- -
- 100%
- +
От бессилия Колька долбанул кулаком о косяк двери и рванул на себе ворот рубахи. Душно, легким не хватает воздуха. Затем медленно, старчески шаркая о бетон ступенек, спустился вниз и присев на ступеньки крыльца, достал из кармана мятую пачку «Примы». Закурил… В голове настойчиво, как табачный дым в глаза, вертелась одна единственная мысль: как наказать любовников? Думай, Коля, думай!
Старательно объезжая дворовые колдобины, мимо неспешно прошуршало колесами зеленоглазое такси с истошно вопящим магнитофоном: «Жил да был фараон… о-ля-ля! о-ля-ля!.. Тутанхамоном звался он… о-ля-ля! о-ля-ля!.. Голубой любил он Нил, где проживал зеленый крокодил… о-ля-ля! о-ля-ля!»
«Глупая песня и слова дурацкие, – машинально оценил Колька качество песни, а заодно и мастерство исполнения. – Не умеют петь, визжат, будто голодные поросята. Одним словом: туфтачи! А ведь за это еще и деньги получают, говорят – неплохие. На стройку бы их, на стенку зимой. А то напридумали: Нил – крокодил, фараон – Тутанхамон… Тутанхамон – имечко, вроде как знакомое. Погоди, погоди… Что-то, что-то припоминается… Точно! История Древнего мира! Это не тот ли фараон, что замуровывал своих неверных жен с их хахалями в крепостные стены? Кажись, он, точно он. Это же надо такое придумать: в стену, живьем! Молодец фараон! С фантазией мужик. Нет, а я что, хуже этого древнего фараона? – Колька даже вскочил от неожиданно пришедшей в голову идеи. – Я тоже… я этих двух голубков замурую, наглухо замурую! Чтобы ей неповадно было изменять мужу, а ему – безнаказанно шастать по чужим бабам! Заживо замурую – только так! Ну „Кирпич“, ну и голова же ты!»
Забыв про похмельно-больную голову, Колька помчался к котельной, зимой подающей тепло в их микрорайон. Котельная находилась в двух шагах от его дома. Ее уже начали ремонтировать к зиме, для чего завезли поддоны с красным кирпичом, огромную кучу речного песка, цемент в мешках, упрятанных под брезент, бочки с водой и даже приставили сторожа, который наверняка дрых сейчас в котельной, если вообще не свалил домой спать.
Колька нашел тачку для вывоза шлака, стараясь не шуметь загрузил ее кирпичом и покатил к своему подъезду. Тачка вела себя будто пьяная: виляла из стороны в сторону, вырывалась из рук, норовила опрокинуться. Пришлось Кольке изрядно попотеть, чтобы усмирить непослушную. И так несколько мучительных для его организма рейсов за кирпичом, цементом, песком, водой. Соленый пот заливал глаза, припадочно дрожали руки-ноги, уставшие мышцы просили-умоляли об отдыхе, но Колька – нет, уже не Колька – «Кирпич» был неумолим, безжалостен к себе: вперед и только вперед! А тут и второе дыхание подоспело: нагружая очередную тележку, «Кирпич» с удовлетворением заметил, как будто волшебно оживает ослабленное алкоголем тело, как ощущается прилив свежих сил, возвращается былая сноровка.
Осторожно, по-прежнему обливаясь потом, «Кирпич» перенес кирпичи теперь уже от подъезда под дверь. Вверх! вручную! Это был адский труд, где стимулом для него впервые в жизни были не деньги – деньгами здесь и не пахло, – а месть, только сладостная месть!
Отдышавшись, «Кирпич» крутанулся вприпрыжку к строительному вагончику за инструментом, ведрами, алебастром для быстрого схватывания цемента. Вагончик, казалось, вибрировал от дружного храпа спящих строителей.
Возвратившись к крыльцу, Колька надорвал мешок с цементом, взял щепотку, потер палец о палец. Цемент, кажись, спасский, четырехсотой марки, прочность на изгиб, на сжатие: класс! монолит! То, что надо!
Затем насыпал в большие, оббитые жестью носилки – цемент, песок, залил их водой, тщательно перемешал. Получившийся раствор накидал в ведра, перенес под дверь. Все, можно начинать работать. И хотя он знал психологию свои соседей – случись что ночью, хоть заорись, никто не выйдет, не поможет, – старался все делать тихонечко, на цыпочках. Случайные неожиданности, в виде вдруг выглянувшего шального соседа или крикливой соседки, ему были не нужны. Поэтому «Кирпич» работал в спокойном темпе, без спешки.
Кирпич – на кирпич, кирпич – на кирпич… Но постепенно работа захватила его целиком, всеохватывающе, и Колька, забыв обо всем на свете, заработал быстро, с азартом, с вдохновением, как привык трудиться всегда.
Кирпич – раствор, кирпич – раствор! И алебастр, алебастр добавить, чтобы намертво, чтобы ни пушкой, ни гранатой не взять! На площадке нет света – к черту свет, да будет тьма! «Кирпич» и в темноте, как на автопилоте двигался быстро, уверенно и даже красиво. Кирпичи, как бабочки порхали в его сильных жилистых руках каменщика-профессионала, ложились ровно, ряд в ряд, без единой щелочки, выступа, брака!
Кирпич – на кирпич, кирпич – на кирпич. И растворчику, растворчику побольше, чтоб железобетонно, навечно чтоб, навсегда! Соленый пот сбегал с широкого Колькиного лба, щипал глаза, разъедал потрескавшиеся губы, но сейчас эта соль казалась приятной, сладкой. Работа, как никогда радовала, доставляла моральное удовольствие и даже, если хотите, – душевное наслаждение. Вот что значит – месть! Не кровная, как на Кавказе, нет – простая месть, можно даже сказать – шутливая. Шутка! И цена этой мести не высока – смех, обычный человеческий смех в масштабе одного дома, ну или улицы, а то и города. Веселый, жизнерадостный и что совсем уже хорошо – бесплатный… Это в лучшем случае, а худшем? А в худшем посложнее… Ну, в тюрьму, понятное дело не посадят, а вот пятнадцать суток запросто могут влепить за мелкое хулиганство. Н-да… Впрочем, «шутника» еще надо найти. А если и найдут, начальство должно из камеры выдернуть, кто-то же должен банк строить. Так что, не боись «Кирпич», победа будет за тобой!
Кирпич – раствор, кирпич – раствор. И мастерком, мастерком, чтоб гладенько, ровненько, крепенько! Чтоб знала изменница: месть мужа сурова и неотвратима. Пусть это шутка, но эта шутка запомнится им обоим на всю их оставшуюся жизнь!
А вот и финиш! Раз-два – и готово! Вскоре входная дверь снизу доверху, от косяка до косяка была надежно замурована, должно быть, не хуже фараоновского склепа. Колька стряхнул остатки раствора с рук, отошел в сторонку оглядеть критическим взглядом творение рук своих. Оглядел – остался доволен, что и говорить – работа выполнена профессионально, на пять с плюсом! «Кирпич» – он и есть «Кирпич»!
Колька быстренько собрал инструмент и отнес его обратно в вагончик – мужики в вагончике дрыхли без задних ног.
Оставшуюся пару кирпичей, горсть цемента он отвез обратно к котельной. Нарвал в палисаднике метровой полыни, связал из нее огромный веник и тщательно подмел и у крыльца, и на площадке перед дверью. Это не заметание следов, это как установленный для «Кирпича» ритуал или даже закон: в любой работе должен быть порядок.
«Ой, что будет, когда эти милашки утром проснутся! – ехидно скалился Колька, поудобнее устраиваясь под знакомой черемухой. – Электрик, понятное дело, оденется, поцелует Таньку… нет, с какой стати он станет целовать чужую жену? Оденется Санька – и шасть на себя дверь. А там… стена! Из красного кирпича, глухая, как монолитный склеп. О-о, умора будет! Заочник бряк в обморок! Моя дуреха в крик: „Кар-раул! Спаси-ите! Помоги-ите!“ – и к телефону: „Скорая! Спасатели!“ – Колька весело рассмеялся, наяву представив происходящее в замурованной квартире. – Студента – в психушку, мою – на допрос: мол, кто? Танюха меня железно не сдаст, а вот некоторые зловредные соседи могут завопить: мол, „Кирпича“ это дело, его рук почерк!» А вот тут вы хрен угадали, господа следователи и прочие добровольные ищейки! У «Кирпича» железное алиби, он всю ночь в вагончике дрых, ребята подтвердят.
Обеспечив себя «железным» алиби Колька, подложив под голову правую руку, безмятежно уснул под тихий шелест листвы. Обычно, когда он спал в пьяном угаре, ему снились всякие разные кошмары в виде рогатого быка, едва не догнавшего его, или бездомной собаки, норовившей отхватить кусок мяса с его ноги. Нет, в этот раз Кольке приснился Васильич, сосед с четвертого этажа, проживающий как раз под ним. Стоит он в одних застиранных нижних подштанниках и, протягивая к Кольке худые бескровные руки, просит его: «Коля, родной ты мой, помоги! Окно на кухне прогнило, менять надобно, а у меня ни сил, ни средств! Помоги-и!» Колька во сне пообещал помочь ветерану и, чтобы не откладывать дело в долгий ящик, отправился к дружкам-столярам делать заказ на окно… но тут на улице за ним, подобно собаке увязалась полицейская машина. Куда он – туда и она! И воет, и воет! «Отцепись, зараза! Я же ничего такого не сделал!» – закричал Колька – и проснулся от реально истошного воя полицейской машины.
Стряхнув с себя утреннюю росу, он приподнялся, отыскивая взглядом свой подъезд: у подъезда стояли машины полиции, «эмчээсников», «скорой помощи», толпился народ.
«Забегали, сверчки» – Колька широко зевнул, с удовольствием вспоминая свою ночную «шутку». Среди возбужденно галдящей толпы он увидел свою Татьяну: она, прижимая ворот халата к глазам, что-то объясняла окружающим.
«Плачет, что ли? Электрика жалко? Неужто его удар схватил? – гадал Колька, цепляясь за ствол черемухи, чтобы подняться. – А на вид кабан здоровый, ломом не прошибешь. Дела-а… Не дай бог с ним что-то серьезное, тут уж пятнадцатью сутками вряд ли отделаешься. Однако, быстро их размуровали, видно ошибся я, цемент другой марки, не четырехсотой. Надо идти, глянуть».
Нагнув голову, Колька выбрался из палисадника и подошел к гудящей толпе.
– Не повезло старику, – услышал Колька. – Наверное хотел выйти, а перед ним стена. Тут и здорового инфаркт схватит.
– Спасатели говорят, кое-как стену разобрали, мол, профессионалы работали.
– Танька, жена «Кирпича» рассказывала, она дескать вышла мусор вынести, а у старика вместо двери стена…
– Деда-то за что? Пенсионера, да еще глухого…
– Чертова мафия! Бандюганы совсем страх потеряли, не дают людям спокойно жить…
– Причем здесь мафия? Подлая Европа виновата, зачем расстрел отменили? К стенке их надо, без суда и следствия: бах-бах – и готово!
– Да бросьте вы! Мафия, Европа! Причем здесь они? Я своего участкового в глаза не видел…
Колька крутил-вертел головой и не мог понять: причем здесь мафия? какой еще старик? в чем виновата Европа? куда пропал участковый?
Толпа притихла. Двое дюжих санитар вынесли из подъезда носилки, накрытые зеленым дерматином. При спуске по ступенькам из-под зелени дерматина выскользнула желтая старческая рука и беспомощно заболталась туда-сюда, будто пыталась достать до земли. До Кольки наконец дошло…
«О, боже! Что я натворил?! – ужаснулся он, содеянному им же. – Я же Васильича замуровал! На четвертом этаже остановился, до пятого не дошел! Двери, двери-то одинаковые, на одно лицо, один в один двери! Этажи перепутал! И ведь ключ, ключ не подошел! Мне бы понять! А я…я! За что же мне так, за что-о-о?!»
Растолкав толпу, «Кирпич» подскочил к носилкам, схватил холодно-неживую руку старика и принялся всхлипывать: «Васильич, это я – Коля, сосед твой! Ты слышишь меня?! Васильич, прости меня, я не хотел! Прости-и…».
Любка с острова Врангеля
Рассказ
Уважаемый читатель! Письмо, которое ты сейчас, надеюсь, прочтешь, было найдено на побережье Чукотского моря, рядом с местом жесткой посадки вертолета полярной авиации МИ-8, летевшего с острова Врангеля в поселок Певек. Вертолет при посадке разрушился, летевшие в нем люди, слава богу, остались живы, а вот почту арктическим ветром разбросало по просторам необъятной тундры. Нашедший письмо чукча каюр Николай хотел приспособить бумагу для собственных нужд, однако хозяйка яранги, любопытная, как все женщины, чукчанка Наталья, между прочим, окончившая интернат для народов Севера на «отлично», прочитав письмо, погнала мужа в поселок, вернее – в редакцию газеты «Полярная Звезда» с наказом попросить опубликовать письмо, мол, оно будет полезно всем российским женщинам, а не только живущим в тундре. Николай на оленях рванул в поселок: в тундре просьба женщины – закон для настоящего мужчины. Прямота, искренность, откровенность письма понравились главному редактору «Полярной Звезды» (от которого, между прочим, месяц назад жена сбежала с техником-авиатором в теплые края), и он решил опубликовать письмо, тем более что приближался праздник всех женщин мира, то есть – 8 марта, под заголовком «Русская женщина и коня на ходу остановит, и в горящую избу войдет». Но так как редактор в далекой юности баловался сочинительством стишков, он сократил заголовок до двух слов: «Женщина Севера». Коротко и понятно! Правда, чтобы его не обвинили к любви к чужим письмам, что, как известно, осуждается обществом, редактор нашел-таки хозяйку письма и по рации получив ее согласие с условием не сообщать фамилию, опубликовал письмо целиком, лишь убрав из него множество матерных слов, что, конечно, сильно повлияло на качество текста, на его ярко выраженную эмоциональность. Однако оставим это на совести редактора. Итак, читаем…
Привет из Владивостока!
Валюха, милая, здравствуй родная! Сто лет тебя не видела, до ужаса соскучилась! Извини, что давненько не писала, куда – не знала, адресок твой утеряла, вчера случайно нашла. Писать вообще не люблю. Родной маме раз в год пишу. Да и что, собственно писать, похвастаться нечем, дела мои идут так, что хоть на стенку лезь, хоть в петлю, хоть в море головой. Хреновенькие у меня дела. И в семейном плане, и вообще по жизни. Помнишь нашу с тобой когда-то любимую песню: «Я за ночь с тобой, отдам все на свете…?» Так вот, я до того дожила, что готова отдать все на свете, лишь бы удрать, смыться, сбежать куда глаза глядят из этого моего семейного ада. Да-да, точнее не скажешь – ада! Суди сама.
Славик – может помнишь, последний мой сожитель – недавно из лагеря вернулся, полтора года отсидел за злостное хулиганство. В этом я отчасти себя виню – с морей при деньгах вернулась, ну и взбрело мне в голову пригласить его в ресторан «Арагви», в тот, что в подвале, помнишь? Не подумала дура-баба, что мужик он до одури ревнивый, вспыльчивый, как искра. И тут, как на грех, пригласил меня на танец молоденький морской офицерик, хорошенький из себя такой, а мой дурак ему морду набил, да так сильно, что на полтора года в тюрьму залетел. Он залетел, а я как всегда крайняя. Из-за него я и в море не пошла, чтобы почаще к этому муженьку-придурку в лагерь ездить, передачки ему возить, дабы он там с голода не подох. Ну да как же, думала – освободится мой Славик, поймет, посочувствует, отблагодарит. Ага, отблагодарил, как освободился, так и чудил не приведи господи как! И пил, и ревновал, а бил так, что страшно вспомнить. Сейчас, слава богу, в море на траулере ушел на шесть месяцев, еле-еле спровадила. Подумать только, такой амбал здоровенный на моей шее сидел! Только и слышала: подай, налей, принеси-ну не сволочь ли он, а? Едва выпихнула, думала отдохну, какое там! Один дурак ушел, другой заявился портить мне кровь. И знаешь, кто? Корнев, бывший мой мужинек! Заявился – не запылился, пятнадцать лет от алиментов где-то скрывался – и нате вам, объявился, мол, здравствуйте, это я! А нужен он мне, лучше бы алименты выплатил, их у него накопилось где-то под два миллиона. Ходит за мной, как теленок за мамкой, и ноет, и ноет, и просит сойтись с ним. Ну не придурок ли, а? Сойтись с ним – это у меня сейчас даже в голове не укладывается: как я с ним вообще раньше жила, как двух детишек от него родила-не пойму! Кстати, о детях. Веришь, ничего хорошего о своих детях сказать не могу, убей бог не могу. Доводят они меня иногда до белого каления, я им такие сцены в сердцах закатываю – только держись. А им хоть бы хны, что сестра, что брат – два сапога пара. Представляешь? Пацан – Олежек – как воровал, так и ворует, все золото из квартиры вынес. Начинаю ругать – смотрит волчонком и одно твердит: «Я не брал… не брал». Отпирается, а бабки на рынке все до одной на него указывают, дескать, этот пацан нам золото предлагал. Раньше его порола, а сейчас он вымахал на голову выше меня, иногда хочу за ухо отодрать – не достаю, коротки ручонки. Правильно говорят, что дите пороть надо, когда оно поперек лавки лежит. Эх, да что там сейчас об этом говорить-поздно. Вот и на этот Новый год пятьсот рублей из кошелька пропали… последние были! Опять же не знала на кого и грешить: то ли на сынулю обормота, то ли на дочку, Дашку? Один другого стоят. Только и слышу от этих великовозрастных чад: «Мам, дай денег! Ну дай!» Хорошенькое дело – дай, а где я их возьму – копейки получаю! Веришь Валюха, уже не знаю куда и глаза от стыда перед соседями деть за своих деток непутевых. Одна надежда, что Олежека весной в армию призовут, может, там из него человека сделают. Может, и сделают. Только вот что-то с трудом верится. А Дашка моя, смотрю, уже вовсю с парнями любится, боюсь, как бы она мне чего в подоле не принесла. Девятый класс заканчивает, думает в колледж поступать, на повара. По окончании мечтает в море податься за большими деньгами. Смеется, зараза, говорит: пойду мамуля, по тропинке, тобой проторенной. Ну не дура ли, а? Если бы она знала, как и чем достаются большие деньги в море. Как и чем? Впрочем, не тебе это расшифровывать, ты и сама знаешь, как и чем.
Эх, Валюха, Валюха! Как я тебе завидую, что ты одна жила! Надеюсь, и сейчас одна? Если так, то ты у меня молодец! И дочку одна воспитала, и на ноги ее одна поставила, я всегда твою Жанну своей Дашке в пример ставила: она у тебя и отличница, и трудяга, и хозяйка отменная. А все почему – потому что ты поднимала ее, растила, воспитывала одна, без мужика. А был бы у тебя мужик – неизвестно, что бы еще получилось, потому как от наших мужиков одно жизненное расстройство и боль душевная. Да и вообще, пошли они все! Сама знаешь куда.
Осенью, я должна вроде как на пенсию идти (если считать по морскому стажу). Собираюсь, только вот еще неизвестно, пойду ли – пенсионный стаж вроде как прибавили на пять лет, хорошо еще что не на восемь. А вдруг я под эту надбавку попаду? Что тогда? Ой, как мне смешно будет, хоть падай: двадцать с лишним лет морю отдала, сама как сельдь просолилась, здоровье считай на этих железных посудинах потеряла – и вот на, получи от родного государства подарочек: иди еще пять лет хлебай туман, закусывай селедочкой и вспоминай злым матерком всю депутатскую шарагу, принявшую закон о пенсиях. Нормальненько, да? Я как вспомню про эти пять добавленных лет – пять! – что предстоит мне еще на железном корыте качаться – так у меня сразу и поджилки трясутся, и душа в пятки уходит. Ей-богу уходит! А если бы все восемь? Валюха, ты вспомни путину! Рыбы – чертова пропасть! И мы по двадцать часов на ногах, с ножами в руках, без нормального сна и отдыха! Соленая вода, рыбья кровь, внутренности, чешуя! О! И мужицкие команды: «Шевелись, девки! Стране нужна рыба!». Не приведи Господи, как тяжело было! Сейчас вспоминаю, а самой мурашки по коже бегут. Бр-р! А с другой стороны, вернуть бы те годы, окунуться бы хоть на несколько часов в то оставшееся далеко позадивремя. Ох, как весело мы жили! А почему? Да потому что молоды были, здоровы, беззаботны. Молоды и бесшабашны! Нам было по двадцать лет, впереди – вся жизнь! Тогда мы другими глазами смотрели на окружающий нас мир, легкомысленными, что ли? Однако верили – будет и на нашей улице праздник. И сами себе этот праздник устраивали. Помнишь, как мы пьяному второму механику Кузину, вместо молоденькой Светки-конфетки подсунули Веру Сергеевну, у которой в тот день именины были, мы ее с круглой датой поздравляли, с шестидесятилетием. А смеху-то было поутру, смеху! Механик побежал к капитану жаловаться на нас, мол, обманули мы его, утиль-сырье подсунули. Капитан прогнал его со словами, что не все коту Масленница. Помню, над тем механиком экипаж потешался до конца рейса, пришлось бедолаге списаться. Зато наша баба Вера вернулась поутру, страх какая довольная. Я слышала, что она недавно умерла. Жаль, хорошая была бабка, и пожила довольно много годков, нам с тобой столько вряд ли светит; уж мне-то, точно.
А Любку Базаркину помнишь? Ну та, что на спор со все палубной командой за неделю переспала. Недавно встретила ее в супермаркете на Светланской. Сдала наша Любка, ох сдала! Детей у нее, как ты помнишь, никогда не было, со своими бессчетными мужиками она давно разбежалась, живет одна-одинешенька. Говорит, пытается на плавбазе в море уйти, однако не берут – дескать, нам старух не надо. Представляешь, по понятиям кадровиков, женщина в сорок пять уже старуха и путь ей на море, на судно заказан. По ихнему получается, что мы с тобой уже старухи! Так что ли? Ну не сволочи ли эти кадровики, а? Еще какие! Вот из-за таких бездушных бюрократов ржавеет наша Любаша на берегу, получает пособие и плачет, и грозится руки на себя наложить, в волну морскую броситься. Ну не дура ли, а? Я ее жалеть давай, уговаривать, мол, сейчас у всех жизнь такая. Так она еще сильней заревела, на нас стали внимание обращать, даже охранник подошел. Отшила я его по-нашенски, по-морскому (ты знаешь, как я это умею делать) и принялась Любке про свою сегодняшнюю жизнь рассказывать. Все ей как на душу выложила: и про то, что работаю я уборщицей, в одной фирме полы мою, что работу свою ненавижу, иду на нее как на каторгу, получаю копейки, заколебалась каждый день бегать в поисках дешевых продуктов, короче, не жизнь у меня – сплошное выживание. Про детишек своих непутевых рассказала, про мужей всю правду выложила, и гляжу – глазки у моей Любы разгорелись, ожила бабенка, заулыбалась и даже пригласила меня зайти в кафе пропустить по рюмашке за встречу. Поняла дуреха, что есть люди, которым живется гораздо хуже, чем ей. Выпили мы с ней по паре стопочек, она и говорит мне, что мечтает куда-нибудь уехать из Владивостока, чтобы не видеть и не слышать ни прибоя морского, ни гудков пароходных. Только вот куда уехать, а главное – на какие шиши?
Валюха, признаюсь тебе, я об этом тоже мечтаю. Засасывает нас и море, и деньги большие, и жизнь судовая, пусть и трудная, но беззаботная. Тебе хорошо, ты вовремя концы обрубила – уехала, спряталась в своей Вологде, где и про море, наверное, забыла, и в ус не дуешь, живешь в свое удовольствие. А мы тут за тебя отдуваемся, каждый день шум прибоя слышим, гудки пароходов, крики чаек, видим туманы… пропади они все пропадом! Скажешь: да брось ты это чертово море, этот бандитский Владивосток! Легко сказать – брось, а у меня ведь здесь трехкомнатная квартира, дача, машина, гараж, дети. Дети, пусть и непутевые, но они мои, мои! Пробовала я вдали пожить, целый год в Южной Корее проработала. Плавбаза в Пусане на ремонт встала, наши разъехались кто куда, а меня попросили одной хозяйке магазина помочь за восемьсот баксов в месяц. Я согласилась, деньги неплохие, работы я не боюсь. Однако работать пришлось с раннего утра до позднего вечера без выходных-проходных. Только и слышала от хозяйки: «Лю-ба! Сделай то, сделай это!» Ни минуты покоя, только сядешь перекурить – хозяйка тут как тут. Достала меня эта старая грымза провонявшая чесноком и ихней капустой чимшой, ей-богу достала! Как я вытерпела, как не сорвалась-не знаю. Должно быть, кто-то свыше меня уберег. Представляешь, год в Корее прожила, а дальше соседней улицы ничего не увидела. Как тут не вспомнить наше крепостное право, восстание Пугачева и прочих недовольных. Поневоле вспомнишь. Так-то вот моя милая Валюха! Корея, вроде, демократическая страна, а я в ней ощущала себя рабыней Изаурой. Еле-еле год отработала. Зато домой с деньгами вернулась. И сразу же хочется спросить: ну не дуры ли мы, бабы? Уж я – точно дура. На радостях купила Славику новенькую «Тойоту», думала, вернется с лагеря – отблагодарит. Как же, отблагодарил, стыдно было в баню сходить попариться, вся в синяках была от его благодарности. Эх, Валюха, Валюха, и вправду уехать бы куда подальше, где нет ни злобных Славиков, ни тупых Корневых, ни воровитых детишек, ни жизни проклятой. Видишь, до чего я дожила, готова сбежать даже от собственных детей! Ну, а что еще делать, разве у меня нормальная жизнь? Сплошное существование, даже нет-прозябание.
Валюшка, может хватит о плохом ныть, хочется чего-то другого, более позитивного, только вот где его взять? Надо подумать где… Ой, что я тебе хочу по секрету сказать. Не поверишь, но решила я от непроходящей бедности своей – малым бизнесом заняться. Ну, не совсем бизнесом, а как бы это сказать… Предпринимательством, что ли! Самым, что ни на есть малым. Короче, надумала я государство обмануть, от налогов уклониться. Решила свои темные делишки обделывать по-тихому, безо всяких там лицензий и прочих справок. Спросишь, какие еще темные делишки? Не подумай чего страшного, так, мелочевка: свою трехкомнатную квартиру решила сдавать в аренду, на всех столбах объявления развешала, мол, сдается трехкомнатная со всеми удобствами, задешево. А сама с детьми на дачу перебралась, она у меня почти как капитальная, старый дом за бесценок купила. Только вот предприниматель из меня получился, честно тебе скажу, хреновый – не торопятся ко мне жильцы с толстыми кошельками. Неделя-другая прошли – ни одного звонка. А ведь я по-божески прошу, всего-то пятнадцать тысяч в месяц… за трехкомнатную! со всеми удобствами! Почти бесплатно! Но, как говорится, уж если не повезет, то и на собственном муже можно подхватить сама знаешь что. Запросто! Впрочем, скорее всего дело здесь не в везении, просто рынок квартир сейчас перенасыщен. Конкуренция, знаешь ли, коньюктура! Ведь это-бизнес! А я в нем… О! Звонит кто-то! Легок черт на помине, неужели, арендаторы? Ладно, Валюха, я тебе потом допишу. Жди! Пока! Пока!