48 ступеней к Виноградарю

Но они лишь заулыбались, не решаясь согласиться вслух.

Ламара приподняла бровь и бросила на меня острый взгляд.

– Эм-м… ну, видимо, не все, – быстро добавил я.

– Бэбо рассказывала, как она сшила платье глубокого синего цвета. Ткань была матовой, плотной, так что подол ложился ровными мягкими складками и слегка покачивался при каждом ее шаге. Оно мягко прилегало к талии и плавно струилось вниз, доходя до самых щиколоток, а едва заметная вышивка по кромке в тон ткани добавляла ему особого изящества. Стоило ей повернуться или сделать движение рукой, как материал начинал играть на свету разными оттенками. Каждый стежок и каждая деталь этого платья говорили о хорошем вкусе и умении создать вещь, которая притягивает взгляды.

Однажды она надела его на Рождество, чтобы пойти на причастие. Бэбо говорила, что ей хотелось нарядиться для Христа. – Ламара улыбнулась. – Но когда она пришла на исповедь, священник посоветовал ей выбирать более простую одежду для храма, потому что ее наряды слишком выделялись среди скромных одеяний церковной толпы и невольно приковывали взгляды, отвлекая прихожан от молитвы.

– Неужели из-за этого он не допустил ее к причастию?

– Допустил, но при этом он предостерег ее от искушения, скрытом в таком, на первый взгляд, невинном желании принарядиться.

– Опасность в чем, чтобы быть привлекательной? – переспросил я, не веря своим ушам. Все это казалось мне откровенной нелепостью.

– Он объяснил, что такие желания могут подпитывать самолюбование и гордыню, прививая душевную зависимость от внешнего облика. Поначалу это может казаться естественной радостью от собственной красоты, но со временем она превращается в крепкий корень, от которого растут тщеславие, потребность в похвале и сосредоточенность на внешнем. Все это отвлекает душу христианина от смирения и делает ее более уязвимой к искушениям.

– Понял. В таком случае это имеет смысл, – произнес я, стараясь выглядеть серьезно.

Ламара на секунду прищурилась, ловя в моих словах скрытый подтекст.

– Бэбо поведала, что после принятия святых даров в великом таинстве причащения она вышла из храма с ощущением, как она говорила, недостойного причастия.

– А это еще что значит?

– Хоть священник и благословил ее на причастие, она чувствовала, что не заслужила этих даров.

– И что потом?

– Она выходила из храма с молитвой к Господу, прося, чтобы Он смыл с нее это липкое чувство самодовольства, которое она испытала от прикованных к ней взглядов, и осознания собственной красоты.

– Ух ты!

– Ух ты?

– Я не встречал еще ни одной женщины, которая бы молилась о том, чтобы не заглядывать в витрины! – произнес я, не в силах сдерживать смеха.

– Это мешало ей быть по-настоящему смиренной перед Богом. Она говорила, что любая страсть начинается с малого…

– Получается, даже мимо зеркала пройти – это духовное испытание, – поддразнил я ее. – Ламара пристально взглянула на меня, и я сразу понял, что моя шутка была неуместной. – Ладно, прости… продолжай, пожалуйста, – сказал я уже серьезнее. – Мне правда интересно.

– После службы бэбо отправилась домой. Но вскоре ее настиг проливной дождь. Дорога шла вдоль обочины, и каждый проезжающий автомобиль, проносясь по грязным лужам, поднимал брызги, которые могли окатить ее с ног до головы.

Ламара замолчала, словно раздумывая, стоит ли и дальше делиться сокровенным.

Я приподнял брови, призывая ее продолжать.

С едва заметным вздохом она все же уступила:

– Бэбо не отошла на другой край дороги, как это сделали те, кто шел рядом…

Я снова приподнял брови и слегка кивнул, побуждая ее объяснить причину такого поступка.

– Она рассказывала, как в тот момент, когда машина окатила ее грязной водой из лужи, в ее памяти всплыл образ святого отца Гавриила. Как он шел по городу в своей медной диадеме, которую надевал, притворяясь сумасшедшим, и люди, не понимая его поступка, смеялись над ним. Но Гавриил смирял себя, принимая их насмешки с кротостью, это было его добровольное послушание перед Господом.

– Но как это связано с твоей бабушкой? – спросил я, все еще не улавливая связи.

– Образ преподобного напомнил ей о том, что истинное смирение – это способность видеть себя такими, какие мы есть, без приукрашиваний, и быть готовыми отказаться от лишнего, чтобы наполнить свою душу подлинной духовной красотой. – Через мгновение она добавила: – А также готовность нести свою веру, даже если мир смотрит на тебя с непониманием.

Тогда в ее взгляде я прочел нечто личное, словно она говорила о себе.

– Похоже твоя бэбо обладала поистине христианским духом. Но в наше время такой подвиг кажется чем-то почти невозможным. Не уверен, что сегодня можно встретить подобное смирение.

– Можно, если начать с себя, – ответила она спокойно, и я встретил ее взгляд. Затем она сказала то, что пробудило во мне противоречивые чувства.

– Вспомни: когда ты стоишь с чемпионским поясом, трибуны гудят, люди аплодируют… В этот миг весь мир словно принадлежит тебе, ты смотришь на поверженного соперника и чувствуешь нечто большее, чем просто удовлетворение. Это триумф, искра гордости, которая легко перерастает в мысль: «Я достиг вершины! Я – победитель!» Было такое?

– Эм… ну, может быть, – ответил я уклончиво. – Но разве это не естественное чувство, которое приходит с победой? – добавил я уже увереннее. – В чем смысл, если не испытывать гордость за то, чего ты добился, после всех усилий и тренировок? Ведь ради этого и бьешься, побеждая одного соперника за другим.