Игра. Не всё в жизни объяснимо

Ещё пока не взрослая

Детство своё я помню не пошагово, иногда выборочно, но особо яркие моменты помню, как будто они были вчера. Вообще-то память у меня хорошая, и я думаю, это дар или проклятие? Иногда хочется этого всего вообще не помнить. Но…

В детстве я жила сразу в двух мирах: в мире, где есть сыр и фаршированный карп, и в мире, где дешёвые слипшиеся макароны, в мире, где тебя ждали, помогали, и в мире, где на тебя постоянно кричали и били, в мире, где ты позволяла себе быть такой, какая ты есть, и в мире, где ты была забитой, испуганной и никому не нужной. Моё детство помнит два мира.

До трёх лет не помню ничего. Первое воспоминание – как я в три года прыгала по ступенькам лестницы, в пять – каталась на санках. Тогда в детстве память была избирательной, но забота со стороны родственников была далеко не избирательной, она душила и была величиной постоянной, иногда даже хотелось спрятаться от её количества. Я понимаю, они ведь хотели как лучше, тем более я была первый долгожданный ребёнок в семье, но супы с маслинами – это перебор. Бабушка очень обиделась, она старалась, готовила для внучки, а увидела на столе кучку выловленных из супа маслин. Да, теперь я их люблю, но это теперь. Наверно, в своём воспитании моя семья взяла за цель девиз с плакатов «быстрее, выше, сильнее», акцент был только на физическую сторону. Наверное, они перепутали – у них была девочка, а не мальчик-спартанец. Мне всё это не нравилось, но меня не спрашивали, считая это заботой, а работая при институте физкультуры, возможности у дедушки были большие: зимой – лыжи, коньки. На лыжах ходила, на коньках кататься не любила – было больно падать. Летом у него на работе стадион, бассейн. Пробежав на стадионе круг, я всегда его тащила в буфет, под предлогом пополнить силы. Бассейн – не помню, что там произошло, но воды я теперь боюсь. Короче, всё не слава Богу, я начала ныть – всё пришлось бросить. Девиз оказался не для меня.

Я не помню, что было раньше – спорт или балет. Про балет мне рассказывала тётушка уже потом, лет через сорок. Отбор я прошла на ура, а вот дальше занятий не было: не повели. Что послужило причиной – кто мне теперь правду скажет? Да и зачем. Ну, не повезло со спортом, с балетом – отправили на танцы. На них я ходила ровно одно занятие, мать сказала, что я воображуля, веду себя некультурного. По-моему, ей просто неохота было водить. Да я была и рада – оставили в покое, но оказалось, ненадолго. Дальше они решили попробовать с музыкальной школой. Вступительный экзамен в музыкалку я сдала, наверное, лучше, чем ожидали мои родители. У меня оказался идеальный музыкальный слух, и я прошла на скрипку, но они решили, что пока я научусь играть, звук скрипки выест им нервную систему, поэтому отдали на цимбалы.

Музыкальная школа была рядом с домом дедушки. Ещё до обучения в школах меня родители часто туда кидали. Так что научил читать и писать меня дедушка, плюс скороговорки, плюс постоянный нескончаемый спорт, но уже по телевизору. Так что в футболе я разбиралась хорошо. Хоккей не любила, остались воспоминания от падений на льду. Бабушка вкусно готовила, если я там ночевала, то на ночь выбирала почитать одну из сказок. Там меня любили и занимались мной. Иногда я оставалась там одна, охраняла фаршированного карпа, который прятала от любопытных глаз за забором из пирожков.

Часто в то время днём по телевизору ничего не было, читать не хотелось, и я придумывала сама себе игры. Я залазила с ногами на мягкую тахту, скрестив руки на груди, ладони клала на плечи – это чтобы не размахивать руками, за всё цепляясь. Меня этому кто-то подсознательно учил, не знаю кто, зачем – не знаю. Тогда я ещё была совсем малая и над этим не задумывалась, цель была другая. Какой был кайф упасть с прямой спиной на мягкую тахту, но страх, что я не рассчитаю, взял вверх. Тот, кто сидел в моей голове, учил меня слушать себя, доверять себе, прислушиваться к окружающему миру, он заботился обо мне, предупреждая об опасности; когда не нужно было куда-то идти, не пускал. У меня развилось хорошее чувство интуиции.

Помню, как дедушка с бабушкой ушли по делам на час, на улице был дождь, погулять не получилось, и телевизор смотреть было нельзя. Оставшись одна, я выбрала почитать самую тонкую книжку из их библиотеки. И это оказался Пушкин «Евгений Онегин». Не очень улавливая суть, я остановилась на странном слове. Слово «madame» шестилетнему ребёнку было непонятно, но стихи ложились легко. Прочитав ещё раз, появился азарт – а сколько раз надо прочитать, чтобы выучить это наизусть? Оказалось достаточно трёх. Это мне пригодилось потом и притом трижды – три пятёрки. Это был один из моих миров, который приносил мне спокойствие и безопасность. К несчастью, в этом мире я проводила не так много времени, как хотелось.

Второй мир был противоположностью, и в нём я жила. Мои детские воспоминания об этом мире можно описать в серых тонах. Это было начало восьмидесятых: хамство, давки в общественном транспорте, я никогда не забуду остановку, асфальт который был практически не виден – всё было в бычках. Особо у людей тогда не было культуры тушить и кидать в мусорку. Вечно пьющие работники ЖЭС, особо не спешили выполнять свои обязанности, они и сейчас не особо торопыги. Ещё я не любила, когда мать меня отправляла в соседний дом за хлебом: там работала продавщица, которая постоянно, улыбаясь, хамила людям. На вопрос «Свежий ли хлеб?» – мать просила спрашивать об этом – мне периодически отвечали: ты и такой не испекла. Я не любила ходить в этот магазин в её смену.

Гулять во двор я не ходила – там со мной не дружили, и это спасибо мамочке. В тот вечер я пошла гулять, но начался дождь. Сначала с подругами сидели в моём подъезде на подоконнике играли в лото. Соседи ходили туда-сюда, туда-сюда – было как-то не то. Так как лото было моё, я решила пригласить их к себе домой. Я понятия не имела, что этого, оказывается, нельзя. По вечерам мама шила на ножной швейной машинке, которая стояла в зале. По поводу ободранных ниток она не беспокоилась, кидала всё на пол. Мы с сестрой привыкли к тому, что весь ковёр был в нитках, для нас это стало нормой, как и для работников ЖЭСа не убранная территория остановки. Для других, оказывается, нормы никто не отменял.

– Как так можно? Вы же здесь живёте, ну шьёт – ну пусть подметёт за собой.

Соседка ещё долго возмущалась. Её подруга как-то пыталась меня оправдать, но у неё это не получалось. Та, которая возмущалась, сказала, что даже не зайдёт в зал. Мне было стыдно, обидно и неудобно, настроение уже было испорчено, ничего не оставалось как попрощаться. Закрыв за ними дверь, я взяла веник и начала подметать ковёр. Вскоре пришла с работы мать, увидев чистый ковёр, она сказала:

– Молодец, теперь ты отвечаешь за уборку.

Её властность и требовательность были настолько сильными, что я не могла сказать ничего против, а иметь свою точку зрения, вообще, запрещалось. А где же тёплая, любящая, заботливая мать, про которую говорят люди? Её не было, как и не было любви с ее стороны. Жизнь в семье была серой и грустной, не спасали даже тортики, покупаемые отцом во время получки. Это был мой второй мир.

В то время мне казалось, что у меня была обычная семья: папа, мама и сестра младше на год, плюс как у всех были бабушки и дедушки. Родители матери – это про которых я рассказываю и наличие деревни, в которой жили родители отца. Недалеко в другой деревне жила с семьёй сестра папы. С моей сестрицей мы не поладили с самого начала. Наши вечные гав-гав и мяф-мяф друг на друга, делали слишком много шума и скандалов, поэтому хотя бы на лето, наши родители отправляли её на дачу, о которой я хочу забыть, а меня к папиной сестре в деревню. В середине лета мы менялись. Хотя бы не на долго в семье наступала тишина.

Главой семьи был дедушка – он сделал всё для этого. Ведь любовь – это ответственность, желание помогать и заботиться, в принципе, он соответствовал быть главным, а я пыталась соответствовать и оправдать всё то, что в меня вкладывалось. Мать ревновала, ей хотелось власти. Понимания между нами не было, просто приходилось слушаться.

Музыкальная школа и образовательная шли год в год. В музыкалку я бы отдала себя хотя бы на год позже, но родители решили так. Сначала мне было тяжело, я еле успевала записывать домашнее задание, потом втянулась. С семи лет обе школы я уже помнила хорошо. Образовательная школа была в соседних дворах, в музыкальную ехала через полгорода. К дедушке с бабушкой я приходила после музыкалки покушать, посидеть полчасика и ехала в образовательную.

Сегодня из-за отменённого урока по специальности времени было больше чем всегда. Поев, я повторила уроки и должна была уже выходить, но что-то мне говорило: «Рано, ты успеешь». Как это? Я всё равно продолжала одеваться, но меня начало выкручивать вплоть до тошноты. Вздохнув, плюнув на первый, возможно, пропущенный урок, я решила поваляться. Но через двадцать минут то же чувство, которое не давало мне одеться, дало понять – уже можно. Ехать домой надо было с двумя или тремя пересадками, всё зависело от того, какой транспорт придёт. И тут как в сказке: только подойдя к остановке, пришёл тот троллейбус, который бы меня довёз в мой район без пересадки. Наверное, он был не по графику или замена, потому что был абсолютно пустой. Со скоростью света, останавливаясь не на всех остановках, принимая и высаживая пассажиров, он нёсся как угорелый. В середине самого парка одна штанга с троллейбуса упала.

Ну вот и приехали, подумала я, выходя из троллейбуса, как и большинство ехавшего народа. Что дальше? Но тут и дальше не пришлось думать. Подлетел такой же опаздывающий, но с чувством понимания другой троллейбус. Он остановился и забрал всех, кто стоял на проезжей части. Уже за считаные минуты я подлетала к школе, до последнего не смотря на часы. А вдруг опаздываю, а вдруг опаздываю на целую вечность? Целой вечностью для нашей учительницы считалась минута. С дыханием загнанной лошади я влетела в класс, но там было все как всегда: общались, хихикали, кто-то повторял домашнее задание, мальчики дрались, выбирая учебник потяжелее, чтобы огреть другого по голове. И это была моя реальность.

– Ты сегодня пришла пораньше? Стих выучила? – спросила Таня, с которой я сидела за партой.

– Стих… Я про него забыла. Кстати, а сколько время?

И первый раз я посмотрела на часы.

– Ого! Ещё три минуты.

Так рано я не прихожу. Ладно, может, успею стих выучить, но нет, не успела. Литература была третьим или четвёртым уроком, можно было бы потратить перемены, но меня недавно вызывали. Ладно, не сегодня. На уроке за выученный стих получить пятёрку было легко, учительница их ставила всем выучившим, а всех было всегда немало.

Начался урок литературы, и как всегда лес рук желающих рассказать стих. У меня халява, сижу тихо. Учительница спрашивает:

– А вам родители не говорили, откуда стих?

Это уроки делают с кем-то родители? Интересно… Везёт кому-то или не нет, не важно, главное, чтобы меня сегодня не трогали. Моя мать никогда не спешила тратить своё время на меня, она всегда была занята. И когда учительница сказала, что это отрывок из «Евгения Онегина», я подняла руку.

– А можно я тоже расскажу из «Евгения Онегина»?

Учительница на меня удивлённо посмотрела, но разрешила. Я рассказала начало романа, остановившись, как всегда, на слове «madame». Эта была моя первая пятёрка за выученный в детстве отрывок. Какая я была довольная – за невыученное домашнее задание получить пять.

Я посмотрела на часы, для того чтобы узнать, сколько осталось до конца урока, но это учительница увидела. В оставшиеся три минуты замечаний было больше, чем за весь день, моё хорошее настроение испортилось. Носить часы она не разрешала, заручившись поддержкой администрации школы. Теперь это всё должен выслушать тот родитель, который придёт. Мать была, как всегда, занята, поэтому пошёл отец. Объяснив ей, что мне нужны часы, чтобы отслеживать время для переезда из музыкальной школы в обычную, а дома сказал, чтобы я смотрела на часы не под её всевидящим оком. Всего в нашем классе было только два ученика, которые ходили с часами – я и ещё один мальчик. Про его причину я ничего не знаю.

После уроков, кого не забрали родители, шёл в продлёнку. Там не держали в жёстких рамках, и отношение было более доброе, часы носить разрешали. В продлёнке мы делали уроки, если хотели, гуляли, читали уже не мы, а нам. Учительницу звали Ирина, не помню отчество, поэтому просто учительница. Она просила приносить книжки, которые выбирала для чтения. Среди нас была борьба за то, чью книжку она выберет. Приходилось постараться, ведь каждому хотелось, чтобы читали именно его книжку. У меня дома детских интересных книг не было, пришлось идти в библиотеку. Я понятия не имела, какую книгу выбрать, поэтому решила спросить у библиотекаря. Она мне дала книжку тоненькую серого цвета, мне показалось, туалетная бумага светлее, а хотя похоже.

– Прочитай её обязательно, самая лучшая.

Книжка была из детской серии «Мои первые книжки». Она настолько была невзрачная, что я сначала не хотела её брать. Откуда это? Мне почему-то казалось, что интересная детская книжка должна быть большой, яркой, с красивыми картинками, а это было с точностью на 180°. Я взяла не потому, что поверила, а потому что побоялась, что мне больше не дадут интересных книг.

На следующий день в продлёнке, когда учительница спросила про книжки, все кинулись, толкая друг друга со своими вперёд, я тоже пошла – что я зря в библиотеку ходила? Но, помня про свой нереспектабельный вид книжки, я не толкалась. Увидев то, что принесли другие, я чуть не присела от обиды – у других были толстые, яркие, с красивыми картинками. М-м-м. Я развернулась и пошла на место.

– Стой, стой! Куда пошла? Ты не показала мне свою книжку, – сказала учительница.

– Да у меня неинтересная, у вас такие красивые, – ответила я.

– Неси сюда.

Я подошла и дала ей свою книжку. Посмотрев её название, учительница сложила все принесённые книжки на край стола и сказала:

– Разбирайте, будем читать эту.

Книжка называлась «Козетта». Только позже я поняла, что учительница знала, что будет читать. Книжка оказалась захватывающей, её слушала большая половина класса. Парни, как всегда, решили не изменять своим привычкам, дрались учебниками. Слушая её раньше, в младших классах, я перечитывала её потом, в старших. Да и сейчас, лёжа на своей кровати, я слушала аудиокнигу «Отверженные» ещё раз. И в этот раз я не дослушала до конца, как и раньше, не дочитывала. Мне интересна была только первая часть «Отверженных» – «Козетта». Она отзывалась во мне, мне так же не хватало мамы. Хотя моя реальность отличалась от романа, казалось, я своей маме была не нужна, я была галочкой, отчётом перед обществом.

В продлёнке я отдыхала, да и учительница ко мне относилась хорошо, иногда, она меня заплетала. Один раз она мне сделала причёску, взяв взаймы заколки и шпильки, – я была красоткой. Моя мать, придя с работы и увидев мою новую причёску, не разуваясь, бросив сумки, кинулась распускать мои волосы. На следующий день в школу она уже пошла сама – сказать учительнице не делать мне больше никаких причёсок. Жаль.

Зимой мы на улице гуляли мало, сидели в классе, читали и делали уроки. Как только весна или осень – с улицы нас было не достать. Гуляли, в основном, на школьной спортивной площадке, в старших классах у нас там была физкультура. Хотя ремонта здания никакого не было, у стены школы были аккуратно сгружены в кучу бетонные блоки – территория была занята. Ну, это же ещё и интереснее. Не спрашивая разрешения у учительницы, мы прыгали с воображаемых этажей, играя в квача.

Если бы я только знала, что это было начало ада, растянувшегося на несколько десятков лет. Прыгая по бетонным этажам на фундаменте школы, я заметила цветочек, нереальной красоты. Такие на фундаменте растут? Обернувшись и посмотрев, что за мной никто не гонится, я решила – успею сорвать цветочек. Спрыгнув на этаж пониже, я потянулась к нему. Дальше не могу вспомнить: или я оступилась, или меня догнали, ударив по плечу с криком «Кватч!». По оставшимся двум этажам я кубарем скатилась, упав на асфальт затылком и спиной.

Подорваться и сделать вид, по типу со мной ничего не случилось, не смогла. И что-то мне говорило: не вставай, полежи. Я смотрела на небо, которое сейчас показалось абсолютно не голубым. Сбежались одноклассники, подошла и учительница, я лежала и смотрела на них снизу вверх. Они стояли полукругом и подходили к друг другу по очереди, шепча на ухо: она не может встать, она не может встать. Всё было как в тумане. А мне почему-то, хотелось представить не знакомые лица одноклассников, а серых ворон, каркающих шёпотом. Лучше всего их не видеть – я закрыла глаза.

Сколько я так пролежала, не знаю. Только спустя сорок лет, лёжа на медицинской кровати, просмотрев кучу роликов по интернету, в которых говорилось про сущностей, которые подселяются к людям при травме, я решила попробовать поработать с этой темой, но это было намного позже. В восьмидесятые годы прошлого века об этом даже не могло быть разговоров.

Я лежала на асфальте, а возле меня сидела учительница. Пролежав, не знаю сколько времени, я встала. Пошевелив руками, ногами, нагнувшись, я поняла, что у меня ничего не болит, только дальше бегать и прыгать уже не хотелось. Я начала плакать и плакала я долго, но через некоторое время, когда уже должен прийти кто-нибудь из родителей за мной, заставила себя успокоилось. Учительница меня попросила ничего не рассказывать маме, так как у меня ничего не болело, и я пообещала.

Забирала со школы меня мама. Она не обратила внимания на то, что я молчала, в основном, я всегда рассказывала, что происходило в школе. К этому меня приучил дедушка. Сегодня всё было не так. Два дня я постоянно плакала, на вопросы матери я отвечала, что расстроилась, не получив пятёрку. Я же пообещала. На третий день я сама не выдержала и всё рассказала. Дальше не помню, очень скоро я оказалась в больнице.

Палата была большая: четыре кровати стояли справа, четыре – слева, между ними было большое расстояние, где те, кто лежал, прыгали, гонялись друг за другом, наверное, они уже были здоровы. Мне же вставать не разрешили, да не особо-то и хотелось. Медсестра приносила всем таблетки и делала уколы, я же не получала ничего, никакого лечения, так прошло несколько дней.

Потом мне сказали номер кабинета, куда идти, объяснив, что там мне будут делать капельницы. За те дни, что меня капали, я успела познакомиться с парнями в отделении, один из которых делал из капельниц рыбок, чертят, а для этого надо было попросить у медсестры использованную капельницу. Он согласился мне сделать рыбку, но я не успела – на следующий день меня выписали. Я осталась без сувенира от больницы.

Диагноз поставили сотрясение мозга. Я его не ощущала, да и на учёбе он никак не отразился. Поэтому я благополучно забыла о происшествии на очень долго, почти на сорок лет. Позже, когда я ребёнком ездила на дачу, я видела таких рыбок и чертят из капельниц у водителей автобусов.

В следующий раз я встретилась со своим ангелом-хранителем уже в десять лет, встреча была далеко не из приятных, от воспоминаний у меня до сих пор всё внутри сжимается. Был 1985 год. Мама взяла на работе путёвку в Киев, от школы нас с сестрой она отпросила. Это была незабываемая экскурсия, благоприятная погода поощряла нашу поездку: ясное, синее небо и было тепло как летом. Уже наступила золотая осень, под ногами начинал шуршать ковёр из опавших листьев: красные, жёлтые, зелёные. А какая красивая архитектура: соборы, костёлы, церкви, монастыри, замки – как в сказке.

В моих воспоминаниях экскурсия началась с Киево-Печерской лавры: мы спустились под землю в невысокий узкий тоннель. Экскурсовода я слушала в пол-уха, всматриваясь в то, куда попала. Оказывается, здесь жили люди, монахи это были или нет – не помню, мне было десять лет и такое видеть и слышать мне было в диковинку. Дай Бог, чтобы я неправильно услышала: они спали в вырытых в стене горизонтальных углублениях. Что? Спали в земле?

Представив услышанное, меня начало выкручивать, подташнивать, как тогда, когда ехала из музыкалки в образовательную школу с остановкой в сквере из-за слетевшей штанги. Но чувствовалось всё намного жёстче – мне медленно становилось плохо, хотя до услышанного я чувствовала себя абсолютно спокойно и уверенно. Захотелось выбежать на воздух из этого «склепа», но бежать вперёд – группа, которая была перед нами, ещё не вышла, назад – уже зашла новая. Проход был настолько узкий, что только для одного, максимум двух человек. Я не могла выйти ни назад, ни вперёд. Пространство замкнулось.

Я чувствовала, что теряю сознание.

– Мама, мне плохо, меня тошнит, я сейчас упаду.

– Терпи.

Я стала дышать через раз и перестала слушать экскурсовода – на этом моя экскурсия закончилась. Секунды я считала с закрытыми глазами. Всё, дождалась, свежий воздух. Сделав несколько вдохов и увидев, что уже не в закрытом пространстве, меня отпустило.

С окончанием экскурсии в Киево-Печерской лавре, для меня экскурсии в Киеве тоже закончились. Я продолжала ходить по церквям, соборам, но экскурсоводов больше не слушала, обращая внимание на людей, на природу. Да, красота храмов восторгала, но помимо их были ещё и люди, стоявшие перед церквями с протянутой рукой. Мама открыла кошелёк, порылась в нём и нашла десять копеек.

– Иди дай дедушке, – сказала мне мама.

– Я боюсь, давай ты.

Она пошла, дала и ничего с ней не случилось.

– Давай теперь я.

Она дала по монетке и мне и сестре. Я дала бабушке, и меня тоже никто не убил, мне только сказали «здоровья тебе», мне понравилось. У нас не было такого, у нас никто не стоял возле церквей с протянутой рукой. Тогда в силу своего возраста я не могла отличить нуждающегося от «нищих», для которых попрошайничество стало профессией. Я давала монетки не задумываясь.

Поездка закончилась, на следующий день надо было идти в школу. Я с удовольствием пошла, представляя, как рассказываю про Киев, тем более как раз в этот день был урок истории. Я не просила учительницу, она сама оставила пять минут в конце урока для меня – у нас так было принято. Дождалась, иду.