Черничное королевство

Глава 1. Детство

Каждый ребенок придумывает себе свою сказку. Не такую, что можно найти в книжках, а собственную. Что-то потаенное, волшебное, о чем знает только он сам. Так Малыш придумал себе Карлсона, десятилетний Джесс Ааронс – мост в Террабитию, а Слава искренне верил в людей дождя. И, надо сказать, у него были на то основания.

Теперь, когда ему только что исполнилось семнадцать, вспоминать о собственной детской волшебной истории было уже как-то неловко.

В первый раз он придумал людей дождя где-то лет в десять. А может и не придумал вовсе. Каждый раз, когда Слава вспоминал о том периоде жизни, то невольно касался колечка на шее. Когда-то оно могло еще налезть на мизинец, но уже года четыре Слава носил сокровище на прочном кожаном шнурке на шее. Там, где другие носят крестик – что было очень символично. Колечко являлось его персональной религией.

Даже сейчас, когда вера в сказку отступила под давлением наступающей взрослой жизни, он продолжал его носить. Последний осколок чуда, которое коснулось его в детстве.

У бабушки было твердое убеждение, что летом ребенок должен жить в деревне, и поэтому, не слушая никаких возражений десятилетнего Славы, она в конце мая собирала большие тюки и традиционно просила соседа дядю Володю помочь с переездом в деревенский дом.

Честно говоря, Слава терпеть не мог «Соримостово», где находилось родовое гнездо бабули. Мало того, что название дурацкое, так еще и сама деревня всего в десяток домов была той еще дырой. Какой там интернет – там даже обычная сотовая связь не ловилась.

Был бы велосипед, так можно было домчать до соседнего Сорокоумово – тот, кто присваивал имена местным деревням, был тот еще фантазер – и там, на холме, постараться поймать ускользающие последние палочки сотового сигнала, да только где ж его взять, велосипед-то. А пешком туда и обратно – так полдня убьешь.

Ровесники Славки в этом месте не водились и играть было абсолютно не с кем. Вот и выходило, что лето пролетало зря. Заняться было категорически нечем. В хорошую погоду приходилось весь день помогать бабушке с огородом, а в дождь сидеть в полутемной комнате и смотреть на стекающие по стеклу капли.

Вот тогда-то он и придумал или даже, возможно, увидел людей дождя: смутно угадываемые худые фигуры, что как тени мелькали за серой пеленой ливня. Слава воображал, что это жители волшебного мира, которые очень боятся людей, и поэтому приходят только в такую погоду, когда на улицу даже собаки нос не высовывают.

К тому же, у бабули и соседей регулярно что-то пропадало из огорода, и чаще всего почему-то именно после таких дождливых дней. Очевидно, что такой фантазер, как Слава, тут же вообразил, что виноваты были не собаки, лисы, сороки или домовые, на которых периодически грешила бабушка, а именно люди дождя. Они невидимыми скользили среди капель и собирали свою дань с деревенских.

История воображаемой волшебной страны постепенно обрастала подробностями, и вскоре он уже мог часами играть сам с собой, сочиняя, как наконец попадает в тот мир за пеленой дождя и, как настоящий герой, совершает подвиги во имя прекрасной принцессы. Сказочное королевство постепенно наводнялось героями, странными причудливыми расами и дворцовыми интригами.

А потом случилась та самая встреча, которая перевернула все.

В те дни Соримостово накрыл жуткий туман. Настолько плотный, что уже в трех шагах все предметы превращались в темно-серые пятна, а в пяти и вовсе растворялись без остатка. Работать в саду при таких условиях было невозможно, но и дома сидеть вроде тоже было глупо, так что Слава наконец был предоставлен самому себе на весь день и без угрызений совести отправился на реку. Нельзя было сказать, что он так уж хотел купаться в эту прохладную и сырую погоду, но на берегу было однозначно интереснее, чем в опостылевшем огороде.

Белая пелена создавала мистическое ощущение притаившегося волшебства. Там, за стеной тумана, могло прятаться что угодно: от такого кошмара, что и ночью не привидится, до прекрасного чуда, что вдруг высунет любопытный носик из-за ближайших кустов. Почему-то Славе казалось, что в тумане можно по-настоящему заблудиться. Так, чтобы навсегда, и никто потом даже с собаками не нашел. Как будто обычные тропинки то и дело норовили раздвоиться и увести путника в неведомый новый мир.

На реке у него было свое любимое место, куда он иногда наведывался вечером полюбоваться закатом: у самой воды росла огромная старая ива с пятью толстенными стволами, похожими на растопыренные пальцы великана. В самой сердцевине получалось что-то наподобие кресла: можно было сесть на теплую кору на небольшом возвышении над мокрой травой и смотреть на воду. Какого же было его удивление, когда на этот раз он увидел, что на его любимом месте уже кто-то сидит. Заметил он это из-за тумана только когда уже зашел в «сердце» дерева, как он часто называл свой трон, и отступать было уже поздно. В этот момент человек тоже его услышал и обернулся.

Это была девчонка года на два старше его. Хотя, может, так только казалось. Девочки почему-то иногда умеют выглядеть взрослее, чем на самом деле. Удивительно большие – в пол-лица, как ему тогда показалось – глаза цвета болотной зеленой воды, длинные темные волосы, частично заплетенные в несколько косичек с одной стороны, с другой свободной волной спускались на плечи и спину. Одета незнакомка была в простое платье из некрашеного и небеленого льна.

Он хотел было заявить, что это его любимое место, но понял, что это выйдет как-то грубовато. В конце концов, это единственный человек примерно его возраста, которого он вообще в этих местах встретил, и начинать общение с наезда было неправильно. Поэтому он просто осторожно присел рядом, в шаге от девочки, и принялся напряженно смотреть на воду. Краем глаза он видел, что та сначала напряженно его разглядывала, потом смутилась и отвернулась.

Некоторое время они молчали, увлеченно разглядывая молочно-серую пелену тумана. Пауза затягивалась до неприличия, но никакие слова на ум не приходили. Мысли почему-то разбежались по уголкам и решили поиграть в прятки. Со Славой всегда так было: когда нужно быстро придумать остроумный ответ, так на него словно немота нападала. Мямлил что-то нечленораздельное, и все тут. Зато потом, спустя пару часов, когда уже поздно было что-либо менять, на ум тут же приходили такие классные фразы, что хоть записывай. Вот и сейчас он не мог сказать ни слова. Оставалось только сидеть и пялится на темную воду, искоса поглядывая на незнакомку.

Жаль, что сбоку ему хорошо было видно только скулу и ухо. Крайне необычное, кстати, ухо. Нет, оно не было заостренным сверху, хотя Слава бы не удивился и такому, зато мочка на нем отсутствовала напрочь. Это не было результатом травмы – просто такая форма от рождения. Даже захоти девочка вдеть сережку, ее просто некуда было бы прикрепить, не дырявя сам хрящик.

– Странно, воздух сегодня мутный, а вода прозрачная, как стеклышко. Обычно все наоборот, – неожиданно сказала девчонка.

Голос у нее был бархатно-темно-малиновый.

Для Славы в свое время было неприятным открытием, что из всего класса только он видит цвет звуков и цифр, а также слышит запах слов. На обязательной диспансеризации классная чуть ли не насильно отправила его к психиатру. Тот записал в карту заумное слово «Синестезия» и сказал, что это не болезнь. Бывает у какого-то небольшого числа людей от рождения, что органы чувств перепутаны в голове.

Конечно, от издевательств одноклассников это никак не спасало, но через год подтрунивать над Славой на эту тему стало скучно, и все как-то привыкли, что он может на математике ляпнуть, что дважды два будет коричневый.

У всех людей были цветные голоса. У кого-то яркие, у кого-то серые, невзрачные. Девочка говорила низко, с какой-то глубинной хрипотцой. Не грубой, которая бывает у взрослых от прокуренности, а именно бархатной. Темно-темно малиновой.

– Просто не купается никто, вот и ил с песком осели, – пожал он плечами.

– Нет. Это Берегун в тумане осмелел, сюда дополз и порядок наконец навел. Не любит он муть.

Рыбам и водяным наказал прилично себя вести, вот и вода прозрачной стала.

Слава улыбнулся. Фантазия у незнакомки была еще похлеще, чем у него.

– А ты откуда? – спросил он.

– Оттуда, – она неопределенно махнула рукой в сторону, где по его пониманию никаких деревень рядом вроде не было. Однако тон был такой, что Слава понял: переспрашивать и уточнять не стоит.

В этот момент он неожиданно осознал, что из тумана появилось и вошло в его жизнь настоящее чудо. Это было необъяснимо: просто ощущение, что вот это все, что происходит сейчас – уникально и волшебно. Оно могло и не случиться, если бы он решил сегодня остаться дома, но оно все-таки произошло, и теперь чудо останется с ним на всю жизнь. Волшебство было разлито в воздухе, и таинственная собеседница вдруг стала ему почему-то необычайно важна. Как будто она и была центром чуда. Того, которое появляется в жизни только раз и остается навсегда. Которое очень важно не упустить, ибо как каждый ребенок таит внутри себя сказку, так же и любой взрослый тайно, но искренне сожалеет об упущенном когда-то чуде, что коснулось своим крылом и улетело прочь, навсегда оставшись рубцом в памяти.

– Меня Слава зовут, – предпринял он неуклюжую попытку познакомиться.

– Куда зовут? Слава кому? – нахмурилась она.

– Ну имя у меня такое. Кому, кому… всем, наверное. Полностью – Всеслав.

– Ты, видимо, совсем сумасшедший, раз имя готов первому встречному открыть, – сочувственно вздохнула она, – кто ж так делает?

Слава не видел ничего страшного в том, чтобы представиться, но у девчонки, наверно, был какой-то пунктик на этот предмет.

– Ты не первая встречная, – неожиданно осмелился он, – я так чувствую.

– А… ну тогда ладно, – еле заметно на секунду улыбнулась она одними уголками губ и снова уставилась на воду, – а я вот жду, вдруг разрыв-трава проплывет. Там ниже по течению берега обкашивают, – добавила она.

– Так если ниже, то как она сюда приплывет-то? – удивился Слава.

– В этом и есть ее отличие! Она, если в воду кинуть, против течения движется. Только так ее найти и можно. Ну или, если совсем повезет, то коса об нее сломается. А так только змеи и лягушки ее могут распознать, а я с ними договариваться не умею, – вздохнула девочка.

– А зачем тебе разрыв-трава?

– В запертую комнату попасть. Там замок сложный, а ключ потерян. Ну так мне мама говорит, хотя я думаю, что его просто от меня прячут.

– Может туда и не стоит ходить? Не зря же ее заперли, – с сомнением произнес Слава.

– Ты что?! – возмутилась она, повернулась к нему и широко распахнула свои огромные глазищи. – Там же тайна! Это же самое интересное!

Слава попытался вообразить себе жилье, где годами может существовать запертая комната, а никому и дела нет, но не получилось. Вот взять их двухкомнатную квартирку, оставшуюся после гибели родителей. Первая комната его, вторая – бабули. Если одну запереть, так это уполовинить свое жилье. Как вообще можно такое долго терпеть просто на основании того, что ключ потеряли?

На другом берегу реки послышался плач ребенка.

Слава приподнялся, вслушался.

– Ты чего вскочил? – спросила она.

– Да вроде плачет кто-то. Надо сходить через брод, проверить…

– Ты точно сумасшедший! Запомни, никогда не беги на плач ребенка в тумане или сумерках, коли жизнь дорога! Никогда! – она возмущенно сверкнула глазами. Славе показалось, что они даже потемнели в этот момент.

– Почему?

– Потому что это самый верный способ заманить человека в ловушку! Тут кто покрепче – девушкой плачет, чтобы молодец какой на помощь рванул. А кто послабее и со взрослым парнем вряд ли сладит, тот ребенком прикидывается. Тогда на улов будут женщины и дети.

– Какой улов? – оторопел Слава.

Она посмотрела на него сочувственно.

– Как ты до своих двенадцати лет-то дожил?

– До одиннадцати, – автоматически поправил он.

– Странно. Выглядишь старше. Но это, конечно, все меняет. До дюжины еще можешь не дожить, – уверенно кивнула она. Слава не понял, шутит девочка или всерьез так говорит.

– Все, – неожиданно поднялась она, – не будет сегодня разрыв-травы. Да и мама меня, наверное, уже хватилась. Мне пора.

– А ты придешь еще? – с надеждой спросил Слава.

Она наморщила нос, несколько раз шумно вдохнула, словно нюхала туман и кивнула:

– Приду. Завтра утром. Ну и ты приходи, хорошо? – неожиданно добавила она и посмотрела ему в глаза с едва заметной тенью улыбки.

Слава кивнул.

Туман тогда плотно засел в их деревне на несколько дней, и девочка действительно приходила каждое утро. У них было часа два, а иногда и три для того, чтобы поговорить. Ему стало чуть проще с ней общаться, а она перестала задаваться и постоянно называть его сумасшедшим, так что разговаривать стало легко и интересно. Ему даже казалось, что он знает ее очень давно, дольше, чем самых верных друзей. Им бы он никогда не поведал, как скучает о родителях, которых в сознательной жизни не видел ни разу, а ей вот доверился. Он рассказывал о школе, а девочка в ответ делилась сложными отношениями со старшей сестрой, которой все можно, и от этого она задается и дразнится. А еще обидой на родителей, что вечно заняты своими делами. Слава говорил, что хочет стать летчиком, потому что откровенно влюблен в небо, а она восторженно взахлеб описывала, как станет путешественницей и будет открывать новые земли и страны.

Колечко она подарила ему на пятый день. Незатейливое, из невзрачного серого металла, с гравировкой в виде растительного узора по внутренней стороне. Просто сняла с косички, где таких было заплетено еще десятка два, и отдала ему.

– На память. И тебе, и мне. Что все это, – она неопределенно обвела рукой пространство вокруг, – не привиделось, а было на самом деле.

– Скажешь тоже! – возмутился он, – как такое можно забыть?

– Всякое бывает, – пожала она плечами и, как обычно, ушла в белую пелену.

Ему только в тот момент показалось странным, что он так ни разу и не проводил ее до дому, чтобы наконец выяснить, где же она живет.

Всю ночь бушевал ветер, и следующий день выдался неожиданно солнечным и даже обещал стать жарким. Слава пренебрег своим обещанием перекопать сорняки на грядках «как только распогодится» и с утра опять побежал на реку, заблаговременно надев плавки. Сегодня наверняка они вдвоем и искупаться смогут.

Только девочка так и не пришла.

Никогда больше.

Слава попытался было пристать к бабуле, что за деревня находится ниже по течению, но она заявила, что там: «Почитай, верст на десять один лес». А на вопрос про девочку – откуда она тогда взялась – ответить не смогла.

– Как зовут-то ее, принцессу твою? – уточнила она.

И только тут Слава осознал, что так и не спросил ее имя и с невыносимой горечью понял, что потерял все шансы найти ее вновь.

Чудо коснулось его волшебным крылом и упорхнуло дальше, оставив рубец на сердце: образ девочки в волшебной серой дымке у берега реки то и дело всплывал у него перед глазами каждый раз, когда на улице шел дождь или висел туман.

Глава 2. Побег

Мир Славы рухнул резко и неожиданно.

Еще утром Бабуля, как обычно, стряпала что-то по хозяйству, когда он уходил в школу. В тот день пришлось задержаться – им перед грядущим ЕГЭ русичка вдруг после уроков решила дать тест.

После уроков Слава еще немного потусил с друзьями и пришел домой только к семи вечера. Его встретила соседка: наверняка выслеживала в глазок, когда он загремит ключами у двери. Выскочила и с плохо скрываемым непонятным удовлетворением заявила, что бабушку забрала скорая. У нее днем поднялась температура под сорок, и кашлять начала сильно. Ну вот соседка и посоветовала вызвать неотложку.

– А все потому, что без маски ходила! – с видом эксперта заявила она, задрав в небо узловатый палец с больным ногтем.

Сама-то соседка ковидом переболела в числе первых и, к счастью, довольно легко. Еще тогда, когда эпидемия только начиналась, и теперь, похоже, испытывала злорадство, когда вирус подкашивал кого-то из знакомых.

– В какую больницу? – растеряно спросил Слава, но та только отмахнулась. Дескать, ей почем знать.

Он срочно запустил старенький компьютер, купленный с рук практически даром – никакие игры на нем уже не шли, так что парень из старших классов отдал его за пять шоколадок. Славе же нужен был только интернет, так что ему этого старья хватало.

Поиск тут же подсказал телефон справочной, где можно было узнать про госпитализацию. По нужному номеру усталая женщина протараторила, что бабушку положили в третью больницу, на улице Маршала Воронова, и повесила трубку.

Это было где-то далеко, за московским вокзалом. Идти туда пришлось почти час, и когда он добрел до серого кирпичного здания, то к больным уже не пускали: часы приема закончились. Ему предложили положить передачу в коробку, но он пришел с пустыми руками. Как-то не сообразил.

Наутро Слава не пошел в школу, а сбегал в магазин и купил апельсинов. Зачем – он не знал, но во всех фильмах в больницы все непременно ходили с апельсинами. Вроде как в них полезные витамины.

На этот раз доехал до больницы на автобусе, чтобы точно успеть к началу приема.

Медсестра на входе долго сверялась со списками и наконец сказала: «А она ж в реанимации, да еще в инфекционном отделении. К ней нельзя! И передачи тоже пока нельзя. Вон, подойдите к врачу, узнайте о состоянии», – она кивнула на проходящего мимо усталого человека, лицо которого за маской и очками и разглядеть-то было невозможно.

Тот, уточнив фамилию, все так же устало, буднично и отрешенно сообщил, что бабуля не пережила ночь. Сердце было слабое. Не выдержало. Очень бурное развитие инфекции.

Слава медленно опустился на стоящий рядом стул. В коленях появилась такая слабость, что ему показалось, что он сейчас упадет. В голове внезапно организовалась звенящая тишина.

– Что же теперь делать? – растеряно спросил он.

Доктор вздрогнул и, кажется, только в этот момент разглядел, что разговаривает не со взрослым, а со школьником.

– Мама знает. Просто передай ей, – чуть смягчив голос, произнес врач.

– Мама умерла давно. Вместе с папой. Мы с бабушкой вдвоем жили, – пробормотал Слава.

Мужчина тяжело вздохнул. Снял очки, протер их салфеткой, посматривая на Славу:

– Я передам органам опеки. Возвращайся домой, сиди и жди. К тебе придут и все расскажут.

Обратно Слава шел пешком, как во сне.

Жизнь перевернулась в один миг. На столе еще стояли пирожки, испеченные бабушкой, а ее уже не стало. Он остался один во всем мире. Больше у него не было никого. Слава почувствовал себя беззащитным, словно с него содрали кожу.

Дом тоже стал пустым и тоскливым. Сидеть в нем и ждать неизвестно чего было невыносимо. Слава со слезами на глазах смотрел на окружающие предметы, которые были просто пропитаны любимой бабушкой. Тут все кричало о ней, на что ни посмотри. Осознать, что единственного родного человека больше нет, что сейчас в двери не загремит ключ, и бабуля не войдет в квартиру с сумками, он до сих пор не мог. Сиротливые нелепые апельсины неловко лежали посреди стола, напоминая, что он с ней даже проститься не успел. Слава с трудом поборол желание вышвырнуть их в окно.

Опека. Что же с ним сделают? Помогут покупать продукты и готовить еду? Простые вещи Слава конечно и сам мог сварить…

И только в этот момент он со всей ясностью понял, что его отправят в детский дом.

Он когда-то читал рассказы человека, выросшего в этом заведении. Автор описывал свое детство как изощренный вариант ада. Славе и в самых страшных кошмарах не могло привидеться, что однажды он сам там окажется.

Славка прекрасно понимал, что будет в детском доме раздражающим чужаком. Все сироты росли в это убогом заведении с самого детства, а он такой сытый и ухоженный теперь заявится к ним за полгода до выпуска из школы. Его будут не просто ненавидеть. На нем отыграются за все то хорошее, что было в его жизни и не случилось в их.

К тому же драться он катастрофически не умел. Хоть росту в нем было все метр девяносто, и в строю на физкультуре Слава стоял вторым, да только все преимущества на этом и заканчивались. Его заслуженно обзывали фонарным столбом. Ни широкими плечами, ни накачанными бицепсами Славу природа не одарила. Свалить его при желании можно было легким толчком в грудь, чем многие и пользовались. Решать конфликты силой было отнюдь не его стратегией, а ведь в детском доме иначе ничего не работает.

Слава обхватил голову руками и застонал.

Главное, до совершеннолетия, когда он по закону вроде как имеет право жить один в этой самой квартире, ему осталось-то всего семь месяцев!

И тут в голове грянуло: нужно бежать!

Скрыться куда-нибудь на эти самые полгода! Срок-то небольшой! С квартирой вроде как все равно ничего не сделают за это время. Наследство, как им на обществознании рассказывали, только через полгода и можно оформлять. Похороны…. а что он может, несовершеннолетний, с этими похоронами? Государство одиноких умерших стариков вроде не бросает. Вот исполнится восемнадцать, и он найдет, куда бабушку похоронят, и устроит уже все как надо.

Всего семь месяцев.

«А как же школа, друзья?» – остановила его мысль, но Слава тут же горько махнул рукой: их он все равно лишится. Какое образование в детском доме? Друзей он и так больше не увидит. Можно считать, что его отправят в тюрьму до окончания школы. Нет уж! Лучше гулять на свободе. ЕГЭ вроде можно и через год пересдать, если что.

Обложиться учебниками и самому учиться все эти семь месяцев. Потом перед самым выпуском, когда в мае ему стукнет восемнадцать, он придет в школу и уже как-нибудь разберется с директрисой. Она у них человек понимающий.

Решено! Нужно уехать из города. Хотя бы в тот же деревенский дом, где он каждое лето жил. Печка там есть, так что зимой как-нибудь согреется.

Слава залез в сервант и вытащил бабушкин кошелек, куда она складывала пенсию. У него было неприятное чувство, как будто он ее грабит.

Денег оказалось даже больше, чем он ожидал. Слава прикинул в уме: если не шиковать и покупать только рис, макароны и иногда овощи – для витаминов – то ему до мая точно хватит.

Так как вернуться до лета домой вряд ли получится, то нужно было взять все теплые вещи сразу. Он достал огромный туристический рюкзак – по уверениям бабули, еще отцовский – и запихал туда все: от учебников и тетрадок до шапки, пуховика и нескольких пар обуви. Попробовал все это поднять и охнул. Далеко он с такой ношей не уйдет.

Пришлось вытащить пару книг, кроссовки, да и свитер взять только один, но самый теплый.

Рюкзак все равно был тяжел, но хотя бы транспортабелен.

Выходить из дома сразу было нельзя. На дворе уже стояла глубокая ночь, электрички уже не ходили, а школьник с огромным рюкзачищем в районе вокзала в столь поздний час привлек бы внимание всех полицейских, которые только встретятся на пути. Но, с другой стороны, опека может прийти уже утром, и тогда сбежать уже не выйдет.

Слава поставил себе будильник на шесть утра. Вряд ли сотрудники социальных служб припрутся так рано. Только заснуть он так и не смог. Слава понимал, что совершает настоящее преступление. Его будут искать и, скорее всего, с полицией. Если поймают, то все станет еще хуже. Наверняка поместят в детский дом какого-нибудь строгого режима, чтобы больше не сбегал.

Весь остаток ночи Слава лежал на кровати, тупо смотрел в потолок и мрачно фантазировал, что в его плане может пойти не так. Выходило, что прожить эти семь месяцев одному было практически невозможным чудом. Но лучше попытаться что-либо сделать, чем сидеть и ждать приговора от опеки.

Утром он обернулся на пороге дома и с тоской оглядел родные стены. Бабуля говорила, что он родился в другом месте и в Нижний приехал с родителями, когда ему был годик. Никаких других городов Слава не помнил, и его родным местом была именно эта квартира. Теперь же он как будто с кровью отрывал от себя целый кусок. Отрезал на живую детство.

Как он мог сесть не в ту электричку, Слава так и не понял. Конечно, обе отходили с одной платформы. Как переученный левша он постоянно путал право и лево, так что, наверное, на автомате свернул на перроне не в ту сторону, и вместо бабушкиной дачи уехал зачем-то к черту на рога.

К тому же из-за бессонной ночи его сморило сразу же, как он плюхнулся на сиденье поезда. Проснулся он внезапно, как будто толкнул кто-то, и с удивлением уставился в окно. «Следующая станция Арзамас», – сказал бодрый женский голос под шипение закрывающихся дверей, и Слава дернулся. Как Арзамас? Какой еще Арзамас?