Я своих не сдаю

Витькино счастье

Рассказ

«Торговый дом «Злато» видно издалека. А подойдя ближе, еще и слышно. Не звон злато, а крикливых работяг в синих служебных спецовках, что пытаются установить над входной дверью огромный щит, на котором изображены краснощекие, улыбающиеся молодожены держащие на раскрытых ладонях золотые кольца, издали больше похожие на круглые баранки из расположенного по соседству хлебного магазина «Колобок», чем на тонкой работы золотые ювелирные изделия. На щите витиеватая надпись многообещающе зазывает: «Покупайте золотые кольца только у нас! Они принесут Вам счастье! Спасибо за покупку!»

Тощий, словно заборная доска бомж Витька Кондратьев был, наверное, единственным из прохожих, кто с интересом наблюдал за установкой щита. Когда наконец щит установили и Витька в третий прочитал рекламный слоган, он скептически поджал губы: «Ну надо же, как у этих торгашей все просто, как в той сказке. Зашел в „Злато“, отоварился парой-тройкой кило золота – и живи себе счастливо, поплевывай в потолок, забот не зная. Не жизнь – малина! Не-ет, братцы мои, в жизни так не бывает, счастье —это вам не штучный товар, счастье – это совсем-совсем другое, счастье – это… это…»

И тут, к своему стыду, Витька запнулся – то ли он забыл, а скорее всего, вовсе не знал точного ответа о счастье. А между тем, сам того не подозревая, Витька затронул волнующий человечество с незапамятных времен вопрос: что такое счастье? Простенький, вроде бы казалось даже незамысловатый не вопрос – вопросик, оказался не по зубам ни древним высоколобым мудрецам, ни современным маститым профессорам-культурологам, которые бились над ним до хрипоты, до умопомрачения – и по сей день бьются, однако точного ответа ни раньше, впрочем как и сейчас, так и не выдали обществу, и сомнительно, что этот вопрос будет вообще когда-нибудь решен положительно

Впрочем, в отличие от «высоколобых», Витька не собирался особо-то ломать голову – свой ответ на этот животрепещущий вопрос, пусть и не по-научному сформулированный, у него был давно готов: счастье – это когда тебе хорошо! Просто хорошо – и все! У него даже был заготовлен ответ на другой вопрос, как бы сопутствующий первому: много ли человеку для счастья надо? «Много счастья не бывает» – таков краткий Витькин ответ. И точка, можно считать вопрос о счастье закрытым. Все – и не надо спорить, зазря ломать копья, можно лишь добавить: каждый счастлив по – своему. С чем Витька был полностью согласен.

«А что, разве не так? – расфилософствовался Витька, видно от преизбытка свободного времени. – Ясное дело, так! И за примером далеко ходить не надо. Взять хотя бы хозяина этого „Злато“ – он, наверняка счастлив, что у него денег куры не клюют, а прилавки магазина прогибаются от золота… Или вон тот владелец крутого джипа, что на красный светофор нахально попер – разве он не счастлив от обладания такой мощной навороченной тачкой – конечно же счастлив… А пассажиры, одуревшие от долгого стояния на остановке, вон как счастливы от наконец-то появившегося автобуса, прямо ломанулись в открывшиеся двери сто первого маршрута… Летними каникулами счастлива шаловливая детвора перебегая улицу в неустановленном месте, прямо перед самым носом у матерящихся им вслед водителей автомашин… А взъерошенный воробушек, что долбит сухую хлебную корку под балконом —разве он не счастлив? Конечно же счастлив по-своему, по-воробьинному… Да что там говорить, при желании, если еще и внимательно приглядеться, ну очень внимательно, то везде можно обнаружить пусть и маленькое, и даже пусть совсем-совсем малюсенькое, но все-таки счастье…»

Между прочим, и он – Виктор Кондратьев тоже бывает счастлив. Не слишком часто, как хотелось бы, но бывает. Хотя у Витьки, как говорится, ветер свистит в карманах, он не жадный, ему много счастья не надо: собрал десяток-другой пустых бутылок, удачно сдал их в приемный пункт, зашибил копейку, купил жратвы, заморил червячка – и вот он уже счастлив, как тот воробушек. Собранные бутылки худо-бедно обеспечивают Витьке и сносное питание, и дешевую выпивку, и прочие мелкие радости жизни. Ой, да что там десяток! – одна найденная бутылка вызывает у него, наверное, такой же кратковременный прилив счастья, как и у кладоискателя наконец-то нашедшего долгожданный клад. Об одном он может только жалеть: что счастье выделяется ему не каждый день, а как бы порционно: сегодня густо, завтра – увы! – пусто. Все так – вчера, к примеру, он остался без очередной порции счастья, и посему лег спать голодным и трезвым, ну абсолютно трезвым! Зато сегодня костистую Витькину спину дружески обнимал грязно-объемистый рюкзак, полный стеклянного счастья… А вон еще одно счастье блестит! В траве!

Узрев в зелени газона блеск стекла, Витька аккуратно, тремя пальчиками поднял бутылку, бережно протер ее рукавом поношенной китайской куртки и вслух прочитал на этикетке: «Пиво… «Жигулевское»… «Светлое»…

– Эй, Кондратьев! – Чей-то резкий окрик пенным огнетушителем мгновенно потушил Витькино счастье, заставив его самого резко вздрогнуть. Голос показался знакомым. Кого это нелегкая принесла? Витька медленно повернул голову…

Вот те на! Участковый! Младший лейтенант Федоскин, чтоб ему пусто было! Нигде продыха не дает, змей стоглазый! Правду говорят: Бог сотворил два зла: участкового и козла.

Честно говоря, Витька испугался, однако поднятую бутылку не бросил – опустил ее на траву мягко, даже бережно.

– Подойди ко мне! Ну, живей, живей! – Раздражение в голосе участкового как кнутом подстегнуло Витьку, и он, пугливо позвякивая бутылками в рюкзаке, мелкими шажками засеменил к полицейскому, на ходу гадая: где ему сегодня придется ночку коротать: на жесткой лавке отделения или в родном бараке-развалюхе?

– Ты почему в самом центре города шляешься? – строгим тоном спросил участковый. – Тебе что, на окраине мало помоек? Я же запретил тебе, и тебе подобным появляться в центре. Нечего позорить город своим пахабным видом… – Федоскин брезгливо оглядел бомжа с ног до головы. – Или у тебя память короткая?

Да нет, на свою память Витька пока что не жаловался, он и сам точно знал где находится в настоящий момент: вон розовое, похожее на африканскую птичку фламинго здание городской мэрии со слоновьими ногами-колоннами; рядом – летнее кафе «Бистро» с вынесенными на улицу столиками под разноцветными зонтами от дождя и солнца; через дорогу – бетонная автобусная остановка «Авангард», похожая на орудийно-пулеметный дот в Уссурийском укрепрайоне, где когда-то служил Витька. Центр города! Он в самом центре, где бутылок в зелени газонов – что грибов в лесу в урожайный год. Но сейчас надо думать не о бутылках, а тем более не о грибах, сейчас надо думать как дать деру во все лопатки, чтобы не вставил тебе Федоскин фитиль в одно известное место.

И Витька закрутил нестриженной головой, заюлил, заохал притворно: «Ох, да как же я так! Вот дурень слепошарый! В самом центре! Надо же такому…»

– Хватит придуриваться! – раскусил его нытье полицейский, хищно оглядывая улицу – он должно быть привычно желал проучить кулаками непослушного бомжа. Однако на улице было довольно многолюдно, а тут еще к остановке подошел рейсовый автобус и выплюнул из своего душного чрева очередную порцию, явно недовольных местным автосервисом пассажиров. Младший лейтенант нехотя перебросил папку в правую руку – экзекуция любимым справа в челюсть на время откладывалась.

– Товарищ лейтенант, извините меня, я по случайности, я по ошибке, по забывчивости! Ну простите! Поверьте мне, я больше не буду… – канючил Витька весьма ободренный тем, что кулачная угроза, кажись, миновала.

– Молчать! По ошибке он! Знаю я ваши ошибки! Сейчас оформлю протокол на пятнадцать суток – по-другому у меня запоешь! – пригрозил участковый.

– За что, товарищ лейтенант? Я же ничего такого…

– Закрой, говорю, пасть! Ничего он такого… Я тебя предупреждал не появляться в центре? Предупреждал?

Было такое. И поэтому Витька не стал спорить, лишь согласно кивнул головой. Лучше промолчать, не лезть в бутылку, а то ни за что ни про что можно загреметь в отделение, где летом в переполненной камере, ох как плохо! Зимой – другое дело, зимой тепло, сытно, весело! Однако, ситуация в настоящий момент паршивенькая, надо как-то изворачиваться, иначе мент точно может в камеру бросить.

– Кондратьев, чего задергался, камеры испугался? – заметил Витькино замешательство полицейский, расплываясь в довольной улыбке. – Испуг – это хорошо! Когда человек боится, значит, он уже по-тихоньку, постепенно начинает исправляться. Страх – не последний воспитатель. Как тебе известно, у нас в камере пиво не нальют, сушенной корюшки не поднесут… – кажись, соизволил пошутить Федоскин.

Витька соответственно, заискивающе хихикнул – раз мент снизошел до шутки, это добрый знак, может, все обойдется пинком под зад. Врежет в свое удовольствие – и отпустит. А что, нормальный вариант. Впрочем, сейчас, скорее всего, начнет читать свою любимую лекцию на тему, что такое хорошо, а что – плохо. Можно и послушать, спина не отвалится.

И Витька виновато опустил голову, дескать, ругайте меня и в хвост, и в гриву, я готов выслушать всю горькую правду о своем аморальном, безнравственном, антиобщественном поведении. Привычно выслушать. Ругайте меня, но только отпустите… ну, пожалуйста.

– Эх, Кондратьев, Кондратьев! – с некоторой долей сочувствия вздохнул участковый, видя, как на глазах исправляется его подопечный. – Разве можно так жить? Ведь ты не живешь как все нормальные люди, ты зря землю топчешь, попусту небо коптишь, ты существуешь подобно дикому животному, да и от пещерного человека ты недалеко ушел. Ведь раньше ты был нормальным мужиком, хорошим семьянином, я знаю, ты в техникуме судостроительном учился, на заводе работал. Будь добр, ответь мне откровенно: в чем смысл твоей жизни?

Для Витьки этот вопрос был неожиданным, и он, честно говоря, растерялся.

– К-как это? Какой смысл? В чьей жизни? Моей, что ли? Не пойму я… В каком смысле?

– В прямом! – Федоскин, будто казак шашкой, наотмашь рубанул воздух черной папкой. – Отвечай! Для чего ты живешь на белом свете?

– А, понял, понял! – быстро закивал головой Витька и даже слегка задумался, но не зная, как угодить младшему лейтенанту, вынужден был честно признаться: – Товарищ лейтенант, ну не знаю я… я, как все… все живут, и я живу… живу – никому не мешаю… воздухом дышу, хлеб жую, есть за мной грешок – выпиваю… иногда.

Это его «иногда» подействовало на полицейского так, словно его укусила африканская муха «цеце».

– Что-о?! Ты – иногда?! – крикливо взвился участковый, заставляя прохожих оглядываться и ускорять шаг. – Да ты хоть раз на свою рожу в зеркало взгляни! На кого ты похож?! Ведь ты еще не стар, на тебе пахать да пахать надо… без передышки пахать!

Без передышки и кони дохнут – едва не ляпнул Витька, но сумел благоразумно промолчать.

– … Неужели тебе перед людьми не стыдно? Почему ты опустился до такого скотского состояния? Неужели ты сам себя не презираешь?

Витька почесал затылок: с какой такой стати он должен кого-то там стыдиться, а тем более – себя презирать. Он не какой-нибудь бесправный нелегал, у него имеется пусть и не паспорт, но кой-какой документ удостоверяющий его личность – старенькое удостоверение, которое он когда-то показывал вахтерам на заводской проходной. Да, если копнуть глубже – он, может и бомж, однако не в прямом смысле – крыша над головой в списанном бараке укрывает его от дождя и снега. И не только крыша у него имеется – есть еще и старенький российский телевизор «Рекорд», не дающий ему заплесневеть от скуки, спасающий от деградации и прочих дегенераций. И даже любовница из соседнего барака. Была – недавно по пьяной лавочке барак сгорел вместе с ней. Что у него еще есть? Есть неплохой аппетит, он сносно питается, слава богу не стоит с протянутой рукой. Ну, что еще человеку надо?

– … Сдохнешь ты от своей пьянки! Закопают тебя, как пса шелудивого! – продолжал разоряться Федоскин.

Из всего услышанного Витька, в глубине души, был кое в чем согласен с участковым, действительно, надо хотя бы на время ограничить прием спиртного внутрь, а то в последнее время что-то печень стала пошаливать, надо бы в больничку на месячишко определиться – подлечиться, подкормиться, да и просто отдохнуть от суеты ежедневной. А вот за «пса шелудивого», Витька крепенько обиделся. Он не пес – человек он! Че-ло-век! Виноват в чем – в рыло дай, пинком под зад награди, но не обзывайся так обидно! Не лезь столь грубо в душу, проповедник в погонах!

– Ну и сдохну я, ну и что с того, кому до этого какое дело! – неожиданно для самого себя, с нескрываемым вызовом огрызнулся Витька. – Моя жизнь, как хочу, так и ворочу! А если и сдохну – государство закопает, оно у нас богатое, на поверхности не оставит. Между прочим, – добавил он с видимой ехидцей, – кладбище в городе одно, так что извините, за одним забором с вами лежать будем, может быть даже по соседству. Так-то вот! – закончил он с наглецой человека, отвечающего за свои слова.

Федоскин опешил – этот вонючий бомж начинает действовать ему на нервы, выводить из себя. Перспектива, пусть и в далеком будущем, лежать на одном кладбище с этим бродягой его совсем не прельщала, более того – возмутила до глубины души. Что этот бомжара себе позволяет?! Да я его в порошок, в пыль, в молекулу! Ну, сучонок помойный, ты у меня сейчас узнаешь, кто в городе хозяин!

– Все Кондратьев, ты меня достал! Доста-а-ал! – протяжно рявкнул участковый, доставая из папки чистый протокол об административном нарушении. – Философ помоечный! Сейчас я тебе устрою бесплатную путевку в камеру! – Он зубами выдернул колпачок ручки и принялся заполнять протокол. – Фамилия? Имя? Отчество? Год рождения? Где родился? – Витька торопливо отвечал. – Сколько сегодня спиртного выпил? Почему выражаешься нецензурной бранью в общественном месте? Что замолчал – отвечай!

– Товарищ лейтенант, да вы что! Я не выражался… я со вчерашнего дня ни граммочки не выпил… я даже ничего не ел, клянусь вам! – трусливо мямлил Витька, кляня себя за неосторожно проявленную им смелость. Как хорошо, что он не пил вчера, сейчас в его трезвой голове пулей заметались трезвые мысли в поисках выхода. И – выход был найден!

– Стойте, стойте! – выдохнул он. – Работаю я! В «жэке» – дворником! Вчера устроился! Первый день с утра вышел! Хожу вот, убираю…

– Что?! Что ты сказал? – Брови младшего лейтенанта взлетели на лоб. – Повтори, я не понял.

– Дворником я вчера устроился, здесь убираю, это мой участок, – отчаянно врал Витька, помогая себе рукой. – Вон, от улицы Ленина до площади Победы. Хожу вот, мусор собираю, вы же сами видели.

– Ты… дворником? Хм-м, – недоверчиво хмыкнул Федоскин, постукивая пальцем по левому уху – не ослышался ли он. – А почему сразу не сказал?

– А вы и не спрашивали, – мгновенно нашелся Витька. – Да и чем хвастать-то, не мэром же устроился – дворником. Сами, небось, знаете какие у нас людишки: и сорят, и сорят – никакой управы на них нет, совсем народ страх потерял.

Обнаглев, он вернулся на зеленый газон, поднял знакомую бутылку из-под «Жигулевского», зачем-то дунул в горлышко и сказал: – Заодно вот и бутылки собираю, не пропадать же добру. Да это, вроде бы и не запрещено.

– А ты мне не врешь? – медленно, с затихающей угрозой спросил участковый, пряча протокол обратно в папку.

– Как можно, товарищ лейтенант! – Витька отрицательно замотал головой. Федоскин задумчиво потер подбородок уголком папки.

– Ну ладно… Проверить тебя я сейчас не могу, поверю на слово, но… если ты меня обманул, лучше сразу без оглядки беги из города… А если ты и вправду на работу устроился, то молодец, хвалю…

Витька польщено заулыбался, хотя у него и в мыслях не было устраиваться на работу. Зачем? Сейчас можно даже не работая жить вполне прилично, благо статья о тунеядстве благополучно куда-то испарилась. К тому же, в стране кой-какая демократия, каждый волен жить по-своему, как ему заблагорассудится. А приближающая пенсия? А что пенсия – пенсию, хоть и минимальную, или как там ее называют – социальную, все равно начислят, куда они денутся. Начислят – у нас любят уравниловку. Тьфу-ты! Вот дурень, какая еще пенсия, сейчас не до пенсии, сейчас главное, чтобы этот дотошный полицай от него отстал, отпустил. А дальше видно будет.

– Слушай, Кондратьев, давно тебя хотел спросить, – Федоскин вопросительно смотрел на бомжа. – Почему тебя все называют Витька-Гипноз? Почему? Да ты не бойся, отвечай.

– «Гипнозом»? Да так… – замялся Витька, не зная: то ли правду сказать, то ли правдоподобно соврать, пустить пыль в глаза, – кое-что получается…

– Да ну! – оживился Федоскин. – В смысле гипноза, да? Как у Копперфильда, да?

– Кого-кого? Фильда? Нет, я такого не знаю, даже не слышал про него, – пожав плечами, честно признался Витька.

– Врешь! – категорично не поверил младший лейтенант. – Это же идиотизм – не знать Копперфильда! Ну Кондратьев, ты со своей пьянкой совсем от жизни отстал! Его весь мир знает! Этот американец через Великую китайскую стену, как нож сквозь масло прошел! Да-да! Я сам это по телевизору наблюдал!

Наблюдатель… твою мать! Чем удивил? Подумаешь, какой-то там «пиндос – америкос» через китайскую стенку прошел. Ну прошел – и что с того? Этой стене поди уже не одна сотня лет, должно быть, трухлявая стена, рыхловатая. Недавно, Витька по пьяной лавочке через свой барак с улицы Оборонной на улицу Пролетарскую прошел, проще простого прошел – насквозь, вживую, без каких-либо хитрых фокусов. Да и как можно сравнить Витькин барак с ветхой китайской стеной. Бараку всего-то лет пятьдесят, как новенький пятак барак, хоть и списанный. Витька бы и обратно через барак вернулся, да соседи проснулись, по шее накостыляли… сволочи! Так что, не надо нас пугать американским фокусником, тот еще мало каши ел по сравнению с Витькой. Витька за свою жизнь прошел, как говорится, и огонь, и воду, и медные трубы! К примеру, напои его хорошенько – он через две китайские стены пройдет и не чихнет, для него это – раз плюнуть.

А кличка Гипноз к Витьке намертво приклеилась из-за глаз. Они, они виноваты, зар-разы! Стоило ему переволноваться, как глаза начинали свое наступательное движение: сначала они усиленно моргали, часто подмигивали, затем отчаянно дергались, и наконец, начинали бешено вращаться. Короче, психовали глазки, если не выразиться грубее-дурели.

Разные люди, по-разному воспринимали шальные вращения Витькиных глаз. Одним – большинству – казалось, что он гипнотизирует их, другим – будто что-то просит, а то и вымогает, третьих – неприкрыто пугает, четвертым – давит на психику, над пятыми издевается: разброс мнений как всегда велик и разнообразен. Но существовало и единое мнение: Витька не зря носит кличку Гипноз, есть в нем что-то, что-то такое, неземное, мистическое, завораживающее.

Лишь изредка, когда уж очень-очень хотелось выпить, Витька пользовался – но не злоупотреблял – своим необычным даром. Подойдя к выпивохам, он первым делом находил взглядом бутылку. Остальное, как говорится, было делом техники. Обычно ему и наливали, и закусить предлагали – хотя словесно он, вроде бы, и не просил. Народ у нас в основном добрый, отзывчивый народ… когда выпьет. Правда, иногда гипноз не удавался, но не по причине пьяного гипнотизера – просто народ попадался жадноватый, и тогда Витьку просто били. Больно. Но такое случалось редко.

И еще насчет клички. Давненько, еще в молодости Витьку призвали в Советскую армию. Призывной врач – невропатолог поставил его здоровью диагноз: «Невралгия тройничного нерва» с пожеланием не шибко здоровому новобранцу побольше есть фосфора и пить рыбий жир, и рекомендовал направить глазастенького паренька в стройбат. Между прочим, именно там Витька приобрел ныне дефицитную профессию сварщика, которая позволила ему более десяти лет проработать на судоремонтном заводе. И, если бы не эта сволочная перестройка, будь она неладна!

Правда, если уж быть честным до конца, то Витька совершенно точно знал всю подноготную своей клички… Все дело в чугуне, именно в нем. Однажды, когда он учился в первом классе, пьяненькая мамаша из-за нечаянно пролитого сынком стакана водки, в гневе навернула свое чадо чугунной сковородой! Не простой – чугунной! Представляете? Так что весь секрет Витькиного «гипноза» не в его природном даре, секрет – в чугуне! Точнее-в его составе. Но об этом никто-никто не должен знать, в том числе и участковый, ему лучше соврать, может, отцепится и уйдет.

– Эй, Кондратьев, ты не уснул? – недовольный голос участкового вернул Витьку в центр города, куда вход ему был заказан. – Так ты говоришь, что кое-что у тебя получается? Это хорошо… – хищно напрягся Федоскин, явно что-то замышляя. Витьке стало тоскливо, кажется, он влип в очередной нехороший переплет. – А что, если мы твои способности проверим? Вон видишь тот автобус? – Участковый папкой указал на приближающийся южнокорейский автобус с желтой рекламной надписью на боку «Лучшие в мире гвозди – в «Байкале!» – Ты сможешь его остановить?

– Смогу! – обнаглев от страха, ляпнул Витька. – Только зачем? При резкой остановке могут быть жертвы.

– Ах, да, да! – быстро согласился Федоскин и вновь зашарил взглядом по сторонам. – Ну, тогда… Вон, видишь фонарь над «Бистро»? – Он боднул подбородком в сторону квадратного, под старину стеклянного фонаря, висевшего над входной дверью кафе. – А ну-ка, включи его…

Витька попытался было вывернуться, мол зачем, днем электричество надобно экономить, но участковый больно ткнул его в левый бок углом папки, дескать, не умничай, делай что тебе велят. Пришлось Витьке уставиться на фонарь. Несколько раз, будто для разминки, он глубоко вздохнул-выдохнул, и… И тут из дверей кафе вышел… негр! Самый настоящий негр! Живой! Черный! Чернее темной ночи! Витька таращился во все глаза: он сроду не видел негров – у нас негры по окраинам не ходят.

Невысокий, толстенький, одетый в броско-яркую оранжевую куртку с вышитым на правой стороне «штатовским» флажком, негр держал в одной руке три бутылочки импортного пива, в другой – пластиковую тарелку, кажется, с пирожками. Вот он уселся, нет, скорее вальяжно развалился за уличным столиком, небрежно забросил на соседний столик ноги в ботинках на пористо-рифленой подошве, телесно расслабился, затем прямо из бутылочки влил в себя добрый глоток пива и сунул в рот пирожок… Было хорошо видно, как его черно-лоснящаяся челюсть равномерно двигается, а толстые губы почмокивают от удовольствия.

Витька где-то от кого-то слышал, кажется, от телевизора, что в «штатах» запрещено обзывать негров – неграми, их дозволено называть афроамериканцами. Н-да! Кликуха длинноватая!

Скорее всего, этот афроамериканец… нет, лучше все-таки для удобства называть его негром. Так вот, этот негр, по-видимому, был одним из тех американцев, что пригнали в наш небольшой портовый городок – некогда наглухо закрытый военно-морской тайной не столько от иностранных шпионов, сколько от собственных граждан – плавучую поисковую платформу для переоборудования в нефтедобывающую.