Мальчик на деревянном ящике. Самый младший из списка Шиндлера

В коллаже на обложке использованы фотографии: frescomovie, Shabtay, noor sidiq, maxsattana / Shutterstock / FOTODOM. Используется по лицензии от Shutterstock / FOTODOM.

Leon Leyson

THE BOY ON THE WOODEN BOX: HOW THE IMPOSSIBLE BECAME POSSIBLE. . . ON SCHINDLER’S LIST

Text copyright © 2013 by the Estate of Leon Leyson

Map copyright © 2013 by Drew Willis

© Перфильев О., перевод на русский язык, 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Посвящается моим братьям Цалигу и Хершелю, а также всем сыновьям и дочерям, сестрам и братьям, отцам и матерям, дедушкам и бабушкам, погибшим в Холокосте. И Оскару Шиндлеру, чьи благородные дела действительно спасли «целый мир».

Пролог

Должен признаться: пока я стоял в очереди, внешне сохраняя спокойствие, ладони у меня потели, а под ложечкой сосало. И вот настал мой черед пожать руку человеку, много раз спасавшему мне жизнь… много лет назад. В тот день, осенью 1965 года, по дороге в аэропорт Лос-Анджелеса, я говорил себе, что тот, с кем мне предстояло встретиться, возможно, и не вспомнит меня. В последний раз мы виделись два десятка лет назад, на другом континенте и при совершенно других обстоятельствах. Я был тощим голодным мальчишкой лет пятнадцати, ростом не выше десятилетнего ребенка. А теперь я тридцатипятилетний взрослый и женатый мужчина, гражданин США, ветеран, учитель. Пока другие выходили вперед, чтобы поприветствовать гостя, я держался позади. В конце концов, я был самым младшим из собравшихся, и казалось само собой разумеющимся, что передо мной выходят люди постарше. Честно говоря, я даже намеренно затягивал собственный выход, чтобы не разочаровываться, если вдруг человек, которому я стольким обязан, меня не вспомнит.

Однако вместо разочарования меня ждали восторг, теплая улыбка и слова, произнесенные с блеском в глазах: «А, я тебя знаю! Ты малыш Лейсон».

Нет, Оскар Шиндлер просто не мог меня разочаровать!

В день нашей встречи большой мир еще не знал ни об Оскаре Шиндлере, ни о его подвиге во время Второй мировой войны. Но знали мы, собравшиеся в аэропорту. Мы и более тысячи других людей, обязанных ему жизнью. Мы пережили Холокост благодаря огромному риску, на который шел этот человек, благодаря взяткам и разным закулисным сделкам, чтобы уберечь нас, его еврейских рабочих, от газовых камер Аушвица (Освенцима). Он спасал нас благодаря своему проницательному уму, горячему сердцу, невероятной смекалке и своему состоянию. Ему удавалось перехитрить нацистов, убеждая их, что наш труд необходим для военной машины, даже несмотря на то, что многие, в том числе и я, не обладали никакими полезными навыками. Лично мне удавалось дотягиваться до пульта управления станком, который мне поручили обслуживать, лишь стоя на деревянном ящике. Благодаря ему я выглядел полезным, и потому остался в живых.

Вряд ли мне самому по себе удалось бы пережить Холокост. Против было столько всяких факторов, а в пользу – почти ни одного. Я был обычным мальчишкой, без связей и полезных талантов. Однако один фактор перевешивал остальные: Оскар Шиндлер верил, что моя жизнь имеет ценность. Он считал, что меня стоит спасать, пусть даже с риском для собственной жизни. Теперь мой черед сделать для него все, что в моих силах, и рассказать о нем, каким я его знал. Надеюсь, Оскар Шиндлер навсегда останется в вашей памяти, как я остался в его. Заодно это и моя история, которая пересеклась с его историей. Я также познакомлю вас с моими родными, – рисковавшими своими жизнями, чтобы спасти мою. Даже в самые тяжелые времена они давали мне понять, что любят меня и моя жизнь имеет значение. В моих глазах они тоже герои.

1

Я бегу босиком по лугу к реке. Едва добежав до деревьев на берегу, сбрасываю одежду, хватаюсь за любимую нижнюю ветку, пролетаю над водой и отпускаю руки.

Идеальный прыжок!

Уже в воде слышу один всплеск, за ним другой – ко мне присоединяются двое друзей. Тут же вылезаем на берег и мчимся обратно к веткам, чтобы повторить трюк. Иногда дровосеки пускают срубленные стволы вверх по течению реки к мельнице, словно грозя испортить нам удовольствие. Тогда мы лежим каждый на своем бревне и разглядываем пробивающийся сквозь полог дубов, елей и сосен солнечный свет.

Такие развлечения нам никогда не надоедали. Иногда в жаркие дни, особенно если подозревали, что где-то рядом могут находиться взрослые, мы надевали трусы. Но в основном плескались голышом.

Особое удовольствие добавляло то, что мама запрещала мне ходить на реку.

В конце концов, я не умел плавать.

Не менее весело было там и зимой. Старший брат Цалиг помогал мне мастерить коньки из самых разных подручных материалов – доставшихся от деда-кузнеца остатков металла и деревяшек из поленницы, – проявляя при этом чудеса изобретательности. Пусть выходившие из наших рук коньки были маленькими и грубыми, на них все же можно было кататься! Я обожал бегать наперегонки с мальчишками по неровному льду. Однажды Давид, другой мой брат, провалился в ледяную воду – к счастью, на мелководье. Я помог ему выбраться, и мы побежали домой, чтобы переодеться и согреться у очага. Высохнув, снова помчались к реке навстречу новым приключениям.

Жизнь казалась бесконечным и беззаботным путешествием.

Однако даже самые страшные сказки не могли подготовить меня к встрече с теми чудовищами, с которыми пришлось столкнуться несколько лет спустя, как не могли и предсказать, что меня спасет герой в облике чудовища. Те детские годы вообще не предвещали ничего подобного.

Мое настоящее имя – Лейб Лейзон, хотя сейчас меня зовут Леон Лейсон. Я родился в Наревке, деревне на северо-востоке Польши, под Белостоком, недалеко от границы с Беларусью. К тому времени – фактически более двухсот лет – там жили несколько поколений моих предков.

Родители были порядочными и трудолюбивыми людьми, привыкшими полагаться только на собственные силы. Моя мама Хана была младшей из пяти детей – двух дочерей и трех сыновей. Ее старшую сестру звали Шайна, что на идише означает «красивая». И тетя, в отличие от мамы, действительно была красивой, что сказывалось на отношении к ней родителей и всех остальных. Конечно, родители любили всех детей, но Шайну считали слишком красивой для физического труда, а мою маму – нет. Помню, как она рассказывала, что в жару носила тяжелые ведра с водой для работников в поле. Это обернулось удачей как для нее, так и для меня – именно на тех полях мама впервые обратила внимание на будущего мужа.

Несмотря на то что инициативу проявил мой отец, их брак должны были устроить родители – по крайней мере, сделать вид, что устроили. Таков был обычай в Восточной Европе того времени. К счастью, родители с обеих сторон остались довольны выбором детей. Вскоре, когда маме исполнилось шестнадцать, а отцу, Моше, восемнадцать, они поженились.

Для мамы жизнь в браке почти ничем не отличалась от той, что была в родительском доме. Она продолжила заниматься домашними делами, готовить и убирать – просто теперь вместо родителей и братьев с сестрами заботилась о муже и о родившихся детях.

Как младшему из пяти детей, мать не так уж часто уделяла мне внимание, поэтому больше всего я любил время, когда братья с сестрами уходили в школу, а к нам приходили различные родственницы. Эти женщины рассаживались у очага и вязали или набивали подушки гусиными перьями. Я сидел рядом и наблюдал, как они собирают перья и распихивают их по наволочкам, время от времени встряхивая, чтобы перья распределились равномерно. При этом некоторые пушинки неизбежно разлетались, и моя задача заключалась в том, чтобы вылавливать маленькие перышки, порхавшие в воздухе, как снежинки. Я изо всех сил пытался поймать их, хотя чаще всего они ускользали из рук. Время от времени мне везло, и собравшиеся женщины вознаграждали мои усилия смехом и аплодисментами. Ощипывать гусей – работа не из легких, так что каждое перышко, можно сказать, считалось драгоценным.

Я с нетерпением ждал, когда мама начнет рассказывать подругам разные истории или местные деревенские сплетни. В такие моменты она казалась более спокойной и уверенной, чем обычно.

Несмотря на кучу дел, у нее всегда находилось время проявить любовь к нам, своим детям. Мама пела с нами и, конечно же, следила, чтобы мы выполняли домашние задания. Однажды я сидел за столом, занимаясь арифметикой, и услышал за спиной какой-то шорох. Я настолько погрузился в вычисления, что не заметил, как в комнату вошла мама и начала готовить, что было странно, так как до обеда было далеко. Потом она протянула мне тарелку со специально приготовленной для меня яичницей и сказала: «Ты такой хороший мальчик, что заслуживаешь особенного угощения». До сих пор вспоминаю охватившее меня чувство: надо же – я заставил маму гордиться мной!

Касательно отца: он всегда стремился обеспечить нам хорошую жизнь и считал, что лучшее будущее ожидает нас на заводе, а не в кузнице, где трудились его предки. Вскоре после свадьбы он устроился работать подмастерьем специалиста по станкам на небольшой фабрике, производившей выдувные стеклянные бутылки разных размеров. Там научился делать формы для бутылок, и благодаря трудолюбию, врожденным способностям и целеустремленности его не раз повышали в должности. Однажды владелец фабрики отправил отца на курсы по конструированию инструментов в соседний город Белосток. Судя по тому, что специально для этого случая отец купил новый пиджак, для него это было очень важное событие. В нашей семье вообще нечасто покупали новую одежду.

Дела на стекольной фабрике шли неплохо, и владелец решил расширить дело, переведя его в Краков – процветающий город в четырехстах с лишним километрах к юго-западу от Наревки. В нашей деревне известие об этом вызвало эффект грома посреди ясного неба. В те времена не только молодежь, но и вообще все редко покидали родные края. Мой отец стал одним из немногих работников, переехавших вместе с фабрикой. Планировалось, что он отправится в Краков первым, а когда накопит достаточно денег, перевезет всю семью. Для того чтобы накопить денег и найти подходящее место, ему потребовалось несколько лет, а до тех пор он приезжал к нам каждые полгода или около того.

Когда он уехал из Наревки в первый раз, я был слишком маленьким и не помню этого, зато помню, как он вернулся, чтобы провести с нами несколько дней. Весть о его приезде сразу же разнеслась по всей деревне. Отец был высоким, красивым мужчиной и всегда гордился своей внешностью. Ему понравилась распространенная в Кракове более официальная мужская мода, и он постепенно приобрел несколько элегантных нарядов. Каждый раз, приезжая в гости, облачался в красивый костюм, рубашку и галстук. Его внешний вид производил настоящую сенсацию среди жителей деревни, привыкших к свободной и простой крестьянской одежде. Конечно же, тогда я и не догадывался, что в предстоящие страшные годы эти костюмы помогут сохранить нам жизнь.

Приезд отца всегда был праздником. В эти дни все дома менялось. Для нас, пятерых детей, мать по большей части готовила обычные блюда, зато для него на стол ставилась праздничная посуда, и все усаживались есть вместе. На завтрак всегда подавалось больше яиц, а на ужин – чуть больше мяса. Мы, разинув рот, слушали его рассказы о таких вещах, как водопровод и трамвай, которых раньше не могли и вообразить. И все четверо братьев – Хершель, Цалиг, Давид и я – старались вести себя как можно лучше.

Все мы соперничали за внимание отца, хотя понимали: его любимицей всегда была наша сестра Пеша, что, наверное, неудивительно в семье, где большинство – беспокойные мальчишки. Помню, мы часто ссорились, но Пеша никогда не оказывалась виноватой в этих ссорах, даже если некоторые случались из-за нее. Когда мы начинали дразнить ее сверх меры, отец всякий раз нас одергивал. У Пеши были длинные светлые волосы, которые мама заплетала в толстые косы. Она была тихая и послушная девочка, и я понимаю, почему отец так любил ее.

Из большого города он часто привозил разные подарки. Помню большие коробки конфет с фотографиями величественных исторических зданий и усаженных деревьями бульваров Кракова. Я подолгу рассматривал их, пытаясь представить, каково это – жить в таком шикарном месте.

Поскольку я был младшим, мне всегда доставались поношенные вещи, будь то рубашки, обувь, брюки или игрушки. В один из визитов отец привез нам маленькие детские портфели. Увидев, как братья разбирают свои, я подумал, что мне снова придется ждать, пока кто-то из них передаст мне свой. Всегда казалось, что это несправедливо. Однако в тот раз меня ожидал сюрприз: в одном из портфелей лежал портфель поменьше, специально для меня. Я был счастлив.

Несмотря на то что отец приезжал всего на несколько дней, он всегда выделял время и для меня. Ничто не радовало так, как прогулка с ним до дома его родителей, во время которой нас то и дело приветствовали его знакомые. Он всегда сжимал мою руку в своей и перебирал мои пальцы. Это походило на тайные сигналы – о том, как сильно он любит меня, своего младшего ребенка.

Самым старшим из нас был Хершель, за ним Бецалель, которого все называли Цалигом, сестра Пеша, Давид и я. Крупного, сильного и смелого Хершеля я часто представлял библейским Самсоном. Родители же говорили, что он та еще заноза. Подростком он часто бунтовал, отказывался ходить в школу и хотел заниматься чем-то более «полезным». Когда отец уже работал в Кракове, родители решили, что и Хершелю лучше переехать. По этому поводу я испытывал смешанные чувства. С одной стороны, было жаль, что старший брат уезжает, а с другой, я понимал, что он доставлял немало беспокойств маме и ему лучше быть с отцом. Хершелю городская жизнь понравилась, и он, в отличие от отца, редко приезжал в деревню.

Что касается Цалига, он во многом был противоположностью жесткому и напористому Хершелю – мягкий и добрый ребенок. Будучи на шесть лет старше меня, он вполне мог настаивать на своем, но предпочитал не делать этого. Не помню, чтобы он хоть раз упрекнул меня в назойливости, хотя я умел быть надоедливым и приставучим младшим братом. Он даже разрешал мне гулять с ним вдвоем по улицам. Цалиг хорошо разбирался в технике, и потому казался мне кем-то вроде супергероя. Однажды он соорудил радио на кристаллах вместо электричества, ловившее передачи из Варшавы, Белостока и даже Кракова. И сделал весь аппарат целиком, в том числе корпус и принимавшую сигналы длинную проволочную антенну. Когда я надел наушники, которые торжественно вручил мне Цалиг, и услышал, как за сотни километров от нас раздается знаменитый краковский полуденный сигнал трубача, эти звуки показались настоящим волшебством.

Однако самым частым моим товарищем по играм был Давид, с которым нас разделяло чуть больше года. Помню, он рассказывал, как качал мою колыбель, когда я плакал, будучи младенцем. Мы почти все время держались вместе. Но и дразнил он меня нередко – похоже, это было одним из его любимых занятий. Когда я попадался на одну из его многочисленных уловок и на моих глазах выступали слезы досады, брат ликующе ухмылялся. Однажды, когда мы ели лапшу, он сказал, что это на самом деле червяки. И рассуждал так долго и серьезно, что в конце концов убедил меня. Я подавился, и меня едва не вырвало, а Давид залился смехом. Впрочем, прошло совсем немного времени, и мы снова стали лучшими друзьями… пока Давид не придумал, как еще посмеяться надо мной.

В те годы в Наревке проживало около тысячи евреев. Я с нетерпением ждал службы в синагоге, которую посещал с особенно близкими мне бабушкой и дедушкой по материнской линии. Мне нравилось слышать, как по всему зданию разносятся молитвы. Раввин начинал службу сильным, энергичным голосом, который вскоре сливался с голосами прихожан. Каждые несколько минут его голос снова повышался, когда он выкрикивал строчку или две, на которые нужно было ориентироваться в молитвеннике. В другие времена казалось, что каждый член общины предоставлен сам себе. Создавалось ощущение, будто мы едины и при этом каждый общается с Богом наедине. Наверное, постороннему человеку это могло показаться странным, а нам представлялось совершенно естественным и правильным. Иногда поляки-христиане, описывая какое-нибудь хаотичное событие, говорили: «Это похоже на еврейское собрание». Причем не обидно и без ноток враждебности. Просто в те мирные времена так подчеркивалось различие с людьми, чьи религиозные обычаи сильно отличались от обычаев тех, кто говорил.

Христиане и евреи в Наревке жили бок о бок, в гармонии, хотя я довольно рано понял: гуляя в своей обычной беззаботной манере по улицам во время Страстной недели (перед Пасхой), я уж слишком искушаю судьбу. Это единственный период, когда соседи-христиане начинали относиться к нам иначе – будто мы, евреи, вдруг стали врагами. Меня в те дни могли порой обидеть даже обычные товарищи по играм.

Они швырялись камнями и обзывали разными жестокими словами вроде «христоубийцы». Я не видел в этом никакого смысла, потому что знал: Иисус Христос жил много веков назад, зато сейчас понимаю, что моя личная жизнь отступала для них на задний план и я становился прежде всего воплощением еврейства. Любой еврей в их понимании – это прежде всего еврей, и, следовательно, ответственен за смерть Иисуса. К счастью, вражда длилась всего несколько дней в году, а в остальном мы в Наревке жили мирно. Конечно, были исключения. Помню, жившая через дорогу от нас женщина всегда бросала камни в меня и в моих еврейских приятелей только за то, что мы ходили по тротуару перед ее домом. Наверное, считала, что даже простое соседство с евреем уже навлекает несчастье. Я научился всякий раз, приближаясь к ее дому, переходить на другую сторону дороги. Остальные соседи были гораздо добрее. Так, например, одна семья каждый год приглашала нас посмотреть, как они украсили рождественскую елку.

В целом Наревка в 1930-е годы казалась вполне неплохим и даже идиллическим местом, подходящим, чтобы в нем расти. С заката пятницы до заката субботы евреи соблюдали шаббат. Мне нравилась тишина, наступавшая после закрытия магазинов и предприятий, желанная передышка от будничной рутины. После службы в синагоге люди сидели на крыльце, болтали и грызли тыквенные семечки. Когда я проходил мимо, меня часто просили спеть, потому что я знал много мелодий и обладал хорошим детским голосом, который потерял в подростковом возрасте.

С сентября по май по утрам я посещал государственную школу, а после обеда ходил в хедер, еврейскую школу, где мы изучали иврит и Библию. Перед одноклассниками по хедеру у меня было преимущество – я уже слышал, как заданные там уроки повторяли мои братья, а я за ними, даже не зная сути того, что они говорят. Родители записали меня в хедер в пятилетнем возрасте.

Господствующей религией в Польше был католицизм, он играл важную роль и в посещаемой мной государственной школе. Когда одноклассники-католики читали молитвы, мы, евреи, должны были стоять и молчать. Легче сказать, чем сделать: нас часто отчитывали за то, что мы перешептывались или в шутку толкали друг друга, тогда как, по идее, должны были стоять словно статуи. Получить даже небольшое замечание было довольно рискованным делом, поскольку учительница охотно рассказывала обо всех наших прегрешениях родителям. Иногда мама знала, что я напроказничал, еще до моего возвращения домой к обеду. Она никогда не шлепала меня, однако у нее были свои способы выразить недовольство. Мне не нравилось, когда она сердилась, поэтому я старался в основном вести себя хорошо.

Однажды мой двоюродный брат Йоссель спросил учителя, можно ли ему поменять имя на Юзеф в честь Юзефа Пилсудского, польского национального героя. Учитель сказал, что еврею не разрешается иметь польское имя. Я не понимал, зачем кузену менять имя, которое на идише означает «Иосиф», на то же, только в польском варианте, да и ответ учителя меня не удивил. Просто такова была жизнь.

Вторым домом для меня стал дом нашего соседа, портного Лансмана. Особенно нравилось наблюдать, как он умело прыскает изо рта водой на одежду, которую гладит. Причем все члены семьи были искусными портными – и он сам, и его жена, и их четверо сыновей. За работой они пели, а по вечерам играли вместе на музыкальных инструментах. Их семья казалась мне настолько идеальной, что меня удивило решение их младшего сына, сиониста, покинуть дом и отправиться в далекую Палестину. Зачем уезжать так далеко от семьи и отказываться от совместной работы и музыки? Теперь я понимаю: это спасло ему жизнь. Остальные – и мать, и отец, и братья – погибли во время Холокоста.

Тогда в Наревке не было почти ничего из того, что мы сегодня считаем предметами первой необходимости или удобствами. Улицы были мощенными булыжником или вовсе без покрытия, большинство зданий – одноэтажными и деревянными, люди ходили пешком или ездили верхом на лошадях и в повозках. До сих пор помню, как в 1935 году, когда мне исполнилось шесть лет, пришло такое чудо, как электричество. Каждый дом должен был определиться, пользоваться им или нет. После долгих обсуждений родители приняли смелое решение подключиться к сети. Одинокий провод вел к розетке, установленной прямо посреди потолка. Казалось невероятным, что вместо керосиновых ламп у нас теперь стеклянная лампочка, при свете которой можно читать по ночам. Чтобы включить и выключить ее, нужно было лишь потянуть за шнур. Когда я думал, что родители не смотрят, я забирался на стул и дергал за шнур, чтобы лишний раз подивиться тому, как словно по волшебству появляется и исчезает свет. Поразительное зрелище.

В остальном, несмотря на чудеса электричества, жизнь в Наревке оставалась такой же, какой была на протяжении нескольких предыдущих веков. Водопровода в доме не было, в суровые зимы я научился как можно дольше откладывать поход в уборную. Одна большая комната в доме служила одновременно и кухней, и столовой, и гостиной, и даже спальней. Уединение в том смысле, в каком мы воспринимаем его сегодня, нам было совершенно чуждо. Мы все делили одну большую кровать – моя мать, братья, сестра и я.

Воду набирали из колодца во дворе: опускали ведро до всплеска, а затем крутили ворот. Особая задача состояла в том, чтобы не расплескать много воды по дороге домой. Для того чтобы удовлетворить все потребности, приходилось ходить до колодца и обратно несколько раз в день. Также я собирал яйца, складывал в поленницу нарубленные Цалигом дрова, сушил вымытую Пешей посуду и выполнял поручения матери. Чаще всего именно я ходил в сарай деда, чтобы принести кувшин молока от его коровы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.