Закулиса. Страстная Любовь смогла отбросить социальные Барьеры, но подчинилась Руке Предназначения

© Леонид Сахаров, 2025

ISBN 978-5-0067-7081-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПОСВЯЩЕНИЕ

Моему отцу: инженер-капитану первого ранга Герману Сергеевичу Сахарову, который жил в то время и рассказывал мне о нём.

⠀

⠀

⠀

БЛАГОДАРНОСТЬ

Эта книга стала возможной благодаря моей жене Марине.

⠀

⠀

⠀

ДИСКЛЕЙМЕР

(отказ от ответственности)

Всё в этом романе вымысел, включая это предложение. Любое сходство с реальными людьми, событиями, датами, мыслями, рассуждениями, вообще со всем в ней, не более чем случайность или причуда судьбы. Это плод фантазии автора и ничем большим не является.

Введение

Эта книга возникла из вовремя прерванной попытки написать автобиографию. Я завершил черновик первой главы о своих дедушках. Собрал и отсканировал фотографии, которых осталось не мало, включая дореволюционные. Стал искать подтверждения семейным легендам. Когда перечитал написанное, осознал, что скучно. Я сам не стал бы это читать. Только малую толику фактов можно подтвердить документально. Такая документальная книга не нужна и мне самому.

По инерции я продолжал и дошёл до биографии отца. У меня были два важных документа: подробная автобиография мамы для поступления в секретный институт и военная книжка отца. Одна строка в его военной книжке положила начало всей книге. Я обнаружил, что в феврале 1936 года отец был назначен начальником первого отдела, контрразведчиком. Он никогда про это не говорил, даже не упоминал. Саму военную книжку называл секретным документом.

Отец мало рассказывал связных историй. Из его воспоминаний у меня остались хотя и обрывочные, но яркие картины. Например, как разоблачали врагов, которыми считали иностранных агентов и недобитых членов высших слоёв общества дореволюционных лет. По его словам, детально проверяли автобиографию. Опрашивали жителей мест, которые были в ней указаны. Находили соседей, которые помнили человека. Или не находили. У врагов не находили. Он мало рассказывал про свою службу. Пару раз выразился в смысле, что если «они» придут и разрешат, то всё и расскажет. Никто не пришёл.

Отец был уверен, что я в самом раннем детстве не запомню подробностей или не придам им значения. Папа позволял себе говорить больше положенного по тем правилам, которым привык следовать, чтобы выжить в СССР. Насчёт моей памяти он ошибался. Я запомнил всё, что он говорил. Мы дружили несмотря на почти полвека разницы в возрасте. К сожалению, он рассказал не так много, как мне бы сейчас пригодилось. А может, это и хорошо, оставило пространство для воображения.

Одна из историй была про разоблачение благородного старорежимного спеца. Он повторял её несколько раз. Тот человек не просто застрелился, а написал записку, в которой указал время и место будущего события, чтобы его оружие не попало в руки уголовников. Такое вот благородство. Перед кем? Какая ему потом разница? Это было за пределами понимания наивного материалиста, как я сам был в детстве. Абсурд, но правда. Папа мне не врал. История врезалась в память.

Мне захотелось найти в интернете имя этого бывшего аристократа, скрывающегося под маской обычного военного. Всё сошлось на Великом Князе Владимире Палее. Он не слишком отличался по возрасту от отца. Был самого благородного происхождения. То, что считается, погиб в 1918 году вместе с другими великим князьями в Алапаевске, может быть художественно интерпретируемо, что его тайно спасли. Я придумал версию как это могло быть.

С этого и началось сочинение этой книги. Дальнейшие мои изыскания, а их было много, приводить здесь не следует, чтобы не портить эффект неожиданности. Я сам по мере написания много раз удивлялся тому, куда неумолимо вела внутренняя логика истории.

Это моё первое большое произведение. Я сам благодарный читатель, книжный червь, хотел написать такую книгу, которую никогда не находил на полках. Книгу, которую бы я сам прочитал с удовольствием. Удивился бы интерпретации событий далеко отклоняющейся от той, которую преподносили правящие коммунисты во времена моей юности. Стал бы искать достоверные опровержения изложенной в книге версии…

Встреча первых взглядов

Был вечер перед самой белой ночью года. Деловая часть дня завершилась час назад. Солнце стояло высоко над деревьями парка около плавно поворачивающей налево дороги. Густая листва закрывала Петропавловскую Крепость от взгляда высокого юного парня, выглядящего старше и значительней его настоящего возраста. Война и революции, еврейские погромы, ограбления банков, длинные библиотечные полки прочитанных им книг, всё это наложило годы на его лицо. Высокий лоб под тёмной, непослушной шевелюрой, чётко очерченные губы, внимательные глаза под крыльями бровей, напоминающих парящую чайку, большой прямой нос могли принадлежать любому умному жителю Европы или Азии. Все интеллектуалы похожи между собой независимо от конкретного этноса. Яков Блюмкин, так звали молодого человека, направлялся к дому, где у красного писателя Горького были апартаменты на Кронверкском проспекте Петроградской стороны города Петрограда, который до недавнего времени был столицей Российской Империи.

Гоы преступных и революционных деяний приучили Якова непрерывно определять уровень опасности, исходящий от любого объекта или существа. Малейший неопознанный звук или промелькнувшая тень требовали найти их причину и обновлять выстроенную схему ближайшего окружения. Делал он это непроизвольно для себя самого, фильтруя безопасные шумовые сигналы, без суеты и неприметно для внешнего наблюдателя. Его реакция на любую прямую угрозу была мгновенна и эффективна. Но сейчас, глядя со стороны, он казался расслабленным, скучающим молодым человеком на праздной прогулке.

У дверей подъезда стояла очередь просителей, в основном женского пола. Хорошо одетые дамочки с испуганными лицами надеялись поклониться прежде революционному, а сейчас приближенному к власти писателю и умолять, чтобы тот похлопотал перед Лениным за их близких, арестованных за последние месяцы. Таких было много, повинных перед новой властью в том или ином. В основном, и по большей части, среди репрессированных большевиками были случайные жертвы, попавшие в жернова революционной законности по иронии их поломанной, как и у всей страны, судьбы. Квартиру писателя Горького прозвали среди ходатаев за близких «Центржалоба» поскольку выше инстанции для жалоб, стенаний и заклинаний к снисхождению не существовало. Старые правоохранительные органы были распущены. Вместо них была беспощадная Чрезвычайная комиссия (ЧК), которая арестовывала и казнила по своему произволу. Только Ленин мог отдать приказ помиловать по просьбе своего давнего друга и спонсора революции Максима Горького.

Внезапно, как удар молнии из безоблачного неба, взгляд высокой и стройной, молодой барышни насквозь пробил защитный кокон вокруг личного пространства Якова Блюмкина. Её глаза разметали, как порыв ветра перед грозой развеивает обрывки вчерашних газет, налаженную годами рутину обработки внешних сигналов. Упёршись строгим взором, направленным в самые глубины его души, она опознала в нём человека принимающего решения, в том числе такие, которые могли определить её собственную судьбу.

Он сразу понял, как далеко, в самые тихие омуты его сознания заглянула эта девушка. Её личность, а это мгновенно стало ему очевидно, была не менее психически исключительной, чем его собственная. За всю ещё короткую, но уже насыщенную событиями жизнь, ему встречались только несколько человек вровень с его способностями. Их можно было пересчитать по пальцам одной руки: Троцкий, Ленин, Япончик, может быть Котовский, да и тот с оговорками. Есенин чувствовал всё вокруг не менее ярко, но его жареный петух ниогда ещё не клевал. Ни в темечко, ни куда ещё. Он жил, чтобы чувствовать жизнь и петь о ней. Поэт. И за это платили. Повезло чистоплюю.

На самом верху его персонального списка, среди личностей с выдающимся психологическими талантами, до сих пор не было ни одной женщины. До этого самого момента, когда верхнюю строчку внезапно оккупировала эта незнакомая девушка. В восемнадцать лет Яков уже стал главным шпионом Советской России, занимая крайне ответственную должность начальника контрразведки Всероссийской Чрезвычайной Комиссии при Совете народных комиссаров (ВЧК при СНК).

Легко и приятно, самодовольно наставлять ярлыки одномерным представителям рода человеческого. Этот примерный семьянин, тот гуляка и ходок, а эта нимфоманка и задавака. Эти и десятки других расхожих этикеток хорошо ложатся на простых людей, ничего не объясняя в поведении исключительных. Якову до сих пор везло, а это была именно удача, разминуться с умными и одновременно красивыми женщинами. Просто красивые вызывали в нём естественную инстинктивную сексуальную реакцию. Некрасивых женщин он воспринимал не как женщин, а как просто людей, но только менее сильных и опасных, чем мужчины. Безвредны и бесполезны даже для секса, по большей части.

Эта жизненная позиция никоим образом не свидетельствовала о его специально негативном отношении именно к женщинам. Скорее, он относился ко всем одинаково утилитарно. Блюмкин никак не выделял людей среди прочих представителей животного мира. Все мы скоты, иногда повторял он себе после особо грязных эпизодов, случавшихся с ним и вокруг него. Констатация очевидного помогала успокоить нервы, когда обстоятельства требовали преступить все законы божеские и человеческие.

Он никогда не получал систематического образования. Четыре класса в еврейской школе были для него только мукой бесполезной траты времени в пустом ожидании пока бессмысленный урок выучат последние тупицы в классе. Яков Блюмкин, тем не менее, был исключительно начитан, но только потому, что сам запойно любил читать. Подбор прочитанных им книг можно смело назвать хаотичным, но с другой стороны, многие из них могли бы быть учебниками курса приспособляемости и выживания в неустроенном мире, если бы таковой предмет преподавали в учебном заведении. Дюма с его жизнелюбом и карьеристом д`Артаньяном, Конан Дойл с психократом Шерлоком Холмсом, Джек Лондон с его революционной Железной Пятой, которая была прямым пособием по конспирации, серия новел про весёлого преступника Фантомаса. Эти и другие персонажи учили рациональному действию в самых безнадёжных или запутанных ситуациях. И, конечно, в круг его чтения входила социальная публицистика, определившая среди прочего его путь в качестве профессионального революционера.

Яков не учил и не выделял логику, как способ дисциплинированного мышления, просто потому, что в этом для него не было необходимости. Он и так в совершенстве пользовался рациональным мышлением не особо задумываясь, что это отдельная математическая дисциплина. Фундаментальные факты материального мира, логически собранные в стройную структуру, быстро и неумолимо привели его к простым выводам о смысле жизни. К умозаключениям, к которым Достоевский шёл годами, но так и не принял душой. Смешно, право слово – думал Яков. —Ах, «если вера в бессмертие уничтожена, то всё будет позволено»?! —Ну, да, само собой. И Бога нет, и бессмертия нет и всё позволено. Не о чём спорить. Из нагана в затылок и спора нет. Переживите погром, тогда сами будете смеяться со сказок про бессмертную душу зверей вокруг. И Маркс был прав. Если недоумки, выродки и лентяи присваивают всё и командуют всеми, то это не справедливо. Нечего корчить из себя хозяев, если беспомощные дураки по жизни. Это против Дарвина, против науки. А он, Яков, умнее любого из них. Ему позволено по праву сильного, как сказал капитан Немо. Кто был ничем, тот станет, кем захочет, если сможет, разумеется. Он мог многое.

Ведьмочка, как он сразу прозвал про себя юную барышню, разворотившую его грудь одним долгим взором исподлобья, стояла рядом с другой девушкой, вероятно, чуть постарше. Они были очень похожи, но только она одна из них била наотмашь Яшу строгим взглядом следователя по особо важным делам, который допрашивает подозреваемого в убийстве невинного младенца. Рядом с ними стояли ещё не старая женщина с подростком лет десяти в форме ученика коммерческого училища. У мальчика были умные удивлённые глаза и выдающийся из из-за неправильного прикуса волевой подбородок. Мал ещё для квартиры Горького, прости господи, подумал Яков. Его мать была одета подобающе роли просительницы в скромное, но чистое длинное ситцевое платье. Одноцветный платок, повязанный косынкой на голове, закрывал густые тёмные волосы.

Она держалась с достоинством, врождённым или привитым хорошим воспитанием, но было видно, что практически уже сломалась от ужаса за судьбу… – Кого? – спросил себя молодой человек. – Мужа, очевидно. Может пригодиться на случай. Впрочем, нет, какой-то стержень у неё внутри ещё остался, религия, наверное. Просто создаст ситуацию. – Яков автоматически сделал заметку в сознании, несмотря на тяжёлое потрясение от встречи с ведьмочкой оно продолжало работать в тех его областях, которые никогда не отключались, обеспечивая выживание в самых критических ситуациях. Даже в такой исключительной, смертельно опасной, как любовь с первого взгляда.

Этот момент оказался непредсказуемой, критической развилкой судьбы, сравнимой только с несчастьем, прогуливаясь босиком по свежей траве наступить на ядовитую змею. После жизнь разделяется на до и после. Он безнадёжно влюбился по уши, чтобы этот расхожий оборот не означал. Спасения от этого чувства не было, это он знал точно. Все жилки внутри его тела клокотали и бурлили, как лава в жерле вулкана перед извержением. Теперь придётся страдать всю жизнь. Вот угораздило приехать из Москвы и пойти отдохнуть в компанию поэтов к Горькому именно сегодня. Ладно. Придётся вербовать и спасать. А то, пропадёт моя первая истинная любовь в этом водовороте революционных событий и только измучит без радости мечтами о несбывшемся. Он попытался самоиронией смягчить безнадёжность положения, в которое вляпался по недосмотру ангела хранителя. – Нет его, ангела. – Сказал он себе. Сам выпутывайся или покорись природе. Второй вариант был наиболее естественен и сулил счастливые моменты, а потому и был принят без критики внутреннего голоса, который сам вожделел бездумной любви.

Девушка, недавно переступившая порог взрослости, была внучкой царя Освободителя, Великой Княгиней Натальей Палей. От матери, Таша, как её звали домашние, унаследовала бешеную жизненную энергию, выдающийся тонкий ум и таинственную красоту мерцающего огонька свечи в окне закрытого богатого дома. От высокого положения отца, на свою беду, она получила веру в особое предназначение по воле провидения. Судьба избавила её от скучных дворцовых интриг и великосветских балов, на которых ей было суждено соревноваться с кузинами и тётками по уникальной абсурдности нарядов, выписанных из Парижа. Как будто в насмешку, история преподнесла ей страшную бессмысленную войну, пару революций, ненависть осмелевших от отчаянья простолюдинов, которые поверили смутьянам, что семейство Романовых триста лет пило его народную кровь. Про кровь было особенно нелепо и могло бы даже рассмешить, если бы не пугало до смертельной жути.

Таша больше всего страшилась сейчас за брата Бодю, великого князя Владимира Палей. Он по юной глупости, вместо того, чтобы бежать за границу или хоть к чёрту на куличики куда угодно из кровавого Петрограда, куда глаза глядят, отправился в ЧК вместо якобы больного отца и играл в благородство. И с кем? С вурдалаком Урицким?! Дурак. Поэт. Стихи без рифмы, голова без плеч, прилетела беда как в грудь картечь. Да нет, рифма была. Чувств в его стихах хоть ложечкой перемешивай, а по жизни движений не было, как у парализованного. Спасался бы, дурачок. Сейчас он в ссылке и телеграмму прислал жуткую, что переводят в глухомань, какой-то шахтёрский Алапай и как его, этот забытый Богом городок, называют, будь он не ладен. Надо спасать братика. Хоть как. Да, и себя, и всех нас тоже.

Молодой человек, который появился в её поле зрения, приближался уверенным шагом хозяина жизни. Был одет не по погоде в кожанку, без всяких знаков отличия. На боку маузер в длинной чёрной кобуре. Совсем молоденький, но глаза безразлично холодные, оценивающие всех вокруг как овощи на базаре. Они встретились взглядами, и Натали поняла, что это встреча жертвы и хищника. Только, кто из них кто? Это будет ясно ещё очень не скоро, если вообще когда. По всему её телу от ступней до плеч проплыла тёплая волна, щекочущей нервы истомы. Кровь пульсировала в каждой жилке. Стараясь не подать вида, Натали приготовилась к битве с незнакомцем, от исхода которой, в чем она была уже совершенно уверена, зависит, будет ли у неё будущее в буквальном смысле этого слова. У неё самой и у её родных тоже.

Молодой человек остановился у их компании и обратился к женщине с подростком.

– Документы…

Женщина протянула ему маленький прямоугольничек толстого твёрдого картона с фотографией во всю ширину и надписью под ней, что она служащая Царскосельской железной дороги.

– Любовь Сахарова. – Прочёл Яков вслух и улыбнулся смешному, вроде как игривому сочетанию. Знак свыше. Такая его и ведьмочки выпала доля. Он стоял вполоборота к девушке и внимательно, не выдавая себя всем остальным, наблюдал за её реакцией. Да, она всё понимала и тоже старалась казаться равнодушной. Судьба рисует свои, только ей одной понятные узоры.

– За кого хлопочите? – Спросил он, чтобы показать свою важность. Он уже решил, что поможет этой женщине, а девушка окажется на крючке надежды, что и ей. Но об этом никто не должен знать. Конспирация – залог здоровья.

– Мужа ни за что взяли. Он ничего не саботировал. Просто начальник товарной станции Царскосельской дороги. У него не хватало манёвренных паровозов, вот и случился затор. Уж, посодействуйте. – На грани жалобных стенаний, но ещё с остатками уроков дикции ответила женщина. Яше было всё равно. Она явно лгала, но какое ему дело. Саботировал или нет. Викжель (Всероссийский исполнительный комитет железнодорожного профсоюза) зимой был весь неуправляем и очень опасен. Грозил забастовкой, вся страна могла надолго встать и стоять там, где застала стачка железнодорожников. Тогда Дзержинскому удалось договориться, но нескольких служащих пришлось взять для острастки.

– Бумагу и карандаш. – Коротко приказал Яков в воздух, ни к кому конкретно не обращаясь. Умница ведьмочка тут же достала визитную карточку и протянула ему вместе с маленьким, остро заточенным карандашиком в серебряной оправе на тонкой цепочке.

Яков маленькими буквами написал на самом верху обратной стороны визитной карточки—«Максим, помоги этой женщине. Яков Блюмкин». В нижней части визитки вывел пять цифр служебного телефона, по которому будет находиться завтра, и слова – «в 9». Потом он перегнул тонкую картонку визитки и оторвал нижнюю часть. Записку Горькому он дал женщине и возвратил обрывок с телефонным номером и карандаш отдал девушке. – Либо должна понять, либо это у меня был заворот мозгов. Завтра и проверим. А тебе, – сказал он сам себе строго – надо разобраться, кто она для тебя: ведьмочка, желанная женщина или потенциальный агент? – Всё вместе сейчас, а там жизнь сама разберётся – ответил он своему внутреннему голосу. —Смотри – проворчало эго – не заиграйся с огнём. – Но голос осторожности затих, видимо понял, что тут ничего не поделать. Судьба, баловница, сама готова вытворять смешные шалости. Для неё самой без последствий, она абстракция, что ей сделается, а объектам её розыгрышей, хоть смейся, хоть плач.

– Возьмите записку и покажете Горькому. Идите к двери, я проведу. Мальчик пусть останется здесь, присмотрите за ним, – он обратился к девушкам голосом не принимающим никаких возражений. – Там ему не место. Да и вам тоже. – Он взял женщину за локоток и твёрдо повёл через толпу очереди к подъезду. Величественного вида швейцар его знал и пустил обоих без всяких вопросов, открыв дверь только наполовину, чтобы никто за ними не проскользнул. Недовольный ропот оставшейся на улице очереди безнадёжно несчастных оборвался, отрезанный, вместе с глухим звуком захлопывающейся тяжёлой двери.

Внутри огромной квартиры, отведя просительницу к дверям спальни Горького, он втолкнул в неё женщину, убедившись, что Горький заметил, кто ей покровительствует. Дальше сама пойдёт. Можно не беспокоится. Перед настоящим горем Максим Горький был беззащитен. Позвонит Старику и умолит. А тот и рад будет не только расстрелы подписывать, но и невинного спасти. Вроде как и не совсем чудовищем становится в своих глазах, зверь безжалостный, я-то знаю, кто он на самом деле.

Курчавенький мальчик Есенин был уже размякший, сидел с бокалом красного вина напротив Леонида и что-то с отрешённым взглядом сочинял у себя в голове-одуванчике. Леонид Каннегисер, напротив, был сосредоточен и начеку, увидев Якова, помахал ему рукой. В комнатах было накурено. Толпа родственников, артистов, писателей и просто дамочек, незнакомок на ночь, создавала впечатление бессмысленно кишащего муравейника. Как и в доме насекомых, это было только внешним впечатлением и абсолютным заблуждением. У каждого была своя цель. Кто просто хотел продолжать быть в обойме. Кто, как Есенин, не мог быть совсем в одиночестве, надо было подзаряжаться чувствами от людской толпы для последующего выброса эмоций в стихах, а поэты тут можно сказать кишели.

Яков Блюмкин был книжным червём. Он обожал, почти боготворил писателей и поэтов. Его собственные попытки сочинений не пошли далеко из-за постоянной занятости серьёзными и реальными делами. Есенин писал довольно скучные пасторальные стихи, содержание которых Якова Блюмкина совершенно не трогало. Стихи Сергея Есенина отличались магией золотоносной породы. В пустом бессмысленном грунте вдруг появлялись бесценные самородки, каждым из которых другой поэт мог гордиться всю жизнь, а у Есенина хоть один был в каждом новом стихе.

Сюда, к Горькому, захаживал как на работу большевик интеллигент Луначарский, созидая легенду, что новая власть не просто неотёсанные уроды и невежи, но ещё и культурой не обижены, пусть только в его лице, Наркома Просвещения, то ещё название должности по нынешним временам. Горький, приютивший всю эту толпу интеллектуальных ошмёток старого мира, упорно пытался убедить себя, что он лично не хотел ужасов изуверства чрезвычайки, а только радел за благо народное. На этом благородном поприще он создал своё немалое состояние, личное благо, а деньги у него были почти немеренные. Теперь, когда поддержанная им революционная кучка узурпировала власть, просители за репрессированных несли поток благодарностей в банкнотах и драгоценностях. Это тоже было писателю впрок.

– Кто такие Палеи? —Спросил Блюмкин обоих. Он запомнил всё написанное на визитке бросив один небрежный взгляд перед тем как отдал её половинки, не оставив у себя никаких улик. Просто осторожность на случай. После всех его приключений это уже был инстинкт конспиратора, даже если осторожность казалась излишней.

Есенин внешне никак не отреагировал, но его явно передёрнуло.

– БлУдная великокняжеская ветвь. – Ответил Леонид, щеголяя не только знанием, но и искусством мгновенно создавать точные словесные химеры с многоуровневым смыслом. Блудный сын вернулся к отцу из странствий, был принят и приласкан. Блуд означает ещё и разврат. Семейка Павла Александровича по всем формальным признакам подходила не только к первому определению – странствия в изгнании, но и к второму, фривольному значению.

– Шестой сын Царя Мученика Александра, Павел Романов, родил мальчика Володю во время греховного сожительства с женой подчинённого, пока та была ещё в законном браке. – Продолжал Лёня, ёрничая без зазрения совести. – Потом, через годы, парочка была прощена и обласкана. В Царском у них построен стильный дворец, хоть и не такой огромный, как Екатерининский, но сделан со вкусом, для себя его жена, Ольга Валериановна расстаралась. Ну и дамочка, скажу я Вам. Как говорят, бой-баба, но ещё и великосветская. Великосветская бой-баба! – Каннегисер захохотал в голос от радости внезапного отцовства парадоксального оксиморона.

– Статна, умна, лицом красива, энергична и оборотиста. Всем хороша была бы, но нет в ней чуткости к знакам судьбы, а, то бежала бы себе в Париж сразу после отречения Николашки. А то и сразу после конца Распутина. Да скаредна излишне, тряслась над своими картинами и прочим бесценным барахлом. Её старшая, рождённая ещё до велико-княжества, Марианна, тут завсегдатай, актриса в Горьковском БДТ (Большом Драматическом Театре). Её подозревают, что помогла в деле убийства Распутина, легенда революции. В сыне, Владимире, Боде, благородном поэте кислых щей, Ольга души не чает, хотя мужа Великого Князя Павла любит таки больше. Есть ещё и молоденькие дочурки, впрочем, уже ведьмочки, как и весь их женский род.