Высота свободы

– А мы слышали, – Лейла понизила голос до конспиративного шепота, словно сообщая государственную тайну, и наклонилась к Аише, – что ты вообще-то училась на пилота. Целый год. Но бросила. Это правда?

Аиша не могла не улыбнуться их искренней, почти детской непосредственности. Их энтузиазм был таким заразительным.

– Правда. Ровно год отучилась. Мне нравилось. Но отец… он очень меня просил, умолял почти, оставить это. – Ее голос на мгновение дрогнул. – Он переживал, что женщине, да еще арабке, не будут рады в кабине пилотов. Что коллеги-мужчины не примут меня, будут саботировать полеты, создавать опасные ситуации. Он боялся, что это сломает меня, убьет во мне любовь к небу… Папа берег меня, как ему казалось, единственно верным способом.

– А Халид ведь тоже… – начала Нур, увлеченная разговором и собственными мыслями, но Лейла, сидевшая рядом, резко, почти отчаянно дернула ее за рукав, опрокинув при этом почти полную чашку с ароматным кофе на свое светлое, шелковое платье.

– Аллах, Аллах! – воскликнула Лейла, вскакивая, как ошпаренная. – Что за неловкость! Простите, я совсем не смотрела под руки!

Хасна, сидевшая напротив в позе сфинкса, бросила на Лейлу быстрый, одобрительный взгляд. Молодец, что не дала сестре сболтнуть лишнего. Аиша заметила этот безмолвный, но красноречивый обмен между сестрами. Было ясно, как божий день, что Нур чуть не проболталась о чем-то таком, что брат настрого запретил им обсуждать с новой женой.

В гостиную ненадолго вышла их мать. Женщина с усталым, но красивым лицом, одетая в строгое, дорогое платье. Ее звали Сальма.

– Рада наконец познакомиться, Аиша, – сказала она, кивая ей с вежливой, но прохладной отстраненностью. – Халид много о тебе рассказывал. Вы уже видели сад?

– И я рада знакомству, – мягко ответила девушка. – Сад просто великолепен. Кажется, я подобных растений нигде не встречала.

Улыбка озарила лица всех присутствующих. Сальма находила покой в бесконечной изнуряющей работе в саду, разводя редкие сорта цветов и кустарников. Признание результата ее трудов было абсолютно точным попаданием, первым мостиком к налаживанию добрых дружеских отношений.

Пока Лэйла убежала переодеваться, Аиша, глядя на ее спину, спросила у Хасны:

– А где мать Халида? Я что-то о ней не слышала.

Хасна на мгновение замолчала, ее лицо стало невозмутимым.

– Она умерла, когда Халиду было около двух лет. Он ее практически не помнит. Отец… он остался один с маленьким сыном, наследником. Это, наверное, и определило многое в его характере и в его… решениях.

Он тоже остался один с отцом, – пронеслось в голове у Аиши. Как и мы с Арифом. Но наш отец… он не взял других жен. Он посвятил жизнь только нам. Эта параллель заставила ее по-новому, с еще большей болью, взглянуть на сложившуюся ситуацию.

—

Выйдя на улицу после визита, Аиша повернулась к Хасне, все еще находясь под впечатлением от бурной энергии сестер.

– Что ж, теперь едем к твоей матери? Продолжим знакомство?

Хасна рассмеялась, и этот смех был неожиданно легким, молодым и по-настоящему веселым.

– Нет, эту встречу, я думаю, ты сегодня уже точно не переживешь. Моя мать… она женщина с характером. И ее оценка будет куда более пристрастной. Отложим этот визит на другой, морально подготовленный день.

Они попрощались у машины – без объятий и поцелуев, но с взаимным, твердым «спасибо», в котором уже чувствовалось не просто перемирие, а зарождающееся, осторожное уважение двух сильных личностей.

Вечером, оставшись одна в тишине своего нового дома, Аиша готовила себе на кухне свой любимый латте с корицей. Но мысли ее были далеко, они метались, как пойманные в ловушку птицы. Слова Хасны о вдовах отца не выходили из головы, звуча навязчивым, тревожным эхом. Многоженство. Оно здесь не просто существует, оно процветает. Это норма. Все известные, все богатые и влиятельные люди имеют больше одной жены. Она мысленно перебирала лица саудовских шейхов и принцев, мелькавшие в новостных лентах и светской хронике. У всех у них были гаремы. И Халид… он был плотью от плоти этой системы.

Ее охватила внезапная, слепая паника. Она быстро, почти лихорадочно, схватила телефон и набрала сообщение Арифу:

«Срочно. Пришли фото нашего брачного контракта. Сейчас же.»

Через минуту, показавшуюся вечностью, на экране появилось изображение документа. Сердце Аиши заколотилось с такой силой, что ее затошнило. Она была на сто процентов уверена – ее брат, любящий и защищавший ее всю жизнь, никогда, ни за что не подписал бы подобное разрешение. Да и она сама, будучи в здравом уме, никогда на это не пошла бы. Даже с нелюбимым мужем, она не согласилась бы стать одной из… гарема. Это было унизительно. Ужасно. Невыносимо.

Она пробежалась глазами по строчкам, пока не нашла тот самый, роковой пункт. Ее палец дрожал, когда она провела по холодному стеклу экрана. И она увидела. Свою собственную, знакомую до боли подпись. Рядом со строчкой, где черным по белому, недвусмысленно и четко, было написано, что она, Аиша бинт Джималь Аль-Мансури, согласна на то, чтобы ее муж, Его Королевское Высочество Халид ибн Заид Аль Сауди, вступил в последующие браки в соответствии с нормами Шариата.

Согласна. Она сама это подписала. Своей собственной рукой.

Не думая, не рассуждая, она набрала номер Арифа, и едва он ответил, ее голос, сдавленный от шока и нарастающей ярости, вырвался наружу:

– Ты видел? Ты видел, что я подписала? Что мы с тобой подписали?

– Аиша, успокойся, дыши, – сухо, устало ответил брат. – Это было обязательным, непременным условием. Без этого согласия брак с представителем королевской семьи был бы попросту невозможен. Я тебя предупреждал.

– Нет! Нет, ты не предупреждал! – закричала она в трубку, и слезы горечи выступили на глазах. – Ты сказал, что есть «некоторые традиционные моменты»! Какие-то условности! Ты не сказал, что я подпишу согласие на собственное унижение!

– Ты была не в себе после смерти отца! – в голосе Арифа зазвучало отчаяние и оправдание. – Ты вся была в трауре, ты не воспринимала половину из того, что я говорил! Я не хотел тебя пугать дополнительно! И потом, Аиша, это просто формальность! Халид…

– Формальность? – перебила она его, и в горле встал огромный, душащий ком. – Формальность? Чтобы я стала одной из многих? Чтобы я жила в этой… этой позолоченной, самой современной в мире клетке, зная, что в любой момент, когда ему вздумается, он может привести сюда другую? Молодую, красивую, послушную? И я должна буду с этим смириться? Потому что я «согласна»?!

Она бросила трубку, не в силах слушать его оправдания. Комната поплыла перед глазами, предметы потеряли очертания. Эта прекрасная вилла, этот «свободный» город, эта утопия, которую он с такой любовью строил… Все это оказалось великолепной, ослепительной, инкрустированной бриллиантами шкатулкой, а внутри – все та же черная, беспросветная, удушающая пустота древних традиций, подавляющих волю женщины. Она была загнана в клетку. Самую красивую, самую современную на свете, но от этого не менее прочную. И самое ужасное – что дверь в эту клетку она захлопнула за собой собственными руками.

В этот самый момент, когда ее мир рушился на части, дверь на кухню бесшумно открылась. На пороге стоял Халид. Он был без пиджака, в той же рубашке, и лицо его было спокойным, почти безмятежным.

– Как прошел твой день? – спросил он, его голос был ровным и теплым. – Понравились сестры? Надеюсь, они не слишком замучили тебя своими расспросами?

Аиша медленно повернулась к нему. Все то тепло, та надежда и нежность, что начала было теплиться в ее сердце, испарились в один миг, сменившись ледяной, всесокрушающей яростью и горьким, обжигающим разочарованием.

– Нормально, – бросила она сквозь сжатые зубы, с такой силой ставя свою фарфоровую чашку в раковину, что та угрожающе звякнула.

И затем, не глядя на него, не желая видеть его красивого, спокойного лица, она быстрыми, решительными шагами прошла мимо, плечом задев его руку. Аиша вылетела из кухни и, добежав до спальни, изо всех сил, с грохотом, от которого задрожали стены, хлопнула дверью. Глухой удар эхом прокатился по всему дому, повиснув в воздухе тяжким, невысказанным обвинением.

Халид вздрогнул. Но не от оглушительного грохота. А от ее взгляда, который он успел поймать за тот короткий миг, пока она проносилась мимо. Взгляда, полного не просто гнева или обиды. В нем было нечто большее – сокрушительное, леденящее душу разочарование. И он, человек, привыкший читать самые сложные политические карты и предугадывать действия врагов, стоял в полной прострации, не понимая, что же, черт возьми, он сделал не так.

Глава 11: Грань молчания и ярости

Неделя тянулась за неделей, каждая из них отмерялась не сменой дней, а слоями льда, нараставшими в пространстве между ними. Воздух в их общем доме стал густым и тягучим, словно застывший мед, но не сладким, а горьким, отравленным невысказанными словами. Тишина, некогда наполненная обещаниями и робкой надеждой, превратилась в тяжелое, гнетущее молчание, давившее на виски и заставлявшее чаще переводить дыхание.

Халид чувствовал себя узником в собственном доме. Каждое утро он просыпался с надеждой, что лед тронулся, и каждый вечер ложился с горечью осознания, что стена стала лишь выше. Он пытался – осторожно, как сапер на минном поле, – наводить мосты.

– Погода сегодня удивительная, – говорил он за завтраком, глядя в окно на ослепительную бирюзу моря. – Не хочешь ли прогуляться по пляжу перед тем, как солнце станет палящим?

Аиша, не отрывая взгляда от чашки с кофе, отвечала монотонно, словно заученную мантру:

– Спасибо, нет. У меня есть дела.

– Мне прислали новые отчеты по проекту в Марине, – пытался он снова, позже, застав ее в библиотеке. – Там интересные решения по ландшафтному дизайну. Мне бы хотелось услышать твое мнение.

Она перелистывала страницу книги, даже не поднимая на него глаз.

– Я уверена, Ваши специалисты справятся и без моего скромного мнения.

Ее ответы были отполированы до холодного, безжизненного блеска. «Да». «Нет». «Спасибо». Ни одного лишнего слова. Ни единой искры в глазах, которые он помнил такими живыми – то горящими гневом, то сияющими от любопытства, то темнеющими от его прикосновений. Теперь они напоминали застывший янтарь – прекрасный, но непроницаемый.

Аиша, в свою очередь, вела с собой изнурительную внутреннюю войну. Она мысленно возвращалась к той ночи после пляжа, и к своим собственным, вырвавшимся помимо воли словам: «Мне все равно, где ты будешь спать». И теперь, с упрямством, достойным лучшего применения, заставляла себя верить, что это была чистая правда. Ей было все равно. Абсолютно.

Но почему тогда ее взгляд, скользя по полкам гардеробной, невольно выхватывал его рубашки, висевшие рядом с ее платьями? Почему его книга, оставленная на прикроватной тумбе, раздражала ее, как заноза? И почему его запах – сложная, пряная смесь сандала, морской соли и бергамота, въевшаяся в ткань дивана, в которую она по привычке вечером зарывалась лицом, – сводил ее с ума, напоминая о том единственном вечере, когда она уснула, укрытая его пиджаком, в странном, но таком желанном покое?

Одной такой ночью, когда сон безнадежно отступил, а мысли, словно стая хищных птиц, кружили в порочном кругу унижения, гнева и горького разочарования, она не выдержала. Сорвавшись с постели, она включила свет, и ее взгляд упал на его вещи, разбросанные по комнате. Они казались ей теперь не свидетельством его присутствия, а символами ее поражения, маркерами территории, которую она была вынуждена делить с призраком возможного будущего, где ее место займет другая.

Слепой, яростный импульс заставил ее действовать. Она выдернула из кладовки большую дорожную сумку и с дикой, неистовой энергией принялась сгребать в нее все, что принадлежало ему. Книги по истории и фантастике, которые он оставлял повсюду, его дорогой набор для бритья, несколько рубашек. Все летело в сумку с глухими стуками, с грохотом падающих на пол томов.

Именно этот грохот и разбудил Халида. Он спал в гостиной, на диване, укрывшись пледом,– не было сил засыпать в пустой и холодной гостевой, – и сон его был тревожным и поверхностным. Вскочив, он направился к их – к ее – спальне. Дверь была распахнута, и картина, представшая его глазам, заставила его застыть на пороге в полном, оглушительном шоке.

Аиша, бледная, с лихорадочным блеском в глазах и растрепанными от быстрых движений волосами, с силой запихивала в сумку его вещи. Она была похожа на валькирию, ослепленную яростью.

– Аиша? – его голос прозвучал хрипло от недавнего сна и немого недоумением. – Что ты делаешь?

Она резко обернулась, грудь высоко вздымалась под тонкой тканью ночной рубашки.

– Что делаю? – ее голос был резким, как удар хлыста. – Я же хозяйка, как ты сам однажды любезно проинформировал меня. Навожу порядок. Очищаю пространство от лишнего.

Она с силой, почти с яростью, дернула молнию на переполненной сумке, с трудом застегнула ее и, подойдя к нему вплотную, буквально вручила ему в руки. Глаза ее горели холодным огнем.

– Ваши вещи, Ваше Высочество. Думаю, в гостевой комнате вам будет гораздо комфортнее. Там уже все приготовлено. В соответствии с вашим статусом.

Это был уже не холод. Это был открытый, демонстративный вызов. Халид взял сумку, чувствуя, как каменеют не только его пальцы, сжимающие ручку, но и что-то глубоко внутри, в самой груди. Он молча развернулся и ушел, но в его уходящей спине, в каждом напряженном мускуле, читалось такое оглушенное недоумение и нарастающая, как грозовая туча, тревога, что Аиша на мгновение почувствовала острый укол чего-то похожего на стыд. Но тут же, стиснув зубы, подавила его. Ей было все равно. Должно было быть все равно.

Она отрезала себя ото всех. Даже от Арифа. Ее брат, чувствуя неладное по ледяной тишине в ответ на его сообщения, засыпал ее тревожными вопросами, но она игнорировала их, словно замуровав себя в собственной крепости из обиды и горечи. Он тоже все знал. И тоже был виноват.

Наступил Священный месяц Рамадан. Утром Халид, соблюдая традицию и вопреки тяжести в сердце, нашел ее в библиотеке. Она сидела у окна, но не смотрела на море, а уставилась в одну точку, ее профиль был отточенным и неприступным.

– Благословенного месяца Рамадан, Аиша, – сказал он тихо, с почтением, которое все же не могло скрыть надежду. – Да вознаградит нас Всевышний за пост и молитвы, дарует нам мир и понимание.

Она медленно подняла на него взгляд, и в ее глазах не было ни тепла, ни света, лишь плоская, безжизненная поверхность.

– Пусть Аллах вознаградит и Вас, Ваше Высочество, – ответила она сдержанно, словно отчитав заученную, ничего не значащую фразу, и снова отвернулась к окну.

Первый ифтар решено было провести в доме Хасны, более традиционном и подобающем для семейных встреч. Халид передал приглашение Аише, внутренне сжимаясь в ожидании отказа, скандала, чего угодно, лишь бы не этого ледяного равнодушия. Но она лишь молча кивнула, и в назначенный час была готова – безупречная, холодная, как статуя из мрамора. Он смотрел на нее, и слова застревали у него в горле. «Пожалуйста, ради нашей семьи, ради меня, не показывай виду. Прошу тебя». Но он не решался их произнести, боясь, что любое неверное слово станет той последней каплей, что окончательно разрушит и без того шаткое равновесие.

Дом Хасны был отражением ее самой – снаружи традиционный, с резными деревянными ставнями-мушрабия, скрывающими внутренний мир от посторонних глаз, но внутри – храм современного минимализма, чистых линий и неуемного интеллекта. Светлые стены, строгая, но изысканная мебель, и повсюду – книги. Целые стены, от пола до потолка, были заставлены ими. Тома по медицине, истории, экономике, философии стояли в идеальном порядке, словно солдаты в строю. Воздух был пропитан сладковатым ароматом готовящихся для разговения угощений, дорогого парфюма и пыли с древних переплетов. Дом был большим, красивым, но пустым – в нем жили лишь Хасна и ее мать, Рания, но их гордое, одинокое достоинство витало в каждом уголке.

Когда они вошли, в просторной гостиной уже собрались все: сама Хасна в элегантном платье глубокого синего цвета, ее мать Рания – женщина с острым, как лезвие, умным лицом и пронзительным, всевидящим взглядом, Нур и Лейла, сиявшие в праздничных нарядах, словно два ярких тропических цветка. Присутствовала и Сальма – спокойная, с мягкими, уставшими глазами, в которых проскальзывала искорка любопытства и некоего дискомфорта.

Зафар, выглядевший, как всегда, собранно, стоял чуть поодаль, не нарушая личных границ женского общества. Он широко улыбнулся, обрадованный приездом друга, но почти сразу на его лице отразилось напряженное недоумение. Отстраненность молодоженов была не просто осязаемой, она обдавала всех окружающих своей мощной ледяной волной.

Им желали гармонии и любви в новой совместной жизни. Когда эти слова, теплые и искренние, прозвучали в адрес Аиши и Халида, она вдруг улыбнулась. Коротко, сухо, почти неестественно. Холодная усмешка, не имеющая ничего общего с весельем. Халиду стало физически холодно, будто по его спине проползла ледяная змейка. Он почувствовал, как под улыбками и общим благодушием зреет настоящая буря.

Аиша заняла свое место за столом, уставленным яствами, но ее внимание было не на еде. Она изучала этих двух женщин – Ранию и Сальму. Как они могли делить одного мужчину? Любить его? Как уживались в рамках одной семьи, пусть и в разных домах? Как растили детей, чтобы те, как Хасна, Нур и Лейла, выросли не соперницами, а настоящими сестрами, поддерживающими друг друга? Она видела, как они вежливо, но с неоспоримой дистанцией общаются друг с другом, и ее душила тоска, смешанная с отвращением. Это ли ждало ее?

Когда служанка стала разливать воду и подавать финики для разговения, Аиша, поймав взгляд Халида, вдруг резко, перекрывая общий говор, обратилась к горничной:

– Подайте Его Высочеству сразу кофе.

Повисла секундная, но оглушительная тишина. Нарушить установленный порядок разговения, сделать такое публичное заявление – это был тонкий, но абсолютно явный вызов. Аиша смотрела прямо на Халида, и в ее глазах горел не просто огонь, а настоящий пожар. Она использовала то, что смогла о нем узнать для этого?

– Ты ведь сам говорил, что предпочитаешь кахву. Всегда, – произнесла она, цитируя их давний, такой теплый разговор на пляже, оскверняя этим память о нем.

Халид, чувствуя, как под маской спокойствия закипает ярость и растерянность, заставил свои губы растянуться в мягкую, сдержанную улыбку и кивнул горничной.

– Благодарю, камари, ты очень внимательна. Но сегодня, пожалуй, я начну, как и все, с воды и фиников. День был долгим, и тело требует влаги.

«Камари?» – предательское тело Аиши словно обмякло, и рука безвольно опустилась, на стол, так и не прикоснувшись к бокалу. – «И после всего он называет ее «моя луна»? Да что с этим человеком?!»

Ему удалось сгладить ситуацию, пока Аиша приходила в себя, но напряжение в воздухе не рассеялось, а, напротив, сгустилось, стало почти осязаемым. Рания, сидевшая напротив, видела все. Ее жесткий, проницательный взгляд, словно рентген, просвечивал их обоих. Она не была женщиной, которая церемонилась с чужими чувствами, особенно когда дело касалось семьи.

– Ну, Аиша, – начала она, откладывая финик и складывая изящные пальцы. – Как ты себя чувствуешь в своем новом, столь высоком статусе? Джидда, конечно, не Абу-Даби. Не скучаешь по прежней, вольной жизни? По своим полетам?

Халид чуть не подавился глотком воды. Он закрыл глаза на долю секунды, мысленно готовясь к неминуемому взрыву.

Аиша улыбнулась. Хотя вряд ли это была улыбка… скорее оскал, хищный и холодный, в котором не было ни капли радости.

– Чувствую себя прекрасно, Рания. Благодарю за заботу, – ответила Аиша, и ее голос зазвучал сладко и неестественно, словно патока. – Я уже полностью вошла в ритм и составила для себя четкое, одобренное Халидом расписание.

Халид, сидевший напротив, медленно поставил свой стакан с водой, не сводя с нее напряженного взгляда. Он понимал, куда заходит этот разговор.

– Например, в понедельник утром – уроки классического арабского с профессором из университета, чтобы совершенствовать язык Корана. Затем в полдень – визит к Сальме, помощь в организации ее благотворительного базара садовых растений.

Сальма, услышав свое имя, мягко кивнула, но в ее глазах читалось легкое недоумение. Ни о каком базаре они не договаривались.

– После обеда – встреча с управляющим нашими семейными инвестициями, я должна разбираться, куда вкладываются средства. А вечером, – она сделала небольшую, подчеркнуто театральную паузу, глядя прямо на Халида, – я обязана присутствовать на еженедельном ужине Халида с его советниками, как того требует мой статус.

Упоминание ужина с советниками, на который она ни разу не явилась, заставило Нур и Лейлу переглянуться с растущим интересом. Им начало казаться, что они присутствуют на захватывающем спектакле.

– Вторник начинается с физической активности – частные уроки верховой езды. Затем работа с моим стилистом над гардеробом для предстоящих официальных мероприятий.

Рания одобрительно кивнула, словно говоря «ну наконец-то что-то разумное».

– После этого – планирование моего собственного, пока еще небольшого, благотворительного фонда помощи детям из бедных районов Джидды. Я думаю, образование – это ключ.

На лице Хасны, до этого бесстрастном, мелькнула тень живого интереса. Это звучало как реальное и стоящее дело.

– А завершает день обязательное изучение истории и генеалогии семьи моего мужа, – продолжила Аиша, и ее голос вновь стал ледяным. – Нужно же знать, с кем приходится иметь дело.

Халид резко откашлялся, но она уже перешла к следующему пункту, не обращая на него внимания.

– Среда полностью посвящена светским обязанностям. Утренний бранч с женами иностранных дипломатов. Затем заседание женского клуба, где мы обсуждаем вопросы культуры.

Лейла тихо ахнула, представив себе эту скуку. Нур скривила нос, словно от горького лекарства.

– Позднее – посещение новой выставки в художественной галерее Марина, я должна поддерживать местных художников. Ах, и еще… на этой неделе вечерний прием в честь дня рождения одного из ваших кузенов, если не ошибаюсь.

– Не ошибаешься, – сухо подтвердила Рания, ее улыбка становилась все шире и опаснее. Она явно получала удовольствие от этого представления.

– Четверг – мой самый насыщенный день, – Аиша говорила уже с откровенным вызовом, обращаясь ко всем собравшимся. – С утра – ваш фонд, Рания. Халид настаивает, чтобы я глубоко вникла в работу медицинского центра, особенно в программы помощи женщинам. Я изучаю отчеты, встречаюсь с врачами. Обед у вас дома, как того требует традиция и долг невестки.

Рания сложила руки на столе, ее поза выражала полное и безраздельное внимание.

– После этого – мое личное время: два часа в неделю я уделяю урокам пилотирования на авиасимуляторе. Старые привычки, знаете ли, – Аиша язвительно улыбнулась, и это была первая по-настоящему искренняя эмоция за весь вечер.

– А вечером, – заключила она, и в голосе ее прозвучала сталь, – сеанс с психологом. Переезд и новая роль – это большой стресс, нужно с ним справляться.

Зафар, поднося стакан к губам, сделал вид, что подавился, и резко кашлянул в кулак.

– С таким-то расписанием, ей бы психиатра в штате завести, – прошипел он так, чтобы слышали только ближайшие соседи.

Хасна, сидевшая рядом, предостерегающе ткнула его локтем под столом, но ее собственные губы невольно дрогнули, сдерживая улыбку.

Нур и Лейла, наконец, уловили суть происходящего. Их любопытство сменилось тихим ужасом. Они смотрели на Аишу, потом на каменеющее лицо брата, и им стало жаль их обоих.

– И наконец, пятница, – Аиша подняла подбородок, ее миссия подходила к концу. – Священный день. Утром – семейный завтрак. Затем мы с Халидом, как образцовая супружеская пара, посещаем мечеть. После этого – совместная прогулка или поездка, чтобы показаться народу. А весь вечер, разумеется, посвящен семье. Только семье. Как и положено.