Твой военный марш по-другому было не остановить, – сказал я, пожав плечами.

Ламара лишь кротко посмотрела на меня и непринужденно перевела разговор на другую тему.

– Когда начало съемок? – спросила она.

– Уже завтра.

– Тогда встретимся на этом же месте.

Кажется, услышав это, я просветлел лицом.

– К какой ступени за тобой подъехать?

– То есть, говоришь, мне придется смириться с твоим чувством юмора на время съемок?

– Не смириться, а наслаждаться. Ты привыкнешь.

Она покачала головой:

– Будь здесь в семь утра. Только не опаздывай.

– Почему так рано?

– Чтобы рассвет не пропустить. Утренний город не простит, если ты его проспишь.

– Ну что же, готовься, Гловели, – сказал я, протягивая ей руку.

– До встречи, Кипиани, – ответила она, сжав мою ладонь. Наше рукопожатие длилось на мгновение дольше, чем было принято, словно это была не просто договоренность, а начало чего-то большего…