Там, где нас. Непутёвые-путевые очерки

Невада

Сколько ни познавай, открывай и расширяй горизонты, а стереотипы всегда берут верх.

– Ну и где тут барханы, верблюды и саксаул? – вращаем мы головами, разглядывая в окна запылённые кактусы и вздыбленную редкой порослью серую пустошь. – Где ваша так называемая пустыня?!

Лишь когда выходит из строя кондиционер, всё становится на свои места.

– Саха-а-ра! – изнывает группа, отирая липкие лбы, и, пропихивая салфетки, отделяет преющее от теснящего.

– За что мы платили деньги?! – возмущается народ. – Срочно замените автобус!

Следует отметить, что это уже третий автобус за сегодняшнее утро…

Привычка – штука занозная. Если на потолке не искрится иней, а изо рта не валит пар, израильтянам душно. Мы немедленно требуем либо замены, либо денежной компенсации. А лучше того и другого.

Американцы же с деньгами щепетильны. Зато автобусы для них – дело плёвое. Так что это уже третий. Однако холодных соплей у нас по-прежнему не наблюдается.

Пожилой апатичный водитель подозрительно восточного вида, скрипя что-то в рацию, притормаживает у первого же бетонного оазиса.

– Похоже, ему всё равно, куда нас везти: хоть в Вегас, хоть в газовую камеру, – говорю я жене, приглядываясь к подозрительному шофёру.

– Честно сказать, и мне уже тоже! – откликается изрядно взопревшая супруга.

– А вдруг он террорист?

– Вдруг.

– Может, его подослала Аль-Каида? 1

– Может.

– И он врежется нами в небоскрёб!

– Надеюсь. Может, хоть там окажется нормальный кондиционер…

Духота овладела женой и окончательно лишила её рассудка.

Обещанный нам четырёхчасовой переезд затянулся. Седьмой час пути, а мы всё ещё чёрт-те где, не потратив при этом ни цента.

Первая замена автобуса произошла в пригороде Лос-Анджелеса на небольшой заправочной станции, где я случайно обнаружил магазин электротоваров.

То, что в стенах тут упрятано в два раза меньшее напряжение, это полбеды. А вот изуверские розетки, в которые не пролазят даже стандартные пальцы, – истинный плевок в душу.

Обдумывая, как всё вышеизложенное объяснить стоящему за прилавком отпрыску ацтеков, я заранее растопырил пальцы «козой», и…

И отпрыск настороженно улыбнулся.

– Электрисити! – веско грохнул я перед ним домашнюю заготовку.

– Йес, – кивнул мне юный ацтек и улыбнулся ещё настороженней.

Тогда, сделав глубокий вдох, я пошёл ва-банк:

– Европиан электрисити! Андестенд?

Улыбка парня потускнела, а затем и вовсе сошла на нет.

Наступая на него с «козой» наперевес, я ещё раз повторил свою сентенцию, и продавец отшатнулся. Его индейская рука скользнула под прилавок, в моём мозгу пронеслось: «Сейчас шмальнёт из дробовика!» – и я, поспешно изобразив лицом непосредственность и приложив руку к груди, начал сначала:

– Ай нид электрисити… Андестенд?

Для наглядности я вновь поиграл «козой», но на сей раз без нападок, а будто желая его легонечко пощекотать.

Парень оглядел меня с головы до ног, задержал взгляд на «козе», а затем начал что-то быстро-быстро лопотать.

Я его, разумеется, внимательно выслушал, добросовестно кивая и думая: «Какая же ты сволочь! Кто ж тебя научил так непонятно разговаривать?!»

Когда же он наконец умолк, решился спросить напрямик.

– Электрисити ю ноу?.. Ноу электрисити?! – указал я на стену. – Зис из э вол, райт? Анд ин вол есть хол… – изобразил не до конца сжатым кулаком предполагаемую розетку. После чего неприлично проник в неё своей «козой» и для убедительности повторил это движение раз несколько.

– Андестенд?! – закончил я свою демонстрацию.

И сын ацтеков побагровел. Речь его стала импульсивной.

– Стоп, стоп! – помахал я рукой перед его носом. – Мне надо! Ай нид! Вери, вери нид – хол… Ну, знаешь, дырка такая в стене? Хол! Ю ноу? Элекрисити. Андестенд?

При этом пальцы в моём кулаке двигались буквально как заведённые…

А ещё говорят, американцы вежливы. Да ничего подобного!

Дикий отпрыск своих ещё более диких предков не просто указал мне на дверь, а всё-таки нырнул под прилавок, заставив меня выкрикнуть «Донт шут!», вскинуть руки и смело отступить к выходу.

– Бешеные, безмозглые индейцы! – делился я с поджидающей меня возле «Макдоналдса» супругой. – В резервацию всех! Слава генералу Кастеру!

А вот оазисы в Неваде очень даже многофункциональные. Там есть всё, о чём только может помечтать среднестатистический путник: и автоматы с закуской и шипучкой; и туалеты; и мусорные бачки; и даже бетонная скамья, раскалённая, будто противень.

Закавыка здесь лишь с тенью. Вот её-то как раз нигде и нет.

Зато есть нержавеющая дощечка, вежливо предлагающая гостям не загромождать оазис. В переводе гида это звучит почти что по-шекспировски, вроде:

– И не дай вам бог бросить окурок! – предостерегает нас гид. – С вас взыщут такой штраф, что вам и не снилось.

– Помилуйте, мы же в пустыне!

– Хотите узнать – бросьте… Бросьте, бросьте! – приглашает он нас барским жестом.

– Но здесь же никого нет. Кто увидит?

– Хотите узнать – бросьте! В прошлый раз мы так двоих потеряли.

Мы оглядываемся.

Вокруг всё – почти как у Блока: «Пустыня. Туалет. Бачок. Скамейка».

– Да тут же повсюду камеры! – самодовольно хихикает экскурсовод. – Мы же в Неваде!

Но вот наконец подходит очередной автобус, и апатичный водитель с лошадиной покорностью в четвёртый раз перегружает наш багаж.

– Он нас не любит, – наблюдая за каторжными стараниями шофёра, делюсь я своими наблюдениями с женой. – Говорю тебе – не лю-бит!

Голубая тенниска водителя покрывается фиолетовыми пятнами, лицо – бордовыми.

– Он антисемит. Точно говорю тебе – анти-се-мит!

– Если до нас не был, то теперь уж точно, – соглашается со мной супруга.

– Надо дать ему чаевые прямо сейчас, не то он врежет нас в небоскрёб!

И действительно, получив деньги, водитель становится несколько радушней.

Но уже через четверть часа в автобусе назревает новый кризис. На панели вдруг загорается красная лампочка, и теперь уже шофёр требует в рацию: «Заменить автобус!»

Пассажиры же настаивают на обратном.

– Но он обязан. У него инструкции… – объясняет нам гид.

– Что это вообще за лампочка? – орут пассажиры.

– Откуда он знает? Он же водитель, а не механик.

– Он террорист! – отзывается группа. – Это наверняка бомба!

– Зачем бомбе зажигать какую-то лампочку? Ей же легче взорваться…

– Если она ему так мешает, пусть сам её и погасит!

– Но он не может.

– Тогда пусть закрасит к чертям!

– Это противоречит его инструкциям…

– Ну так мы её сейчас сами разобьём! – решают активисты, немедленно бросаются к приборной панели, и водитель распластывается на ней, как Матросов на амбразуре.

– Донт тач! Донт тач! – вопит он, защищая казённое имущество.

– Отобрать у него чаевые! – ревёт группа. – Он террорист!

Так автобус штормит ещё минут пятнадцать. Пока в ходе жестоких прений не выясняется, что лампочка всего лишь оповещает о негерметично задраенном потолочном люке.

И тогда напряжение сразу спадает.

Все снова улыбчивы, хлопают водителя по плечу и даже досыпают ему чаевых, которые тот принимает с улыбкой, чуть подёргивая щекой и держась за сердце.

В итоге с исправным кондиционером и задраенным люком, счастливо ёжась от долгожданного холода, мы в конце концов въезжаем в Лас-Вегас.

Вегас

Дизайн гостиницы «Люксор» невероятно натуралистичен: присевший в собачьей задумчивости сфинкс с лицом Тутанхамона и огромная антрацитовая куча с его подветренной стороны в виде пирамиды.

– Давно сидит… – говорю я, окидывая взором внушительные размеры высиженного.

Под хвостом сфинкса, кстати, обнаруживается и вход.

В него мы и втекаем, проникая в изнаночную реальность.

– Ну-ка, где-то тут наши миллионы… – потираю я ладошки. И жена движением иллюзиониста извлекает из лифчика замусоленный доллар.

– Не сейчас, – останавливаю я её. – Разорим их чуть позже!

Со стороны казино напоминает гигантский коровник с бесчисленным количеством дойных аппаратов. Люди со всего мира волокут сюда свои налитые вымена, дабы сцедить давящие излишки наличности и снова пастись налегке, щипая редкую травку ежемесячных зарплат.

Игра – вот ключевое слово здешнего рая.

Красующийся на постаменте новенький «корвет» вопит призывной надписью: «Выиграй меня!»

Измученное лицо карточного дилера умоляет: «Обыграй меня!»

Улыбки девушек доверительно шепчут: «Поиграй со мной!»

И я сглатываю подкатившую слюну.

– О чём? – тут же спрашивает меня бдительная жена, опуская слово «думаешь».

– О вечном, – спешно отвожу я взор от полуголой девицы.

– Вечно ты о вечном! – вздыхает супруга.

Но я её уже не слушаю.

Я рассматриваю отливающую перламутровой сединой бабушку – «божью фиалку», что скармливает прожорливой механической скотине купюру за купюрой. Её трясущиеся пальцы сыплют в зияющую прореху жетоны, словно просо птенцам. Аппарат при этом радостно попискивает.

– Ты смотри, – шепчу я, – у старушки-то, похоже, в друзьях Альцгеймер. Может, ей свой карман подставить?

Но лишь, оттопырив карман, я подстраиваюсь к бабусе, как её куриная шея сворачивается набок, а цепкий взор из-под очков впивается мне чуть пониже кармана.

– Нот интерестинг! – пресыщенно кривится эта «грэндма».

И я отхожу, сконфуженный.

– Не так уж всё и вечно, – ухмыляется жена.

Так уж тут устроено – с какой стороны ни войди, «казина» тебе не миновать. Все дороги в этом безоконном мире ведут в игровой Рим.

Продумано до мелочей. Огни, музыка, витрины – всё играет, и все играют. Словом, волшебная сказка, где каждый одновременно и принц, и нищий, и красавица на балу, и Золушка на тыкве.

Хочешь пить – тебе подадут. Голоден – поднесут. Прослезился – подотрут. Лишь сливай денежки в чёрные дыры рулеток, стравливай в жерла аппаратов, сбрасывай, скидывай… В общем, освобождайся!

В каждом номере, кстати, имеется Библия. Надо полагать, чтоб не тревожить священника. Проигрался, помолился, застрелился… Что может быть проще?

И конечно же, эта лихорадка не может не заражать.

Жена уже в третий раз хватается за грудь, порываясь своим замусоленным долларом подорвать здешнюю и без того глубоко кризисную экономику, и я наконец соглашаюсь:

– Ладно уж, хочешь обрушить им биржу – твоё право.

И жена уголком, аккуратненько скармливает купюру хищной машине.

– Ну а теперь, – говорю, – давай выработаем стратегию. Предлагаю рвать их мелко, но долго. Раздавим в четыре хода.

– Всё! – перебивает мои наставления супруга.

– Что – всё?

– Всё! – указывает она на сыто отрыгивающий аппарат.

– Как всё? – выкатываю я глаза. – Ты что, нажала?!

Она кивает.

– Боже! Мы разорены! Как ты могла это с нами сделать?! – отчаянно кричу я, и с четырёх сторон к нам несутся гостиничные церберы: с рациями, с дубинками и с влажными салфетками.

– Как ты могла? Я же просил нажать на двадцатипятицентовую кнопку, а ты что, взяла и нажала сразу на долларовую?! Вот так сразу? На всё! Как ты могла?!

– Уот? Уот?! – обрушиваются на нас удушливые вопросы подбежавших.

– Не «уот», а банкрот! – отвечаю я им криком, и сопли горлом стекают в мою душу. – Ай эм банкрот, андестенд?!

Подоспевший на шум менеджер что-то скорострельно лопочет своим работникам и нетерпеливыми жестами подзывает коряжистую официантку, которая вместо требуемых верёвки с мылом подносит нам коктейли.

– У меня нет денег! Ай хэвент мани. Ай эм банкрот! – смеюсь я, давясь слезами, и душка-менеджер успокаивает: мол, это за наш счёт, дескать, мы ж не звери… ну, не настолько.

И вот мы в комнате отдыха. Развалившись в креслах, пьём утешительные напитки.

– Целый доллар! – продолжаю сокрушаться я. – Не понимаю, как ты могла поставить на кон всё наше состояние? Не-по-сти-жи-мо!

– Хочешь, я закажу тебе психоаналитика?

– Закажи его себе! А мне лучше ещё виски!

Да, Вегас – совершенно бутафорный город.

Я простукал его вдоль и поперёк – там сплошь пустоты.

– На чём всё это держится? – недоумеваю я, оползая плинтуса, простукивая пол и стены. – Картонка! Мираж!.. Прошу тебя, ходи по стыкам и аккуратно с ванной, а лучше – не подходи к ней вообще, мало ли – провалишься!

Но жена капризна и говорит:

– Без ванной я не могу.

– Тоже мне, Архимед! Провалишься – я за тобой не полезу.

А вот унитазы здесь хороши. Поистине достояние Америки. Эдакие мини-бассейны – просторные, вместительные, с большим водоизмещением и мощным охватом. Поступательно-вращательным эффектом не уступают, пожалуй, знаменитому Мальстрему.

В общем, любовь с ними у нас вскипела с первого раза.

А часы тут словно деньги – утекают незаметно. Утро, вечер, ночь – внутри не разберёшь. Всё звенит, дребезжит и искрится.

Казино живёт, пока его кормят. А кормят его круглосуточно.

По огромным экранам бегут, соревнуясь в скорости, собаки, лошади, крысы, тараканы… Кто первый? Ставь, на кого пожелаешь! Бейся об заклад, устраивай пари, дёргай ручку, дави кнопку!

Всё здесь имеет свойство поглощать и поглощаться. Не город, а денежная воронка.

Впереди нас на огромных каблуках вышагивает элегантная брюнетка в чулках и коротком платьице.

– Спорим на доллар, что это мужик, – говорю я жене (она близорука, и я имею шанс выиграть).

– А давай! – тянется к кошельку благоверная.

Ускорившись, мы догоняем брюнетку и заходим вместе с ней в лифт.

Объект нашего спора по-прежнему обращён к нам спиной.

– Простите, – обращаюсь я к нему – к ней. – Эскьюз ми.

– Йес? – отзывается объект басом и воротит к нам своё небритое лицо.

– Гони доллар! – улыбаюсь я жене.

– Йес? – повторяет леди-бой.

Но нам до него уже нет дела.

– А как ты догадался?

– Ну посмотри на его икры, – тычу я пальцем в молодцеватые ноги красавицы-самца.

Баба-мужик смотрит на нас ошарашенно.

– Вот видишь! – приседая, указываю я на накачанные икры трансвестита. – Раньше он наверняка был спринтером. А ю спринтер, райт? – имитирую я бег. – Ран? Джамп?

Но тут двери лифта раскрываются, и небритая баба выскакивает.

– Какой-то он неразговорчивый, – говорю я и… столбенею.

Жена застывает рядышком.

В холле столпотворение подозрительно мужественных женщин.

Парики, чулки в крупную сетку, густо напудренные лица, бицепсы, волосатые подмышки.

– Мы что, в кино Феллини? Или я окончательно сошёл с ума? – бормочу я. А более сообразительная жена говорит:

– Да у них тут слёт!

– Слёт? – невольно скрещиваю я ладошки в районе паха.

Мне неуютно и даже немного жутковато. Отчего-то вспоминается предупреждение гида, и глаза мои опускаются сами собой. Я боюсь их поднять и к выходу семеню, мелко перебирая ножками, словно тоже на каблуках и в тесном платьице.

На выходе отмечаю нашего лифтового попутчика, точнее попутчицу, беседующую со своими однополчанами и мрачно кивающую в нашу сторону. Тогда, приветливо взмахнув им рукой, я широко улыбаюсь и быстро-быстро выскальзываю на воздух.

Вроде не гонятся.

Стоим зачарованные.

Перед нами ночной Вегас, бушующий огнями, как Москва перед Наполеоном.

– Ты вообще веришь? – шепчу я потрясённо.

– Нет, – отвечает жена.

– Я тоже… Это ж надо – слёт трансвеститов. Непостижимо!

Выходим на променад по Стрипу – главной улице этого декоративного, навеянного денежными грёзами города.

Мелькающие в отблесках огней пешеходы похожи на танцоров – такие же ломаные движения, выхватываемые фрагменты тел. Всюду вокруг нас пульсирует цветомузыка автомобильных фар, вспышки реклам. То тут, то там раздаётся гул клаксонов… Ощущение гигантской дискотеки.

Вдоль обочин карликовые мексиканцы-щелкуны – искусственно выведенный для рекламного бизнеса подвид.

Взрослые и дети – все хоббитского роста и на одно лицо. Все в сальных майках и бейсбольных кепках.

Выстроившись шеренгами, они прогоняют нас сквозь строй и вместо шпицрутенов хлещут ухмылками.

Стрёкот карточек в их руках не смолкает.

– Синьор! Синьор!.. – пощипывают они за рукава и цепляются за отвороты. – Хочешь девочку?.. Вона гёрл? Ю вона гёрл? – суют и втискивают в наши ладони свой мерзкий товар.

Тысячи глянцевых красавиц россыпью валяются тут же на тротуаре, и их топчут сотни суетливо спешащих ног.

От щелкунов я отмахиваюсь, как от комарья.

– Как-то негуманно, – выговаривает мне сердобольная супруга.

А я рычу:

– Дихлофоса мне! Ди-хло-фо-са!!!

– Ты жесток.

– Дыши мне в плечо! В Мексике свиной грипп! – ору я жене, пробивая нам дорогу и перекрикивая музыку, льющуюся из казино «Фламинго».

Казино выплёскивается прямо нам под ноги. Тротуар пронзает его насквозь, и набегающая волна людей вскипает между игровыми столами, рулетками и барной стойкой, местами оседая, местами вспениваясь…

Однако большая её часть протекает мимо.

С задором вяленой сельди на барных стойках шевелятся танцовщицы. Их бледные, заморённые тела будто вынуты из рассола. У всех покерные лица. Поющие фонтаны отеля «Беладжио» танцуют куда оживлённее.

– Бедняжки, – вздыхает жена.

– Предлагаю удочерить вон ту, – показываю я на крайнюю.

– Похоже, их тут совсем не кормят, – не слушая меня, продолжает добросердечная и в душевном порыве достаёт из сумки булочку.

– Ты что, подкармливать их собралась? С ума сошла! Нас же сейчас побьют гринписовцы!

– Но ты посмотри, какие они дохленькие… Еле ж на ногах…

– Ты бы столько вынюхала!

– Нет, мы обязаны вмешаться. Это же агония, а не танец…

– Да у них просто энергосберегательный режим. Лишние прогибы страховка не покрывает…

– И всё же, где их менеджер? – рыщет взглядом жена и находит.

Жгучий латинос, исписанный татуировками, как гжельский чайник, дымит сигарой и внимательно следит за происходящим на стойках.

– А вот и их профсоюз… – уловив взгляд жены, говорю я. – Ты хочешь устроиться на работу?

И жена на минуту задумывается.

– А думаешь, меня бы взяли?

– Прямо здесь – вряд ли…

– Да конечно взяли бы… – говорит она уверенно, не то мне, не то самой себе.

На экранах автобусных остановок, сменяя друг друга, всплывают взаимодополняющие рекламы.

Лоснящийся жиром чизбургер уступает место таблеткам для похудения.

Сперва стройная, спортивная семья, хохоча, будто от щекотки, с аппетитом уплетает огромный гамбургер, и сразу же за ними грузный, отёкший «жироборец» глотает волшебные пилюли, чтобы через секунду продемонстрировать спадающие от внезапного эффекта штаны.

Возле тонущего пиратского корабля, вовсю палящего из пушек, мы неожиданно сталкиваемся с нашими.

– А я видела Джорджа Клуни! – вещает нам счастливая согруппница.

– Джорджа Клуни?! – заражается азартом моя жена. – Где?

– Утром! Он снимался в кино.

– Когда?

– Возле нашей гостиницы! Я его сфотографировала, но меня схватили!

– С Джорджем Клуни? Как?!

– За руку! Подбежал полицейский и растоптал мой сотовый!

– За что?!

– Ногами! Он даже хотел отправить меня в обезьянник!

– С Джорджем Клуни?!

Пока несчастного актёра склоняют во всевозможных падежах, я обмениваюсь с мужем счастливицы короткими фразами.

– Ты тоже его видел?

– Да, в гробу.

– И как он?

– Вдребезги!

– Джордж Клуни?!

– Телефон!

– А Клуни?

– Со спины чистый бомж.

Глубокой ночью в соседнем номере, за стенкой, разыгрывается настоящая драма. Долгий перепалочный диалог между баритоном и фальцетом перемежается знакомыми словами непечатного характера.

Мы – в постели. Уставились в висящую на стене картину, словно в экран, и слушаем. Наши лица сосредоточенны. Соседи набирают обороты, и визг уже восходит в четвёртую октаву.

– Как ты думаешь, за что? – спрашиваю я жену.

– Ясно за что. Нажрался и приставал к бабам.

– Не, – скептически мотаю я головой. – Наверняка проигрался. Как пить дать проигрался.

– Учил бы английский, не спорил бы.

И тут за стеной что-то грохает – и скандал внезапно стихает.

– Ставлю доллар, он ухайдакал её торшером! – шепчу я.

– Два доллара – она его, – поддерживает пари супруга.

Напрягаем слух. Соседи молчат.

– Пять долларов – он её убил, а теперь в нерешительности стоит над трупом.