Туда, где ещё теплее

Комната, где кончается воздух

Комната невелика и пахнет так, как пахнут вещи, когда на них давно перестали смотреть. Воздух тяжёлый, слоёный: внизу прелые носки и старый порошок, повыше – кофе, который вчера не допили, ещё выше – тёплая пыль от системника, будто кто-то молотит ею изнутри. На столе – банки из-под энергетиков, на одной трещина в форме молнии; стеклянное небо, в котором гремит только тишина. Клавиатура липкая, и пальцы после неё чуть пахнут карамелью и пластиком. Монитор светит таким мертвенным голубым, что, если долго смотреть, начинаешь верить: это единственный вид дневного света, на который у тебя ещё есть право.

Я сижу близко. Так близко, что в чёрной рамке экрана отражается моё лицо – не лицо даже, а пятно. Иногда двигаю плечами, чтобы убедиться: движение есть. Тело помнит, что живо. Сознание – не всегда. На полу валяются джинсы, заскорузлые от пыли, и толстовка, которой я вытираю стол. Она пахнет мной и чуть-чуть – магазином, где кондиционер всегда выставлен на осень. За шторой тьма. Или день. Я уже не различаю, какая разница. Время – это роскошь для тех, у кого есть планы.

Меня зовут Артём. Тридцать два. Меня недавно попросили со склада. Слово «попросили» звучит мягче, чем было на деле. ««Сокращение»», —сказал начальник, у которого бежевая папка всегда чуть влажная, как ладонь. Я спросил, кого сокращают – карманы или людей. Никто не улыбнулся. Я подписал бумагу и вышел. На улице было прохладно, и от этого стало легче – воздух хоть что-то от меня хотел, хотел, чтобы я замерз. Дом встретил пустым холодильником и запиской от коммуналки. Я равнодушно положил её под магнит в виде красного яблока, купленного когда-то с Настей на рынке; у яблока давно откололась половина, и теперь оно похоже на сердце, которое выели наполовину и оставили.

Комната – мой бункер. Здесь легко притворяться, что мир – по ту сторону двери, а я – по эту. Порог – граница, которую можно держать без оружия. Я хожу по периметру: стол – стул – окно – кухонька – обратно. Иногда задерживаюсь у раковины, включаю воду и слушаю, как она бьёт струёй по металлу, как будто кто-то в соседней комнате запирает дверь. Тогда я делаю тише. Тогда я дышу чаще. Тогда я вспоминаю.

Мать любила ставить чайник и говорить тихими словами, как будто каждое слово – чужое, а она возвращает его хозяину. Пахло спиртом, табаком и тем особым медовым теплом, которое появляется на кухнях поздними вечерами, когда люди спорят, и смеются, и не видят, как быстро уходит ночь.

Потом запах спирта стал сильнее, а слов – меньше. В тот вечер, когда всё кончилось, телевизор шептал анекдоты, и на её губах была белая пена.

Я сидел на табурете и ждал, что кто-то скажет мне, что делать. Никто не сказал. Я позвонил сам. Я держал её паспорт, как открытку из города, в котором никогда не был, и впервые подумал: хорошо, что не надо платить за аренду. Стыд подступил уже потом, когда за окном запищала сигнализация и кто-то матом пытался её унять.

Отец – слово без картинки. Так бывает в детстве: слышишь слово, а образа нет. С годами к нему прирастают чужие лица, но ни одно не сидит как надо. На складе был один – высокий, всегда молчаливый; иногда я ловил себя на том, что хочу, чтобы он на меня накричал. Пусть хоть кто-то на меня кричит как на своего. Он не кричал. Он однажды сказал: «Погрузи аккуратнее». И всё. Я погрузил. Остальное – неважно.

Я когда-то тягал железо. Пахал как все эти парни с районной качалки, считая повторы и притворяясь, что это и есть молитва. Там было тепло: тело знает, что делать, когда его заставляют. Усталость – честная валюта. Ты её платишь – и получаешь обратно сон. Сейчас сон не приходит даже тогда, когда я устал настолько, что руки дрожат, если дотрагиваюсь до стекла. Я сижу и жду, пока усталость сама уйдёт. Иногда она уходит. Иногда остаётся. И тогда я открываю игру.

Игры – как чужие квартиры, в которых ты снимаешь комнату. Везде чисто, понятно, есть правила. На враге – полоска здоровья, у тебя – патроны, карта, квест. Можно умереть и вернуться. Можно оплошать и исправиться. Можно быть кем-то ещё, пока твоё имя лежит на дне стакана с недопитой водой. Я иду туда, когда здесь – нет. Я не люблю слово «эскапизм». Оно слишком литературное для того, что я делаю. Я просто выключаю один экран и включаю другой. В одном видно меня. В другом – то, чем я притворяюсь. Разницы всё меньше, и это, наверное, страшно, но уже не так, как раньше. Страх – чувство молодых.

Иногда я выглядываю за штору. Двор как двор: детская площадка, на которой днём визжат, вечером пьют, ночью целуются те, кому ещё можно. Машины внизу похожи на коробки с обувью: у каждой своя крышка, своя пыль, свой хозяин, который называет её нежно – «моя ласточка». Я так давно ничего не называл «моё», что слово стёрлось. У меня есть комната. Но комната – это не «моя». Это «где я».

Телефон часто молчит, как будто учится у меня. Иногда вибрирует – банк, акции, реклама, какой-то человек путает номер и зовёт Артура на мойке. Я один раз ответил: «Это не Артур». Мужчина на том конце сказал: «Жаль». И повесил трубку. Я ещё минуту держал телефон у уха, будто там могло родиться продолжение. Не родилось. Продолжения – вообще редкая штука. Чаще – многоточие и дальше тишина.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.