Тонкие нити судьбы

Еще на курсе она взяла Лилю под свое крыло, поражалась ее ивриту, и сделала все, чтобы они попали в один ульпан.

Она была старше лет на десять, но они очень сдружились, и выходили иногда в кафе. Эдна неизменно оплачивала эти посиделки, произнося одну и ту же фразу:

– Кто приглашает, тот и оплачивает. В Израиле так принято.

Она с готовностью подменяла Лилю пару раз, хотя было понятно: эта работа была ей нужна не ради заработка.

Эдна была единственной, кто знала о Цвике. Пришлось рассказать тогда, когда они уезжали на три дня на север.

– А почему не на конец недели? – она посмотрела с удивлением, искренне не понимая почему. – Нет, ты не думай, я тебя подменю, не в этом проблема. Просто странно. Он тебя с детьми познакомил?

Лиля покачала головой.

– Пытаюсь понять, насколько серьезны для него ваши отношения. Приятно провести время с симпатичным мужчиной – наверное, это неплохо. Но ты молодая, могла бы ещё выйти замуж и даже родить Мати братика или сестренку. На сколько, ты говоришь, он тебя старше?

Лиля растерянно пожала плечами:

– Понятия не имею. Знаю, что у него есть внуки, он с ними ходит в кафе, угощает мороженым.

– Этой информации более, чем достаточно. Допустим, что он женился в двадцать пять, а его дочка выскочила замуж в двадцать. Маловероятно, но – допустим. Это значит, что он в свои сорок семь он стал дедом. Внуки, скорее всего, лет семи-восьми. Младше – навряд ли, а старше на пару лет – вполне возможно. Вот и считай, дорогая моя. Чтобы справиться с такой задачкой, не нужно быть учителем математики. Хорошо за пятьдесят твоему ухажеру.

Лиля молчала.

– Я что, открыла для тебя Америку?

Этот разговор состоялся в декабре, перед их поездкой и там, на севере, в уютной домашней гостинице, она совершенно выбросила из головы этот разговор. Да, он старше, но какая ей разница на сколько? Им так хорошо вместе. Да, много недосказанностей и каких-то белых пятен, но ведь они и знакомы без году неделя. И она не собирается расспрашивать и выяснять. Все в свое время и, наверное, это время еще не пришло.

Про работу она тоже не спрашивала – это не её дело, как мужчина зарабатывает. Это были слова Эдны, и она была с ней согласна.

Родители переехали в середине марта, когда закончились воздушные тревоги и ожидание обстрелов. Остался позади период, который в семье все, кроме Лили, перенесли достаточно спокойно, даже мама.

Переезд был сложным: все дружно паковали вещи, которых собралось немало. Даже Матвейка принимал активное участие, каждый день принося коробки из соседнего супермаркета и тщательно их надписывая: книги, стекло, одежда. Шимон договорился с машиной и грузчиками, и великое переселение состоялось. Квартира опустела и казалась нежилой и похожей на какой-то склад с разбросанными коробками, рулонами изоленты и ворохами упаковочного материала.

– Ну, вот, сын, остались мы вдвоем, – печально протянула Лиля, чувствуя, что ей уже не хватает маминого взгляда; что она уже скучает по разговорам с папой.

Матвей мгновенно считал её настроение и заметил:

– Не о чем переживать, мам. Мы в одном городе, и автобус к ним идёт прямой, без пересадки. Дедалик сказал, что они будут часто приезжать в гости.

Он пытался держаться бодрячком, но Лиля чувствовала, что ему тоже не по себе. Их просторная квартира, снятая для трех поколений, казалась теперь какой-то непомерно большой для них двоих. Зато теперь у Мати будет полноценная комната, большая, с двумя окнами, а не та половинка, в которой он ютился и которую хозяева представили, как полноценную комнату.

За это время после бар-мицвы он здорово вытянулся и в целом – повзрослел. Как-то незаметно заговорил на иврите, впрочем, Лилю это не удивляло – у детей все намного проще и быстрее.

Она понимала, что теперь будет сложнее в материальном смысле – ей самой придется оплачивать и съем, и коммуналку. В планах было закончить учебу, получить нужный диплом и перейти работать в школьный ульпан. Она ежедневно мысленно благодарила папу: именно благодаря ему, она приехала в Страну с хорошим ивритом, что дало возможность так фантастически быстро устроиться на такую работу, миновав этап уборок чужих квартир и ухода за старушками; этап, который проходили практически все.

О переезде родителей она рассказала Цвике.

– Надеюсь, теперь ты пригласишь меня на чашечку кофе и познакомишь с сыном? – он улыбнулся. – Сколько можно прятаться, как школьникам? Хотя, у нас и школьники не прячутся; другое поколение – все открыто и все очень рано.

Она кивнула. Ей и самой была в тягость эта ситуация, когда она не могла напрямую сказать, где была и с кем.

Решила всем вместе отпраздновать 8-е марта.

Пригласила родителей, но папа отказался.

– Прости, доча, но мама сейчас не очень стабильна, видимо, этот переезд сыграл свою роль. Смена места жительства – это всегда стресс. Это внешне она держалась молодцом, но ты же сама понимаешь.

– Да, конечно. А таблетки?

– Принимает, но надо менять, организм привыкает. А очереди к невропатологу длинные. Ничего, справимся. Пока все под контролем. А вы… Посидите втроем.

Лиля изумленно замолчала.

– Да в курсе я, в курсе, Шимон как-то проговорился. Маме ничего не сказал – ее не стоит перегружать лишней информацией, ты же понимаешь. Да, и тебя понимаю и не обижаюсь. Все в свое время. Представишь нам еще своего кавалера.

Ей неловко было приводить Цвику в квартиру, еще хранящую следы переезда родителей: нет, они с Матюшей сразу вынесли неиспользованные коробки, упаковочный материал и непривычно большие бабины клейкой ленты. Она привела в порядок загерметизированную комнату, с каким-то яростным удовольствием отдирая с окна полиэтиленовую защиту. Перемыла все, что можно было перемыть, но уюта это квартире не добавило. Навряд ли они в ближайшее время будут менять жилье: здесь школа Матвея, хорошие соседи и прекрасный район – тихий и такой удобный для жизни. А уют – это дело наживное. Потихоньку, леат-леат, как говорили местные. Надо будет прикупить мебель, хотя бы самое необходимое. Ну, и всякие мелочи: коврики, занавески, светильники. Неплохо бы съездить на блошиный рынок, о котором ей рассказывала Эдна; там за бесценок можно найти что-то симпатичное и интересное. Да, а еще комнатные растения, о которых она когда-то так мечтала. Квартира большая, площадь позволяет. Правда, здесь нет привычных подоконников, но можно присмотреть оригинальную этажерку.

Долго сомневалась, как представить Цвику Матвею, проговаривала мысленно:

“ Знакомьтесь, это мой сын, Мати, а это Цвика, мой…”

И правда, кто ей этот человек, который сумел приблизиться к ней настолько близко? Который легко и без видимых усилий снес воздвигнутые ею надежные преграды, которыми она окружила себя. Эти рвы с водой, через которые не просто добраться до замка, если подняты мосты. Фортификационные сооружения… Да, именно так это называется. Непонятно, откуда всплыло это словосочетание, наверное, из какой-то книжки. Но факт оставался фактом – после отъезда Вени мысли о противоположном поле ее даже не посещали. Ее главным мужчиной стал Мати. А Цвика – друг, ну, конечно, так она и представит его: друг.

Хотя, что-то мешало, царапало, как заноза, которую не удается вытащить. Друг, который за полгода ни разу не пригласил ее домой. Друг, который не познакомил ее с семьей, не представил детям. Который толком не рассказал, чем он занимается в жизни. Она не спрашивала, это правда, не лезла в душу, не копала, не пыталась по каким-то крошечным фрагментам воссоздать цельную картинку. Хотя, какие фрагменты? Не было ничего, никаких фрагментов, кроме краткого упоминания о внуках, благодаря которому умница Эдна вычислила его возраст.

Если разобраться – весьма поверхностные отношения, приятное времяпровождение, не более. Она поняла это вдруг, настолько внезапно, что замерла от удивления: как это ей раньше не приходилось в голову? Друг? Никакой не друг! Так и представит его: “приятель”. И понаблюдает за его реакцией. Хотя, наверное, достаточно и имени.

Она планировала ужин втроем, но Мати за несколько дней сообщил, что посидит немного для приличия, а потом будет вынужден уйти.

– Понимаешь, у Ширли день рождения и мы договорились сделать ей сюрприз.

– Где?

– Дома у Шона.

– Да, конечно, – она кивнула, стараясь не показать своего разочарования.

Мати летом четырнадцать и он не может сторожить ее. К тому месяц с лишним сидения дома без встреч с ровесниками – это, конечно, ужасно. Ужасно и противоестественно.

Ее радовало то, что за год с лишним пребывания в Стране он неплохо овладел языком, а самое главное – был принят классом. У него появились друзья и он, на правах старожила, помогал вновь прибывшим, которых было пока совсем немного в их школе. И если у него классная вечеринка с сюрпризом, было бы нелепо просить его остаться. Лиля понимала это прекрасно и часто задумывалась: совсем взрослым стал ее Мати, через четыре года он закончит школу и пойдет в армию. Рассматривая фото, она немного грустила о том забавном малыше, который когда-то называл ее по имени и который вырос, не зная своего отца.

А ее мечта о двух детях так и остались мечтой. Когда-то, в тех, детских переписках, ей желали огромное количество счастья. А что такое счастье? Наверное, тот момент, когда сбываются все мечты. Навряд ли это возможно. Хотя, разве можно назвать ее несчастливой? Рядом совсем взрослый сын, хороший мальчик, с которым они прекрасно ладят и выражение “переходный возраст” для нее всего лишь понятие из толстых книг по педагогике; понятие, которое практически не имеет никакого отношения к ее Матюше.

У нее совершенно замечательные родители. Дедалик – папа и дед, на которого можно положиться и это его “ничего, доча, прорвемся” не раз наполняло ее надеждой, верой и уверенностью и держало на поверхности.

Да, беда с мамой, но не было дня, чтобы Лиля не вспоминала того врача, который дал им толчок к отъезду. И совсем неизвестно, что было бы с ней сейчас в Москве. Переезд не вернул прежнюю маму – легкую фею, одно присутствие которой создавало особую атмосферу дома – атмосферу сказки. Но жаловаться грех. Она стабильна – так оценивают ее состояние врачи, да они и сами видят, что прием препаратов вернул ее к жизни. И пусть будет так и не хуже. Эти слова сказал папа и она была полностью с ним согласна.

А она сама? Если вдуматься, ей фантастически повезло. Да, это везение не пришло на ровном месте – она хорошо помнила, как два года сражалась с ивритом, занимаясь ежедневно далеко за полночь. На каком-то этапе, наверное, через полгода, это сражение плавно перешло в нечто другое. Словно она упорно воевала с бурным течением горной реки, которая вдруг широко и привольно разлилась по равнине, вырвавшись из теснины скалистого ущелья. И она, отчаянно барахтавшаяся в холодной воде, вдруг поплыла – спокойно, уверенно, не затрачивая ненужных усилий. Язык перестал казаться трудным и странным, наоборот – в нем было много логики и четких правил. Язык-конструктор, в котором слова строились по схемам. И вместе с тем – такой мелодичный и совсем несложный для произношения. Она непостижимым образом поймала его интонации и говорила почти без акцента. В этом плане она очень продвинулась на курсе и помнила удивление Эдны, когда ответила на ее вопрос, любимый вопрос местных: “Кама зман ат ба арец?”

И Шимон – этот поистине добрый ангел, которого кто-то сверху послал их семье. И ее знакомство с Цвикой, их общение, которое внесло совершенно новые краски в ее жизнь. Да, не все так, как бы ей хотелось, но разве существуют идеальные отношения? Наверняка, и она не идеал. И это то, что есть. За этот год в Стране она хорошо выучила это выражение.

К сервировке стола отнеслась тщательно и долго колебалась в выборе главного блюда и десерта. Матвей поглядывал на ее возню на кухне, но ничего не спрашивал.

Цвика пришел вовремя, принеся бутылку красного вина и небольшую, но очень изысканную коробочку с темным шоколадом.

Что она ждала? Нет, не так – она ничего не ждала, просто привыкла, что восьмое марта – это день цветов и подарков. Привыкла, потому что была засыпана этими цветами, когда работала в школе. Цветы были к началу и к концу учебного года, к всевозможным датам и праздникам. А на восьмое марта она просто тонула в охапках мимозы. Это были солнечные букеты, дарившие весеннее настроение, несмотря на капризную погоду начала весны. А ещё были тюльпаны: хрупкие, нежные, на длинных стеблях, словно вылепленные из воска.

Ее ученики из ульпана тоже преподнесли ей вчера букет – розы, алые розы в красивой упаковке.

Они стояли в большой вазе, напоминая о празднике, хотя совершенно не пахли. В этой стране были сногшибательно красивые цветы, лишенные привычного запаха. Здесь была ароматная и очень красивая клубника, у которой не было привычного вкуса. Здесь многое было по-другому, и к этому другому еще предстояло привыкать.

Цвика пришел без цветов.

И ей, совершенно не избалованной в этом плане мужем, стало неприятно. Мелькнула мысль, что за время их недолгого знакомства он не подарил ей цветы ни разу. А как же конфетно-букетный период? Или в этой стране нет такого понятия? И о восьмом марта он, наверное, ничего не слышал, здесь это не праздник. Она почувствовала, что пытается его оправдать, объяснить непонятное для нее поведение. При чем здесь восьмое марта? Разве не принято, будучи приглашенным в дом своей женщины, принести цветы? В ее глазах это было не подвигом, а просто нормой.

– Знакомьтесь, это мой Мати, а это Цвика.

И никакой расшифровки кто есть кто. Понятно, что Мати – сын. А вот кто ей этот седеющий, начинающий полнеть мужчина?

Она поймала короткий недоумевающий взгляд Матюши, который был предупрежден, что будет гость. Мелькнула мысль, что все это было дурацкой затеей: сына надо знакомить с мужчиной, с которым у тебя есть планы на совместное будущее. Судя по всему, это не ее случай. И, наверное, хорошо, что папа отклонил ее приглашение. Он бы точно не понял, что делает здесь практически его ровесник. И вообще, она дура, просто дура. Надо было упаковать пару-тройку салатов, испечь торт, купить цветы, заказать такси и поехать к родителям. И справить этот праздник с людьми, которые понимают, что такое восьмое марта. И услышать знакомый тост папы: “За наших женщин!” И наслаждаться радостью в глазах их домашней Феи.

– Пожалуйста, к столу!

Она изо всех сил пыталась скрыть нахлынувшие эмоции.

Беседа за столом была на иврите и походила на низкое пламя, которое никак не желало разгораться. Несколько раз Цвика попытался что-то вставить на русском, но дальше этих нескольких фраз дело не пошло.

– Да, мой иврит намного лучше русского, – удрученно заметил он. – Я бы мог брать уроки у твоей мамы, но она упорно отказывается. – Лиля, я не ожидал, что ты так готовишь, это просто пиршество какое-то.

– У нас дома любят готовить, мама накрывала великолепные столы в Москве. Ну, а я смотрела и училась. Хотя мне до неё все равно далеко.

– Я этим не могу похвастаться, – он замялся и перевел разговор на другую тему.

Еще до подачи горячего Матвей посмотрел на часы:

– Мне пора, я еще должен зайти за Авигайль.

– Подружка? – Цвика понимающе подмигнул.

– Одноклассница. Ну, счастливо вам отмечать праздник, я побежал. Мам, буду поздно.

Лиля кивнула:

– Ключи не забудь. Хорошо вам провести время. Будь умницей.

Мати ушел, а Цвика, с удовольствием расправляясь с салатом, спросил:

– Я немного не понял. Сегодня какой-то праздник?

И Лиля с внезапной грустью поняла, что ей не хочется объяснять вещи, такие очевидные для нее, о которых он ни слухом – ни духом.

– Вообще-то сегодня восьмое марта, – она легко кивнула в сторону вазы с розами, не заметить которую было просто невозможно.

– И? В твоей семье отмечают эту дату? Что это было? Какая-то борьба женщин за свои права? Там, по-моему, была как-то замешана эта социалистка …Клара Цеткин. Или я ошибаюсь?

– Нет, скорее всего, ты не ошибаешься. Я, так же, как и ты, никогда не интересовалась подробностями. Просто в Союзе это был выходной – Международный Женский день.

– А, теперь понятно. И вы в Израиле продолжаете его отмечать. Занятно. И совсем неплохо – ещё один праздник к многочисленным нашим.

Лиля обратила внимание, что он не поинтересовался, откуда розы, кто подарил ей такой шикарный букет, в котором раскрытые цветы словно обручем окружали полураскрытые бутоны.

Лиля водрузила на стол горячее блюдо: курицу, фаршированную рисом, черносливом и тонко нарезанным миндалем.

Ей были приятны аплодисменты Цвики, его восторженное выражение лица.

– Это фирменное блюдо моей мамы, а теперь – и моё.

– Не думаю, что твоего экса так потчуют в Америке. Это просто великолепно! Да и меня так не балуют. Жаль, что ребенок убежал от такого угощения, ну, да в его возрасте еда – не главное.

Некоторое время они ели молча, а потом Цвика заметил:

– Хороший парень. Воспитанный и красавчик. Твоя копия.

– А твоя дочка на кого похожа? – она спросила это совершенно неожиданно для себя.

– Дочка? У нас их две. Старшая живет на второй линии у моря. Там у меня трое внуков. Мальчишки. Хорошие пацаны, толковые, свободно говорят на английском. Мы с женой какое-то время жили в Сан-Франциско, и Эмма родилась там, даже успела походить в школу. Английский на уровне родного языка, фактически единственный язык общения в их семье. Ну, и внуки мои заговорили сначала на английском, а потом уже на иврите.

– А как зовут младшую?

Она не хотела ни о чем спрашивать, а вот… не сдержалась.

– Рони. Совсем взрослая уже, наша малышка. Дочка преданная, сестра замечательная, а какая тетка, поискать! Племянников обожает, а они – ее. Эмма иногда даже ревнует. Ей бы своих родить, пока не поздно.

– А сколько ей?

– Тридцать два будет. Она не любит упоминать про свой возраст, смеётся: мне двадцать пять и еще несколько месяцев. Она у нас медсестра, уход за мамой полностью на ней.

– Так, они живут вместе? – Лиля почувствовала легкий холодок, пробежаший по спине под теплым свитером.

– Ну, да, мы все живем вместе, втроем. Есть, конечно женщина по уходу, но без Рони мы бы не справились.

– А что с твоей женой? – она с трудом произнесла эту фразу.

– Ой, давай не будем углубляться, тема тяжелая, да и диагноз тоже. Аутоимунное заболевание, осложненное психосоматикой. Лечение – поддерживающее и только. У нас дом в Раанане, двухэтажный, вот мы и разбежались с ней по этажам. Я наверху, они с Рони – внизу. Так ее легче и во дворик вывезти, когда есть погода и настроение.

– А Шимон? Он в курсе?

– У нас все в курсе, вся родня и друзья – шила в мешке не утаишь, да и незачем.

– Все в курсе, кроме меня, – она медленно произнесла эту фразу на русском.

– Ты обиделась? Просто не хотел тебя грузить своими проблемами. Да и зачем это тебе? Ну, а если тебя волнует та сторона вопроса – то можешь быть спокойна – её просто нет, уже давненько. Ей это вообще особо не нужно было. Никогда. А сейчас и состояние ее не располагает к близости.

– А тебе, значит…

– Я мужчина, Лили, нормальный здоровый мужчина. Этим все сказано. И мне в прошлом году только исполнилось шестьдесят. Для мужчины это вообще не возраст.

– А ей, твоей жене? – Лиля с трудом выдавила из себя эту фразу.

– Мы ровесники, вместе со школы. И она знает, что я с ней буду до последнего. Могу не прийти ночевать, уехать на недельку в Европу – это все допустимо. Кстати, на Песах у тебя, наверное, каникулы? Можно съездить куда-то на три-четыре ночи. Подумай и дай ответ.

Он тщательно вытер пальцы салфеткой, встал из-за стола, подошел к ней сзади, положив руки на плечи и разминая их – сначала легко, потом – все сильнее и сильнее. Чмокнул в макушку с вопросом:

– Время десерта?

Это был его обычный вопрос, но почему-то сейчас это прозвучало не к месту. Она аккуратно освободилась от его ладоней – горячих, сильных ладоней уверенного в себе человека и внезапно поняла, что именно этим он привлек ее: своей уверенностью, какой-то мужской силой. Он так отличался от Вени, бегающего к властной матери и плетущего с ней паутину планов, которые лишили ее мальчика отца.

И то, что Цвика не отвернулся от своей больной жены, не отправил ее в дом престарелых – все это, по идее, добавляет ему очков. Такое благородство не часто встретишь. Вопрос: нужно ли ей это? Ей, Лиле, матери-одиночке, воспитывающей сына-подростка, хорошо, нет фантастически хорошо устроенной в профессиональном плане. Имеющей определенные цели и идущей к ним. Ей, которой в сентябре будет тридцать четыре года. А его младшей дочери, Рони, будет тридцать два. Ровесницы практически. А та, вторая, мама трех сыновей, говорящих на английском и любящих мороженое… Она старше ее. Лет на пять – шесть. Он рано стал папой, ну да, школьная любовь. Та самая, о которой написаны стихи, песни и сняты фильмы. Та самая, которая плодит короткие браки или же остается на всю жизнь. И это вариант Цвики и его жены.

И, наверное, он был прав, не рассказывая ей про свою жизнь. Понимал, что ее это ранит. И представлять ее своим дочерям не собирался, так как это бы ранило их. Ну, конечно, мама, пусть больная, но жива, а он заводит роман на стороне. Да, они, наверняка, не наивные девочки и понимают, что их папа… Как это он выразился? Нормальный здоровый мужчина. Вот-вот, нормальный и здоровый, со всеми вытекающими из этого подробностями. Но одно дело – предполагать и догадываться, а другое – быть представленными пассии своего папы. “Знакомьтесь, девочки, это моя Лили”. Нет, он никогда не сделает больно своей семье. Они никогда не соберутся вместе за одним столом на праздник, разве что на восьмое марта – на праздник, который и не праздник вовсе в их стране. Она никогда не увидит, какой интерьер он предпочитает, какие книги стоят на его полках, и вообще – чем он живет. Хотя, последнее понятно – он живет своей семьей: ее делами, заботами и проблемами. Все так, как до́лжно в его возрасте. Обожает внуков и своих девочек и, скорее всего – любит свою жену. Любит, несмотря ни на что. А тогда кто она для него? Приятное времяпровождение? Да. И не более того.

– А на десерт сегодня наполеон, – она произнесла это как можно более нейтральным и безразличным тоном. – Пойду поставлю чайник.

Она вышла на кухню, стараясь справиться с нахлынувшими эмоциями. Промокая глаза салфеткой, она вдруг словно услышала чей-то голос – голос совершенно постороннего человека; голос в котором не было ни грамма участия или сочувствия, а наоборот: плохо скрываемые сарказм и издевка:

– Ну, и что ты теперь собираешься делать?

У нее не было ответа на этот вопрос. Так же, как и не было ответа на его предложение куда-то поехать на Песах.

Она тщательно припудрила лицо и подкрасила губы любимой помадой с завораживающим названием “ночная слива”. Незадолго до отъезда она ходила с Лорой на фильм “Зимняя вишня”. Как мало сюжетов у жизни и как часто они повторяются в самых разнообразных вариантах, создавая иллюзию, что у каждого человека – такая особенная, неповторимая судьба. В деталях, конечно – да. А глобально – все так похоже.

И это она, Лилька-каллиграфия, которая с детства любила, чтобы все было правильно и аккуратно, стала любовницей. Мало того, что мужчина, с которым ее связывают близкие отношения, намного старше. И у него есть жена. Больная или здоровая – это совсем неважно. Сохраняются между ними супружеские отношения или нет – это тоже вторично. Главное – его жизнь там: его двухэтажный дом, его незамужняя Рони, преданно ухаживающая за матерью, и вторая, Эмма, со своими мальчишками, которые говорят на английском и обожают мороженое. Там его проблемы и заботы. Там его счастье и радость. Его праздники и будни. Такой пазл из множества фрагментов – больших и малых, составляющих картину его жизни. Каким фрагментом является она? Каким-то маленьким и никчемным, где-то в уголочке; таким крошечным фоновым фрагментом, что если его убрать – никто и не заметит.

Обо всем этом ей думалось уже в постели, когда, убрав все со стола и разложив по контейнерам остатки салатов, она пыталась заснуть.

Заснуть не удавалась. Она слышала, как вернулся Матвей. Посмотрела на часы: начало четвертого. Не страшно – завтра суббота и можно спать хоть до полудня. И будет время разобраться в этой ситуации и решить – подходит ли это ей. И вообще – утро вечера мудренее.

Они оба проснулись поздно, вместе позавтракали, а потом Лиля предложила съездить к родителям, поздравить маму. Выбрала девять полураспустившихся бутонов из огромного букета: девятка – мамино любимое число. Отрезала солидный кусок торта и прихватила с собой коробочку конфет, принесенных Цвикой, заказала такси.

Они хорошо и душевно посидели и мама – она была почти что прежней – доброй феей с легкой улыбкой. Выдавал взгляд: именно по взгляду было видно, что эта легкость дается ей совсем нелегко.