Закулиса. Страстная Любовь смогла отбросить социальные Барьеры, но подчинилась Руке Предназначения

Любовь или жизнь

Телефон зазвонил точно в девять.

– Это я. – Произнёс в трубке юный девичий голос.

– Через час у Катеньки. – Сказал Блюмкин и повесил трубку не дожидаясь ответа.

Он сидел за столом в кабинете своего подчинённого, сотрудника, возглавляемого им отдела контрразведки. В Петроградском отделении ЧК в его распоряжении был только молоденький немец из прибалтийских, Владимир Шорре. У него было более чем достаточно веских причин для неприятия бывшей власти. Анти германские настроения ура-патриотической части населения с началом войны вылились в погромы коммерческих предприятий с вывесками на немецком языке, да и вообще любом непонятном, то есть не русском. Не обошли патриоты и издательство Вольфа на Васильевском острове, где работали его дядья, Вильгельм и Людвиг. Вольдемар, как его звали дома, постоянно сталкивался в школе с русскими националистами, воспалёнными враждой ко всему немецкому.

Месяц назад, сразу после окончания школы, Владимир направился в Смольный записываться в партию большевиков. Это был совершенно естественный выбор парня, который ненавидел эту войну. Войну совершенно бредовую, являющуюся воплощением личных счётов двух венценосных родственников из-за девушки по имени Александра, которая предпочла русского царевича, принеся тем самым обеим Империям только несчастья. В качестве приданого Русской Империи она принесла раздор и неприятие самой идеи наследственной монархии. Германской Империи повезло никак не больше, она потеряла и невесту и себя.

Не можешь родить здорового наследника, не лезь в Императрицы, думали все, кто читал газеты. А тут ещё и война с Германией, откуда эта выскочка Императрица Алекс, будь проклята вместе с её муженьком, царём и всем её родом. Ленин и партия Большевиков не просто хотели закончить войну с немцами, они и делали всё, чтобы был подписан мир. Это была важная часть правды с точки зрения Владимира Шорре, которая и определила его политический выбор.

Яков Блюмкин при формировании отдела контрразведки нуждался в сотрудниках со знанием иностранных языков, в первую очередь немецкого. Посетив в конце весны северную столицу, Петроград, он заметил в штабе революции, Смольном, этого молоденького кудрявого блондина записывающегося в правящую партию. Владимир сидел перед суровым рабочим и отвечал на вопросы, которые сводились к выяснению его пролетарского происхождения или опыта работы на фабрике или, по крайней мере, может он дезертир с фронта? Хоть что-нибудь с ответом отличном от короткого – нет?

Якову стало ясно, что пареньку предложат пойти на завод поработать или в красную гвардию и приходить с рекомендациями через год.

– Я свободно говорю по-немецки. Могу помочь сейчас, после Брестского мира, быть полезен в торговле с Германией. Я закончил Петершулле. – Выложил последний козырь Владимир.

Никакого впечатления на представителя партии это не произвело. Ситуация стремительно приближалась к разрешению, когда Яков решил, что парень именно тот, кто ему нужен для работы. Он знает немецкий! Может сильно помочь. Яков сам хорошо знал язык, но одному работа по просмотру стопок донесений была неподъемная.

– Откуда семья? – Спросил Яков на немецком.

– Из Прибалтики. – Тоже на немецком ответил Владимир Шорре.

– Нам в ЧК нужны люди для работы в контрразведке со знанием языков. – Веско произнёс Блюмкин, обращаясь к большевику. – Нам нужны партийные. – Добавил он.

Партийный функционер был впечатлён кожанкой начальника отдела контрразведки Чрезвычайной Комиссии. Спокойный веский голос мог принадлежать только человеку с особыми полномочиями.

– Даёте рекомендацию?

Формальную рекомендацию в партию большевиков Блюмкин дать не мог. Сам он был эсером. Эта партия сейчас была легальной союзнической оппозицией большевикам и входила в правительство. В ЧК его самого делегировали именно эсеры.

– Я даю путёвку в ЧК. Оформляйте в члены партии и направьте на Гороховую. Пусть завтра приходит. Выпишете мандат для работы в контрразведке. Пусть спросит Блюмкина. Буду ждать.

Не ожидая уточняющих вопросов, которые легко могли поставить его в затруднение, изображая крайнюю озабоченность, Блюмкин направился в сторону от стола, где записывали в правящую партию.

Они лучше познакомились в кабинете отдела контрразведки, куда на следующее утро пришёл этот паренёк. Молоденький, как и сам Яков, молодой человек только что закончил Петершулле на Васильевском Острове, где учительствовала его мать. В контрразведке он получил первое задание исключительной важности. Он просматривал все перехваченные сообщения и донесения о связях немецкой разведки с агентами в Российской Империи, ограничиваясь периодом времени до взятия власти большевиками. Его основной задачей было выявление и уничтожение всех документов, связывающих партию Ленина и разведку вражеской страны. Работа продвигалась тяжело, тем не менее, некоторые бумаги с донесениями о передаче денежных средств ему удалось обнаружить и сжечь.

– Есть что-то новое по послу Мирбаху?

– Есть. Не по нему самому, правда, но по родственнику, наверное. Есть такой австрийский офицер, граф Роберт Мирбах, который нами арестован. Он, вроде, из близкой послу семьи, из Дании.

– Что говорит?

– Что готов добровольно предоставить секретные сведения, что и где хранится в немецком посольстве. Дал расписку с обязательством сотрудничать с нами. Очевидно врёт, хочет, чтобы отпустили, а там в бега. Только и ищи-свищи.

– Хорошо. Расписку мне на стол. И все документы о нём. – Блюмкин собрался на встречу с Натали. – Буду позже.

Владимир кивнул. Он старался быть полезным и выглядеть, вести себя, по крайней мере, как серьёзный взрослый мужчина. С его вьющимися белокурыми волосами и ещё не совсем ушедшей детской припухлостью щёк это требовало серьёзных усилий. Но он очень старался.

Яков поднялся из-за пустого стола с одиноким грустным телефоном, вышел из кабинета, пошёл по коридорам и лестнице Петроградского отделения ЧК. В отличие от налаженного быта устоявшихся бюрократических учреждений, в этом господствовал хаос. Для установления традиций и обычаев требуется время больше, чем полгода, которые были потрачены в основном на набор сотрудников из низших классов общества и аресты всех им чуждых. Сотрудники в кожанках или форме красноармейцев, а также и просто штатской одежде сновали между комнатами с осмысленными лицами людей, занятых важными делами.

Создавая контраст, потеряно брели арестованные и просто приглашённые на беседу, большинство в дорогой одежде или офицерской форме. Беседы плавно или не очень перетекали в допрос, затем арест, что зачастую заканчивалось расстрелом по приговору. Пустые бланки приговоров были напечатаны в избытке и доступны всем сотрудникам. Патронов тоже хватало. Некоторых отпускали, до срока. Кому как везло. Без спешки Блюмкин пошёл по Гороховой в сторону реки Фонтанка. Это был не самый короткий путь. Он любил пройти по набережным Петрограда. Свернув на улицу Росси он прошёл мимо театра, через ограду Екатерининского сквера и сел на скамейку поближе к Александринскому театру. Часа более чем достаточно, чтобы добраться сюда пешком из любого точки в центре северной столицы. Это место знают все. Встреча с любым человеком тут вполне вероятна и, если кто и заподозрит, что неслучайная, то, поди, докажи, даже себе. Притомился человек, свернул с Невского проспекта, присел на скамеечку перед памятником Великой с её любовниками у ног.

По городской легенде вельможи, жестикулируя, спорят, у кого мужские достоинства больше. Чепуха, конечно. Но, не совсем на ровном месте. Катенька была любвеобильна. Если вспомнить, как поиздевался скульптор над памятником герою Отечественной войны Барклаю де Толли, сделав один ракурс совершенно неприличным, то можно понять, что народ может искать и в других символах истории. Что ещё интересного в металлических и каменных воплощениях героев старины кроме намёков на фривольные обстоятельства.

Натали Палей внезапно села рядом. Он не заметил её приближения, даже самых последних шагов до скамейки. Потрясающе. Почти никогда Блюмкин не позволял застать себя врасплох. Она сделала это с грацией рыси, которая перегрызает шею жертве задолго до того, как охотник догадается о её присутствии, а потом уже поздно головой крутить, остаётся только ждать скорого конца.

– Рассказывай. – Сказал Блюмкин спокойно. Раз уж такая уродилась, лучше не показывать вида, что потрясла своими способностями. Пусть думает, что хочет, и забудет об этой маленькой победе.

– Брата Володю переводят из Екатеринбурга в Алапаевск. Это совсем маленький городок. Отобрали почти все вещи. Я боюсь за него. Он поэт, к жизни приспособлен мало. Он, вообще, не совсем Романов. Родился вне брака. Ему предлагали отказаться от папы, но он посчитал делом чести остаться верным и в опасности. У меня дурное чувство. – Быстро выпалив эту речь, как заученный урок, а это по существу так и было, девушка требовательно посмотрела на него. Ты мужчина, ты можешь. Сделай! Спаси!

– Тебя и сестру с мамой я, скорее всего, спасти смогу хоть и не уверен. Брата могу попытаться. Отца нет. Но это будет стоить дорого. – Медленно и с ударением на последнем слове произнёс Яков. Он старался, чтобы девушка поняла, что его интерес к ней не сострадание, а чувство другого уровня. Какое чувство выше страсть или сострадание? Ответ на этот вопрос зависит от соглашения о том, чем являются наши базисные инстинкты. Низменной основой или высшей сущностью? Что из этого выше? Какая разница.

– Сколько?

– Жизнь и душу. – Буднично ответил чекист. – Когда-нибудь, в Париже или Нью-Йорке или куда жизнь забросит, я или кто от меня, попросят об услуге. И ты сделаешь, что бы ни попросили.

– А тело?

Это был прямой вопрос умной образованной девушки. Яков не хотел вести с ней торг, ставя её в положение проститутки, но ответить было надо.

– Я не насильник, если ты имеешь это ввиду.

Натали поняла невысказанное, да, и тело, но вида не подала. Возможность сексуальных отношений её совершенно не пугала, скорее напротив. Но пусть этот красавчик помучается от смущения. Она уже была готова и мечтала о половых контактах. Этот мужчина тревожил её проснувшееся женское начало. Правильно, из женской солидарности, его помучить. Пусть добивается. Может, действительно, сумеет защитить в это страшное время.

– Как в Фаусте? Продаю душу? Расписаться кровью? Где? – Спросила юная княжна. Без всякой надежды на сочувствие и поблажку. Вопрос был только для того, чтобы получить чуть больше информации о той яме, можно даже сказать, свежевырытой могиле, в которую её столкнула история территории, заселённой покорными до поры человечками, дикого пространства с границами, пульсирующим от центра представленного двумя столицами.

Яков про доктора Фауста полностью не читал, скучная книга, но содержание из оперы знал, в общих чертах. – Примерно так. – Ответил он. – Расписываться нигде не надо, ни кровью, ни чернилами и вообще никому ничего не следует рассказывать. – Последние слова он произнёс по слогам – ни слова, ни звука, ни намёка. Никаких свидетельств, что мы вообще когда-то встречались.

– Где сейчас дядя Миша?

– Его уже нет. Это всё, что могу сказать. – Яков помедлил.—И этого не мог. Считай, что ничего не слышала. – Он не хотел это говорить, но знал, что врать ей нельзя. В конце концов, риска, что её примут всерьёз, никакого. А опасность, что захочет и сможет раструбить в прессе, ещё меньше. Оппозиционных газет уже нет, закрыты все. Пусть верит, что он будет говорить ей только одну правду. Пусть привыкнет к его безусловной открытости для неё, тогда, если действительно не будет другого выхода, будет шанс, что поверит и явной лжи. Хотя, эта, скорее всего, не поверит, но шанс будет. Шансы надо всегда создавать и приумножать.

– Как я узнаю, что человек от тебя?

Это была проблема. Любой пароль, если он жёсткий, можно забыть или перепутать. Или кто-то случайно скажет именно такое сочетание условных фраз, которое должно быть правдоподобным для постороннего обменом репликами.

– Если это буду не я, а это значит, что ситуация исключительная, что другого выхода не было. Он расскажет в общих словах, как мы с тобой встретились. И обязательно упомянет имя той женщины, которую я провёл к Горькому. Кстати, поинтересуйся у неё, если свидитесь, как судьба мужа.

– Любовь Сахарова? – Её лицо на мгновение вспыхнуло лёгким жаром от реакции на пикантное имя.

– Да. Пусть слова пароля будут – сладкая любовь, так естественней и всегда можно придумать, как вставить в разговоре. Постарайся свести её с мамой, чтобы та посоветовала самой пойти просить к Горькому. Из этого ничего не выйдет, но твой поход с сестрой будет забыт.

– Почему не выйдет?

– Твой брат сам виноват. Помнишь его стишки Марианне после убийства Распутина? Там есть рифма «Пташка – какашка». Она обиделась смертельно. Горький ничего делать не будет, принять примет, пообещает постараться, но делать ничего не станет. Марьяна у него звезда Большого Драматического. С братом беда.

Он сделал паузу, чтобы Натали осознала исключительную сложность задачи спасения брата. Чтобы поняла, что та плата, вполне соответствует огромности и опасности задания, за которое он берётся. Для неё, только ради её любви, назовём его цену прямыми словами.

– Там сложная игра, в которой я сам не полностью предвижу все события, хоть и планирую. Слишком много ненадёжных исполнителей, а других нет, мало времени на подготовку. Всё не проконтролируешь. Одно могу сказать точно. Все сообщения, о том, что там будет с твоим братом и всеми другими, это часть операции. Игра без правил, без понятной со стороны цели. Не верь никаким словам, только своим чувствам. Они тебя не обманывают никогда. Поэтому мы оба здесь, на этой скамейке. Поэтому ты сможешь выбраться из этой мышеловки. А, душа, ничтожная цена за полную жизнь. – Постарался он подбодрить девушку, хотя она справлялась и сама. Скорее для себя, чтобы не чувствовать насильником и вымогателем в глазах уже любимого им человека.

– Жди и будь готова к прогулке до Финляндии. В любую минуту. Может завтра, а может через полгода. Но готова будь в любой момент.

– Про тебя я уже всё, что мог, узнал, как ты поняла. Меня называй Максим. Просто Максим.

Яков встал и бросил последний взгляд на Наталью Палей. Он осознал, что чувства случившейся совершенно не ко времени любви, клокотавшие в его груди и полностью оформившиеся во время этой короткой встречи, будут с ним до конца жизни. Встал и ушёл, стараясь не произвести впечатления раненого оленя, пытающегося скрыть от охотника серьёзность раны, чтобы тот не погнал за ним всю свору собак. Получилось плохо.

Таша, как её звали в семье, продолжала сидеть, наблюдая удаляющегося от неё молодого мужчину, который бесцеремонно ворвался в бутон её только начавшей набухать юности. Он внезапно оказался самым главным персонажем в её трагедии по имени жизнь, которая может бесславно завершиться через полгода или даже раньше, а может и продлиться десятилетия с приключениями и впечатлениями, сильными чувствами и любовными связями с многими особенными мужчинами. Это был очевидный выбор. Молодой человек ей нравился, его присутствие вызывало сильное сердцебиение и сбивчивость мыслей, которую она могла подавлять своим особенным умом. Это было не так уж и важно, даже если бы он был неказист, а этот парень оказался вполне статен и привлекателен, главное, что она сама скоро станет неотразимой, незабываемой красавицей. Она это знала совершенно точно. На того, кто рядом с ней никто и не посмотрит, ослеплённый её красотой.

А сейчас тоненькая, высокая, чуть угловатая молоденькая женщина, легко встав со скамейки, отправилась по Невскому к набережной реки Мойки, следуя далее по ней в сторону Театральной площади, на квартиру единоутробной сестры, актрисы Марианны. Надвигалась гроза. Мрачные тучи обещали безжалостно и благословенно пролиться на город истосковавшийся по летней жаре. Надо прибавить шагу. Слегка наклонившись вперёд высокая девушка широким шагом быстро шла по гранитной набережной Мойки, укладывая мысли и события в подобие инженерного чертежа, как она всегда делала для чёткости суждений. Тут она была очень схожа с этим молодым чекистом.

Вчера в поезде из Царского Села они с Ирой встретились с разбитой горем женщиной, глаза которой были выплаканы до такого состояния, когда белки становятся кроваво-красными от многодневных непрекращающихся потоков слёз. Расспросив и узнав об аресте мужа железнодорожника за случайный затор на товарной станции, они предложили пойти к Горькому, где по рассказам Марианны, находится «Центржалоба». Приходят бывшие, просят, Максим Горький входит в положение, сочувствует, звонит Ленину в Кремль и бывает, что некоторых родных отпускают. Женщина была готова ухватиться за любую протянутую соломинку какой бы хрупкой, как эти девушки, она не казалась. Выяснилось, что войти внутрь «Центржалобы» совсем не просто, очередь. И тут этот подошёл этот… Люцифер, Дьявол – искуситель. На вид просто красавчик, но с таким с огромным персональным магнетизмом, что на ум приходила только одна ассоциация – князь тьмы.

Придётся ждать. И не верить никаким вестям, как он сказал. Впрочем, какая разница, верить или нет. Надо жить. Жить. Зачем? Просто жить, там будет видно зачем. Или не будет, но хоть поживу, решила она своим уже далеко не детским, выдающимся бесстрашным умом. Натали долго не могла уснуть этой ночью. Ей лез в голову Максим, как он себя назвал, в самых непристойных образах. Только удовлетворив свою непокойную плоть, она смогла предаться сну.

Яков заставил себя на время забыть о внезапно нагрянувшей истинной любви. Он был старше и опытней в амурных делах, влюблялся регулярно, но ненадолго, воспринимая романтические чувства, как часть своего рода спектакля, в котором исполнял роль лидирующего мужского персонажа. Ему оказалось необходимо откорректировать, порученное секретное государственное дело высшей степени важности – операцию «Меморандум Кайзера», чтобы безопасно для себя вывести из игры Владимира Палея. Она сразу поймёт, если тот погибнет. Ведьм не обманывают, сглазит, усмехнулся про себя Яков, который хотя и ничуть не верил в эти деревенские суеверия, но знал, что карма существует. Есть люди, которых обманывать и пытаться не стоит. Плюс такие, к которым нельзя быть несправедливым, нарушать данные обещания, они обидятся и судьба виновного накажет. Натали совмещала в себе оба этих нематериальных талисманов. Над ней парили и ладили, хоть в тесноте, но согласии, несчётное число ангелов-хранителей.

Операция

«Меморандум Кайзера»

Операция «Меморандум Кайзера», инициированная Лениным сразу после подписания Брестского мира между Россией и Германией с её союзниками, вступала в решающую фазу. В устном, но определённо личном, конфиденциальном послании Ленину, не стесняясь бранных слов, Кайзер Немецкой Империи Вильгельм передал, что все эти мирные соглашения его ни к чему не обязывают. Он, самодержец со стороны Германии, признал эту бумажку, а со стороны Российской Империи, кто? А никто. Какая-то банда шантрапы им же, Кайзером, оплаченных безродных бунтовщиков против своей же страны. Если на документе не будет подписи самодержца, самого Николая или другого законного наследного правителя Российской Империи, то договор так и останется бумажкой для подтирки, каковой фактически является.

От русской регулярной армии остались одни кресты на могилах и неорганизованные толпы дезертиров, которых после чехарды с Правительствами так и называть уже было нельзя. Присягали они самодержцу Николаю, а тот хоть и отрёкся, но от присяги трону не освободил. Они теперь вроде как дезертиры, а вывернешь слова наизнанку, как это у политиков заведено, окажутся верные слуги Царя и отечества. Царь и государство их бросили околевать в окопах, но если правитель покается перед народом, призовёт на служение опять, то, может быть и вспомнят о присяге. Смотря, что посулят, а там и поглядим кого поддержать штыками.

Если германцы победят бывших союзников России, оставшихся без второго, восточного фронта, то потом они смогут делать с Россией, что захотят. Например, усмирят бунт и поставят законного цесаревича на престол, а его мать, немку Александру, его регентшей. Или дядю Людвига. Кто подвернётся. Или вообще сделают протекторатом, колонией. Подробности, как и что конкретно будет сделано совершенно неважны, у этих помазанников божьих чёртова прорва близких родственников, прямых потомков какого-то из бывших царей, европейских королей и всяких князей с принцами. Все они"Великие», что значит для трона подходящие.

Председатель Совета народных комиссаров Владимир Ульянов (Ленин) возглавлял огрызок того, что раньше было Российской Империей. У этого, стыдно сказать, государства не было определённого названия, конституции, правопреемственности и международного признания. В мирном договоре с Германией и её союзниками его сторона именовалась Россией, а не Советской Республикой России, которую он возглавлял. К слову сказать были ещё и другие названия комбинирующие слова Россия, Республика, Социализм, Советы и Федерация. Казалось бы пустячок, но Ленин, юрист по образованию, понимал, что документах не бывает мелочей, а бывают занозы, которые воспалившись в будущем, могут привести к сепсису и гангрене.

Из этих заноз прошлого две доставляли ему особое беспокойство. Первая это сотрудничество большевиков с немцами во время войны. Хотя он лично не подписывал никаких обязательств, но косвенные свидетельства в документах, выплывших на свет, донесения разведок союзников и противников, главное, очевидный мотив революционеров работать против своей страны на пользу её врагов, могли доставить серьёзные неприятности пропагандистского характера. Второй проблемой было формальное продолжение самодержавия. Царь, Николай Второй, отрёкшись от престола, не заявил об изменении государственного строя Российской Империи. Он только передал скипетр брату Михаилу. Формально говоря, законный престолонаследник из дома Романовых, кого бы в этой роли не провозгласили, будет являться сувереном, Главой Российской Империи. То, что это государственное образование на данный момент не функционирует, не гарантирует невозможность его реставрации. Уже были прецеденты, в том числе недавно, после двух отречений императора Наполеона и реставраций династии Бурбонов во Франции.

Эти занозы надо было вытащить. В последний день апреля Ленин пригласил Дзержинского для конфиденциальной беседы во внутреннем дворе Московского Кремля. Опытные конспираторы умели не оставлять следов, если не хотели. Содержание беседы представляло собой высшую тайну новоиспечённого государства, находящегося в самом начале устроения.